Катаракта. Рассказ.

   Районная больница. Глазное хирургическое отделение. Подавляющая масса больных – люди преклонного возраста, страдающие катарактой. Помимо проблем со зрением, старики отягощены иными заболеваниями, вызванными возрастными изменениями. Болезни – неизбежный спутник людей, чей возраст перевалил за пятьдесят. Ну, а те, у кого он приблизился к восьмидесяти годам или уже превысил эту цифру и говорить нечего. Артриты, артрозы, букет сердечно - сосудистых заболеваний, печень, почки, желчный пузырь. Начинает сбоить и выходить из строя все, из чего построен человеческий организм. В этом мире не существует ничего вечного. Любой орган, всякая часть тела имеет свой срок эксплуатации и по окончании его приходит в негодность и перестает выполнять возложенные на него природой функции по обеспечению жизнедеятельности организма. А заменить или переустановить пришедший в негодность орган не позволяет уровень научных знаний. Медицинская наука, как это ни прискорбно, находится в зародышевом состоянии. Может быть, в дальнейшем пытливый человеческий ум может придумать что-либо в этом перспективном направлении, а сейчас нет. Впрочем, как известно, из каждого правила есть исключение. Глазная медицинская отрасль достигла кое-каких успехов в этом перспективном направлении. Не скажу, что можно старый больной глаз заменить на новый, но такую запчасть, как хрусталик, пожалуйста, без особых проблем. 

 Одна из палат, предназначенная для размещения шести человек заполнена почти полностью. Всего одна свободная кровать. Слева у окна разместился восьмидесятичетырехлетний лысый старик, пару дней назад перенесший операцию по поводу катаракты. Рядом стоящую кровать занимает суетливый мужичок шестидесяти четырех лет, которого по малолетству зовут просто Володей. Операцию ему сделали в тот же день, что и лысому старику и теперь он наблюдал окружающий его мир как бы через мелкую сетку. Доктора клятвенно обещали, что дефект зрения со временем самоустранится, и он верил в это чудо медицинского прогноза. Кровать у второго окна занимал глухой старик, ровесник лысого, время от времени включавшийся в слуховой аппарат, что позволяло как-то общаться с соседями. У стены страдал от глаукомы восьмидесятитрехлетний дед, и, наконец, кровать, стоящую спинкой к входу, занимал самый колоритный обитатель палаты восьмидесяти шестилетний Давид Моисеевич Кригман, обладавший типичной еврейской внешностью и характерной речью. Лежа на кровати в ожидании процедур, старики лениво переговариваются. 

- Сегодня опять по большому не сходил, - сетует толстый лысый старик. 

 - Запор, - авторитетно заявил сосед, страдающий глаукомой. – Нам, старикам, шевелиться надо, чтобы дальше жить. Неподвижность для нас смерть. 

- Что? – толстый лысый старик был абсолютно глух. 

- Аппарат включи слуховой, - орет собеседник, тыча пальцем в свое ухо. – Я поражаюсь, глух как тетерев, а туда же, беседу поддерживает. Да еще хочет, чтобы ему отвечали. 

- Не самый приятный собеседник, - соглашается еврей. – Хочешь, чтобы слушали, не выключай аппарат. А он батарейки экономит, боится, что разрядятся. 

 Глухой удобно усаживается на кровати. 

- Я говорю, – громким, как паровозный гудок голосом, втолковывает глухой соседу, - на горшок не могу сходить вот уже седьмой день. 

- Это никуда не годится, - огорчился Моисеевич. – И почему такие разговоры надо заводить в то время, как я завтракаю. Ну, зачем мне знать такие интимные подробности из жизни этого старика. Тем более, сейчас я совсем на другом конце системы пищеварения. На входе пищи, и меня совсем не интересует конечный результат этого процесса. Проглоти чего-нибудь слабительного, и закончим эту увлекательную тему. 

 - А-а-а? – вновь не слышит глухой. 

- Да одень ты слуховой аппарат, - не выдерживает Володя. 

Старик с глаукомой развернул газету. 

- Почитаю, отвлекусь. А то каждый день одни и те же разговоры то про запор, то про недержание. Надоела эта узкая медицинская тематика. 

- Вот, вот. И всегда эти разговоры заводятся в то время, когда я пищу принимаю. Ну, зачем, спрашиваю я вас, мне эти туалетные подробности во время завтрака? 

- Что там нового пишут, – поинтересовался лысый старик, игнорируя реплику еврея. 

 - Пойди, разбери, - недовольно ворчит владелец газеты. – Я через глаукому только заголовки и могу прочесть, - читает. – «Сколько зарабатывают депутаты». 

- Надо же, каких интимных мест коснулись. И сколько же огребают народные избранники? 

- Ты столько за год не заработаешь, сколько они за один день. 

 - Неужели правду напишут? – с плохо скрытой надеждой в голосе спросил малолетний Володя. 

- Жди! Как же! Напишут они тебе правду. 

- И то. Зачем зря людей раздражать? Лишние знания могут нанести непоправимый вред здоровью. 

- Опять Сталина шестерят, - продолжил старик с газетой. 

- Что они никак не угомонятся? Столько лет прошло, - возмутился Володя. 

- А про кого им еще писать? Не про себя же? Да и что они написать могут? 

 - Еще как могут! – возразил Володя. – Особенно перед выборами. Читаешь, поражаешься - такие замечательные и правильные пацаны и девчонки в народные избранники царапаются. Диву даешься. А сейчас зачем волну гнать, надоедать электорату? Могут ведь и не проголосовать правильно по злобе. 

 - Тут, как говорится, возразить нечего, - соглашается лысый старик. - Хорошо полоскать вождей после смерти. Не так страшно. При жизни-то и подумать боялись, не то, чтобы что-то там вякнуть. 

 - А вы знаете, Сталина-то евреи погубили, – прокричал глухой, сумевший кое-как настроить слуховой аппарат на нужную волну и, наконец-то, услышавший последнюю фразу. - Их рук дело, точно говорю. 

В это время в палату с процедуры возвращается Давид Моисеевич. 

 - Опять вам евреи покоя не дают, - раздраженно бросает он. – Где, что ни случись, во всем евреи виноваты. Везде самые крайние…. 

- Как ни крути, Моисеич, а исторический факт не замнешь. На то он и исторический факт. Дело врачей, например, вспомни. Кто там особо отличился? – поддержал глухого Володя. – Мы же не тебя лично подозреваем, чего ты пылишь? У тебя амнистия выходит по малолетству на тот исторический период. 

 - Какой там факт? Берия вождя порешил. Мешал ему Сталин. 

- Чем же это он ему помешал? – выразил сомнение Володя. - Раньше не мешал, и вдруг, на тебе, стал мешать. Так не бывает. 

- Бывает, – отмел Моисеевич сомнения Володи, – все дело во власти. Все, кто прокарабкался наверх, хочет забраться еще выше. А кто стоит на пути – тех под паровоз. 

- И с чего бы им так стремиться наверх? Итак, неплохо живут. Нам так не жить. 

- Понятно, чего, - ухмыльнулся лысый старик, - у политиков, как у хищников, отсутствует чувство насыщения. Постоянный голод на власть и деньги. Булимия по-научному. 

 Дверь, скрипнув, отворилась, и на пороге появилась медсестра с вновь поступившим больным. 

- Вот, - ткнула она пальцем в сторону свободной кровати, - сейчас я ее застелю и располагайтесь. 

- С чем пожаловали, - радушно встретили вновь прибывшего пациента обитатели палаты. 

- Катаракта, - лаконично ответил тот, хозяйской рукой ощупывая кровать. - Доктор сказал хрусталик менять надо, а то гнисть будет. 

- Гнисть? Гнить, что ли? 

- Я и говорю, гнисть, – повторил вновь прибывший. 

- Страсти-то, Господи, - покачал головой лысый. 

 - Какой ставить собираешься, наш или американский? – проявил неподдельный интерес Володя. 

- Есть разница? 

- А то! У американского гарантия двадцать лет, а наши и слова такого не слышали отродясь. 

- Тогда заморский поставлю, - решил старик. 

 - А Вам, сколько лет? – картавым каркающим голосом спросил старый еврей. 

- Восемьдесят семь недавно исполнилось. 

- Маловата гарантия, - удрученно покачал головой Моисеевич. - В сто семь снова менять придется. 

Вновь поступивший бросил непонимающий взгляд на говорящего, и молча занял постель. 

- А я четвертую строчку уже вижу, - похвастал лысый старик. – Договорился тут с одним мужиком – выхожу из больницы, беру у него запорожца. Машина на ходу, не гнилая. 

- Их уже Бог знает сколько лет как не выпускают, – ухмыльнулся Володя. – Откуда он не гнилой возьмется? Да и запчастей на них давно не производят, поди. Как ремонтировать такую развалюху? 

- Мне, что на нем каждый день ездить? Разве, что на кладбище родственников попроведать да на рынок, когда, никогда. 

 - Вы посмотрите на этого Шумахера, - восхитился Моисеевич. – Восемьдесят четыре года, одним глазом видит четыре строчки, а другим? 

- Другой у меня пропал. Врачи сказали зрение уже не вернуть…. 

- Вторым, мягко сказать, ни хрена не видит. И, что самое интересное, после освобождения из больницы сразу едет на кладбище. Нет, с одной стороны это правильно, если сам не доедет, потом отдельно довезут скорбящие родственники, они же счастливые наследники. Но он же по дороге на погост с собой еще несколько ни в чем неповинных душ прихватит. А они здесь причем? Только в том и виноваты, что неудачно вышли на проезжую часть дороги, в то время, как этот водитель за руль сел. Впрочем, в чем можно винить этих несчастных? Откуда им было известно, что этот идиот передвигается на ощупь, держась за стенки, а за рулем ездит запросто. Что это ты все время руками размахиваешь, автомобилист? 

 - Полная палата мух. Неужели не видишь? – ответил лысый, в очередной раз, пытаясь поймать надоедливое насекомое. 

- Каких мух? - не понял Моисеевич. – Нет никаких мух в палате. 

- Ну как же. Желтые крупные, черные помельче. Под потолком летают, на кровать садятся. Надоели. 

- Это у него после операции остаточные явления, - пояснил Володя. – У меня сетка перед глазами, а у него пятна разноцветные мелькают. Он их за мух принимает и гоняет с утра до вечера. Пусть ловит, развлекается. Чем-то заниматься надо. Скукотища. 

 – Везет людям, - с завистью посматривая на мухолова сказал еврей. – Тот четыре строчки видит, другой хоть и через сетку, но тоже что-то там видит, а я прооперированным глазом вообще ничего не вижу. 

- Не может быть, - засомневался Володя. – Если мутный хрусталик вынули, а прозрачную линзу вставили, должен видеть по всем законам физики. 

- А я не вижу, - Моисеевич помахал перед глазами рукой. – Даже руку свою и ту не вижу. Так. Тень мелькает и все. 

 - На человеческий организм законы физики не распространяются, - глубокомысленно изрек старик с глаукомой. Он живет по своим законам. 

- Законы физики распространяются на все, – веско возразил Володя – Слушай, Моисеич, а может быть, тебе вообще забыли хрусталик вставить? 

- Разве такое возможно? – удивился тот. - Запросто, - убедительно заверил Володя. – Только и читаешь в газетах – у того после операции в животе пинцет забыли, тому тампон зашили по ошибке. Так с ним и ходит. У тебя вариант обратный – хрусталик забыли вставить на место. Врачи, Моисеич, люди задумчивые, рассеянные. Мыслей в голове копошится много. Попробуй, запомни, что где у человека надо вырезать и куда вставить. Все-таки с живыми людьми дело имеют. До операции, правда. Так что подобные второстепенные мелочи могут упустить. 

 - Я поговорю с хирургом, - оживился Моисеевич. – Понимаю, человек она занятый, озабоченный. Ну, запамятовала, с кем не бывает? Возьми, вставь на место, прояви сознательность. 

- Вот, вот, - поддержал Володя разумную инициативу, - поговори. А я, пожалуй, на горшок сбегаю. Очередь занять надо, - спохватился он. Вот уж мучение, прости Господи. 

Туалет в отделении был один, для женских и мужских палат. Под постоянно закрытой изнутри дверью толпилась очередь из стариков и старух, мечтающих прорваться на заветное очко. Рядом, закрытый на замок туалет медперсонала, куда больным хода не было. Среди пожилых людей ропот недовольства. 

 - Вот, - гневно возмущается тонким дребезжащим голоском тощая старушонка, - для пяти медиков отдельный сортир приспособили, а мы здесь толкайся, как пингвины. Да еще старик этот без очереди прется. 

- Я ветеран, - веско заявляет нарушитель порядка, пытаясь пробраться ближе к заветной двери. 

- Ветеран он, – недовольно ворчит старуха. – Тут все ветераны, юных пионеров не наблюдается. У них с глазами все в порядке. А этого склеротика вообще на горшок пускать нельзя. В прошлый раз зашел и забыл зачем. Так два часа и сидел, вспоминал, какой физиологический акт совершить собирался. 

 Володя собственным телом загородил подход к туалетной двери, пресекая всякую попытку ветерана приблизиться хотя бы на шаг. 

- Участники Куликовской битвы и прочих исторических побед через три человека, - объявляет он под одобрительное ворчание очереди. 

 - Не могу я ждать, пока вся толпа пройдет, простатит у меня, - взмолился опирающийся на костыль дед, напоминающий букву «л». 

- У него, значит, простатит, а мы здесь все здоровы и веселы как воробьи возле хлебных крошек, - не могла успокоиться старуха, у которой простатита не могло быть по определению, в силу различий в анатомическом строении женщин и мужчин. 

- Не могу я ждать, пока вся толпа пройдет, - взмолился старик, – я только к туалету подойду, а вот эта бабка, как специально кран открывает, - ткнул он в сторону такой древней старухи, что было непонятно, за счет каких волшебных сил в ней теплится жизнь. - Из крана вода течет и у меня тоже родник вскрывается. Вторые штаны замочил. Куда это годится? 

 - Что течет-то? – не поняла старуха. 

- Протекает прокладка между мочевым пузырем и трусами, - охотно пояснил, Володя. – И прямо в штаны вялой струей. Условный рефлекс срабатывает. Прямо как у младенцев. Понятно? 

- А то! - бабка оказалась на редкость толковой, много чего повидавшей в своей длинной жизни. – Откуда там приличный напор возьмется? Струя из ни х…, из ничего получается. 

Из знакомой палаты появилась врач. За ней волочился подслеповатый Моисеевич, пытающийся удержать доктора за локоть. 

 - Я все понимаю, - бормотал он, прикладывая обе руки к груди. – Ну, забыли вставить хрусталик, Анна Ивановна, с кем не бывает? Всех-то делов – вставить и забыть про эту врачебную ошибку. 

- Да вставила я вам хрусталик, Давид Моисеевич, - отбивалась врач, как могла от назойливого пациента. – Откуда у Вас могли появиться подобные нелепые мысли? - Володя сказал, что подобные казусы бывает, встречаются в медицинских учреждениях. Забывают доктора из-за занятости: то что-то вставить, то вынуть чего-нибудь такое постороннее. 

- Опять этот баламут панику среди больных сеет, - рассвирепела Анна Ивановна. – Пора его выписывать к чертовой матери на амбулаторное лечение. Меньше его слушайте. - посоветовала она назойливому Моисеевичу. 

- Почему же я тогда ничего не вижу? – сварливо продолжила жертва оперативного вмешательства. – Все видят: кто через сетку, кто вместе с мухами, а я вообще ничего не вижу. Как это понимать? 

- Давид Моисеевич, Вы же сами все прекрасно понимаете. Возраст совсем не юный, сетчатка уже не в том состоянии, чтобы рассчитывать на серьезное улучшение зрения. Ну и все такое прочее. 

- Я, что, самый древний в палате? – обиделся Моисеевич. – Да там все мои ровесники собрались. Всем уже очень сильно за восемьдесят, если не считать Володю. Один даже после выписки, самолично на машине на кладбище ехать собирается, настолько зрение обострилось. Что Вы мне возрастом голову морочите? Так и скажите, мол, забыла хрусталик вставить в глаз и весь разговор. Дело-то поправимое, а, Анна Ивановна? 

 - Нет, я не в силах выслушивать дальше этот бред, - скорбно прошептала огорченная нелепым подозрением Анна Ивановна, подходя к столику дежурной медсестры. – Наташа, - распорядилась она, - готовьте Володю на выписку, да и Давида Моисеевича тоже. Все сроки пребывания их в стационаре истекли. Приедете через полгодика, - повернулась она к деморализованному склочнику, – у нас будет с Вами совершенно другой разговор. Еще благодарить меня будете. 

- Разве только за то, что не увижу собственной смерти по причине отсутствия зрения, - сник Моисеевич. 

- Не падайте духом, Вы еще крепкий старик. Сколько там у нас завтра поступает на операцию? - Двенадцать человек, - сверившись с журналом ответила медсестра. - Значит еще десятерых надо выписать на амбулаторное лечение по месту жительства. Прощайте, Давид Моисеевич, Вам пора готовиться домой.