Сегодня я приступаю к публикации романа «Дети перестройки», в котором попытался, в силу своих скромных возможностей, отразить взгляд на тот период нашей недавней жизни, который мы все пережили в 90-х годах. Ситуация, описанная мною в романе, всего лишь эпизод из общего числа потрясений и событий, через которые пришлось пройти бывшим советским людям на сломе эпох. Последствия тех событий, которые без особых сомнений можно отнести к разряду судьбоносных, мы ощущаем на себе до сих пор.

 

ДЕТИ ПЕРЕСТРОЙКИ

 

ГЛАВА 1

 

Для весны это майское утро выдалось прохладным и по-осеннему сырым. Накрапывал мелкий, часто моросящий дождь, приумножая численность луж и превращая их в непреодолимую преграду для редких пешеходов. Улицы, ещё не заполненные в столь ранний час беспорядочно снующими людьми, выглядели пустынно и уныло. Лишь гулкие отзвуки шагов одиноких прохожих да царапанье дворницких мётел о шершавое тело асфальта время от времени нарушали непривычную тишину.

 

На углу проспекта имени Ленина и улицы Колхозной, которые толи по чьему-то недосмотру, то ли из-за отсутствия в городском бюджете необходимых средств ещё не удосужились быть переименованными во что-либо более демократическое и соответствующее духу перемен, стоял мужчина лет сорока – сорока пяти. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы отнести незнакомца к самой малопочтенной категории наших сограждан. Опухшее, заросшее многодневной серой с проседью щетиной лицо, спутанный комок редких давно нечёсаных волос, через которые смутно просматривались грязно-жёлтые проплешины черепа и огромные дряблые мешки под глазами, не оставляли и тени сомнения, что мужчина пребывал в омерзительных лапах глубочайшего похмелья.

 

 Тяжело опираясь плечом о серую, пропитанную асфальтной пылью стену углового здания, он время от времени жадно затягивался сигаретой без фильтра, небрежно сплёвывая под ноги всякий раз, когда крошки табака попадали в рот. Впрочем, трудно назвать сигаретой грязный окурок, подобранный вероятно где-то здесь же, поблизости. Он был настолько коротким, что обжигал пальцы рук и потрескавшиеся от ветра губы курильщика, не причиняя ему очень уж больших неудобств. На мужчине было надето старое потрёпанное пальто с оторванным карманом и болтающимся на нескольких нитках воротником. За неимением иной одежды, пальто, вероятнее всего, использовалось как одеяние всесезонное. Истоптанные без шнурков ботинки, доживающие свою многотрудную жизнь, завершали непритязательный гардероб этой малопривлекательной фигуры.

 

В период бурного перехода страны от условий социального равенства к не совсем понятным отношениям под названием «рыночная экономика» с такими вот экзотическими фигурами всё чаще и чаще приходилось сталкиваться на улицах крупных и не очень крупных городов. Не было их разве, что в малонаселённых посёлках да деревнях, где людям, имеющим небольшой кусок земли в личном приусадебном хозяйстве, прокормиться было несравнимо проще. За короткое время эти люди-тени стали, обыденным явлением повседневной жизни, обозначившись как одна из основных примет смутного времени.

 

По истечении нескольких лет, прошедших после объявления победы нового мышления над мышлением в целом, привычный и мало кого беспокоящий социализм после бурной непродолжительной агонии исчез из страны так стремительно, словно его там никогда и не было. Перестройка без особого напряжения перечеркнула семьдесят долгих лет интенсивного и, как утверждала пресса прежних времён, успешного социалистического строительства, не предложив взамен ничего путного и толкового. В самом начале преобразований народ довольно спокойно и где-то даже легкомысленно отнёсся к новшеству.

 

«Вот, мол, строили, строили что-то большое и светлое, наконец, построили, но неудачно. Теперь перестраивать будем, если, конечно, получится. Чем бы, как говорится, дитя не тешилось лишь бы…». В том, что не получится, что за много лет социалистического эксперимента руководство страны, направляемое «мудрой» коммунистической партией, разучились созидать разумное и необходимое не для системы, а для себя лично, сомнений не возникало ни у кого. Многовековой опыт выживания в самой беспокойной стране земного шара приучил ничему не удивляться и ничего хорошего от перемен для себя не ожидать, чтобы впоследствии не рвать душу и понапрасну горьких слёз не лить. Сколько всего пережили – революций, войн, разрух, коллективизаций – не перечесть. И ничего, слава Богу. Ни лучше, ни хуже. Средне. Разве что научились больше ценить спокойствие и плавное, без больших потрясений, течение жизни.

 

Справедливости ради, следует отметить, что время от времени, у руководства страны исключительно по конъюнктурным соображениям, а не в силу желания что-либо поменять в лучшую сторону возникала потребность осторожно всколыхнуть болото и прервать ненадолго спячку. Ну, надо было, чтобы сон не стал летаргическим и необратимым. Тут же, немедленно, выдвигался прогрессивный лозунг, и под лёгкий шелест дремлющих масс торжественно объявлялось соревнование или назначался почин. Всё это сценическое действо сопровождалось шумом, гамом, пылкими речами и криками фальшивых энтузиастов, назначенных ответственными за проведение торжественного мероприятия.

 

Возникшая суета на какое-то время пробуждала население, крайне ограниченное в выборе развлечений, вызывая непродолжительный и неподдельный детский интерес к происходящему. Немного пошумев, могучая волна инициатив, направляемая опытной рукой сверху, мягко откатывалась назад, не произведя ни судьбоносных перемен, ни просто каких-либо существенных изменений. В лучшем случае народу предъявляли победителя соцсоревнования или назначали героя труда. И всё. А в этот раз что-то не так. Время шло, а волна не откатывалась. Хуже того – начало штормить. Новый хозяин партии круто загнул салазки. Довольно далеко и неосторожно отошёл от основных принципов прозябания.

 «Вот человек-то, - умилялись люди в очередях и на общих собраниях. – Как за народ радеет. Какую волю дал. Неограниченную».

 

Но быстро минуло время восторгов, и на обломках идеологии прежней жизни, как грибы после дождя, проросли сомнения и беспокойство по поводу благополучного завершения очередного всплеска инициатив. Надежды тех, кто ожидал, что всё, в конце концов, вернётся в зад, успокоится и будет как прежде, не оправдывались. Наоборот, возникала непоколебимая уверенность в том, что где-то, по какому-то трагическому стечению обстоятельств или недосмотру, внутри надёжной государственной машины произошёл сбой, изменивший плавный ритм движения страны по накатанным схемам. Нарушился бесперебойно работавший много десятилетий ход возвратного механизма системы, и мощная многомиллионная громадина, гремя и скрипя всеми своими устаревшими, выходившими гарантийный срок деталями, сорвалась с привычной орбиты и понеслась навстречу неизвестности, угрожая катастрофой всему окружающему миру.

 

Что же привело надёжную и на первый взгляд вечную государственную машину к самоуничтожению?  Ведь никто же специально не ломал. Почему страна, сохранившая веру в незыблемость социалистических устоев, пронеся её сквозь бури войн и испытаний лишениями, вдруг утратила эту самую веру на ровном месте в условиях относительной стабильности и покоя. Ошиблись в выборе последнего лидера партии? Не того, что ли, выбрали? И это тоже. Выбрали не традиционного старичка, которому разрешалось недолго «порулить у власти» и через два – три года освободить место для такого же недолговечного. По непонятным и ныне причинам на первый план протолкнулся молодой, резвый, озабоченный переменами скакун, не успевший расплескать на периферийных руководящих должностях фонтан кипучей, но как оказалось впоследствии разрушительной энергии.

 

Вот и рассуждай после подобных фактов о роли личности в истории на предмет, может ли она, эта личность, изменить её ход. Оказалось, что может и не просто изменить, но и развернуть процесс в совершенно противоположную от привычного направления сторону. А что же народ? Не остановил, не осудил. Зачем допустил подобное безобразие? А что народ? Советский народ привык к тому, что все, что решается наверху – это правильно, а потому сомнениям и оценкам не подлежит. К огорчению многих, понимание необратимости изменений пришло слишком поздно. Повернуть ситуацию вспять было уже просто невозможно, да и некому. Жизнь настала тревожная и непривычная, поскольку витки её спирали раскручивались в направлении непонятном.

 

По ходу движения от социализма к неизвестности резко изменилось отношение и к самой жизни. Вдруг выяснилось, что теперь уже разрешено всё то, о чём бывший советский человек и мечтать-то боялся. Кто мог предположить, что, например, можно вот так запросто взять, да и навсегда покинуть Родину без каких-либо трагических последствий для себя и семьи. Никто. А оказалось, что уже можно. И вначале очень робко, с оглядкой и неуёмным тремором конечностей, а затем всё смелее и смелее толпы наших соотечественников стали заполнять собой близлежащие европейские государства и далёкий американский континент, сильно потеснив при этом аборигенов, традиционно населяющих эти территории.

 

Слабые ручейки переселенцев из бывших социалистических республик, сливаясь в могучие потоки полноводных рек, заполнили собой почти весь европейский и значительную часть американского континента, довольно сносно там обустроившись. Жизненные потребности они имели минимальные и выживали там, где люди, привыкшие к благам цивилизации, выжить не могли. Очень скоро сытым европейцам, самодовольным американцам, да и другим не менее благополучным народам пришлось почувствовать на себе совершеннейшие механизмы выживания советского человека в любой среде обитания и при любом общественном строе. К всеобщей радости переселенцев, обнаружилось, что в развитых демократических странах эти универсальные механизмы приспособления заработали ещё быстрее и эффективнее, чем при тоталитарном режиме.

 

Произошло то, что всегда происходило на многовековом тернистом пути прогресса человеческого общества. Чтобы оно, общество это, окончательно не вымерло на длинном историческом пути развития цивилизации, жизненно необходимо периодическое впрыскивание новой густой, насыщенной неуёмной энергией крови в жидкий и вялый кровеносный поток утомленных жирной жизнью народов и народностей. Как показывает исторический опыт, такое вполне может произойти. Крах обожравшейся и погрязшей в роскоши и блуде Римской империи – ярчайшее тому подтверждение. Таким мощным стимулятором стала не растратившая генетические силы могучая и здоровая кровь, подвергнувшаяся в продолжение долгих семидесяти лет принудительной консервации в нетронутых сосудах советского человека.

 

 Но наряду с общим положительным эффектом образовались и некоторые негативные моменты кровосмешения. Наши люди, мгновенно освоившись в новой ситуации и усиленно размножаясь на благодатных землях, довольно быстро и успешно принялись теснить хозяев во всех сферах жизни, опираясь на их же жизненные правила, законы и устои, но с привнесением некоторых элементов отечественного фольклора. Помните, да? «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная…». И так далее по тексту. Мы ж рождены, чтобы их сказку сделать нашей былью, а они этого не поняли. Жизнь она неоднократно подтверждает годами проверенную истину - желание принудить окружающих жить по своим меркам может и не привести к ожидаемому результату.

 

Довольно поучителен в этом плане следующий исторический пример. Как повествует история, одному французскому изобретателю, жившему во времена известной французской революции, закончившейся, к слову сказать, так же, как и в нашем случае, ничем, как-то пришла в голову мысль о создании некоего приспособления, позволяющего усовершенствовать маломеханизированный в то время процесс публичной казни. Побуждения учёного мужа, рассчитывающего, с помощью свежей научной мысли, облечённой в смелое техническое решение, существенно подсократить поголовье бывшего правящего класса, были самые, что ни на есть по тем временам прогрессивные и соответствовали духу перемен. Навязчивая идея была благополучно реализована и головоотсекающая машина, наречённая в честь автора гильотиной, навсегда обессмертила великое имя учёного. Но поскольку справедливость в этом мире хотя и крайне редко, но всё же торжествует, по прошествии некоторого времени, когда изделие было уже запущено в серийное производство, ситуация для автора проекта сложилась столь неблагоприятно, что прогрессивному учёному одному из первых довелось испытать изобретение на собственной шее. А что? Вполне справедливо. Не рой яму другому.

 

Следуя аналогии, логично будет предположить, что процесс вытеснения славянами и примкнувшими к ним народами и народностями менее приспособленных европейцев и американцев есть не что иное, как гильотина – справедливое возмездие родоначальникам демократических принципов за нарушение баланса, удерживаемого в недалёком прошлом за счёт противостояния двух различных социальных систем. По крайней мере, таково мнение основной массы бывшего советского народа, по настоящее время болтающегося где-то в переходном периоде и потерявшего надежду прибиться уже неважно к какому берегу – социалистическому ли, капиталистическому. Без разницы, была бы земля, твердь. Не всем, но очень многим уж очень надоела многолетняя изнуряющая качка. Именно в этот исторический момент общество расслоилось как пирог.

 

Те немногие, кто не был подвержен приступам морской болезни, довольно быстро освоились с ситуацией и, как говорится, распустили паруса. Повсеместно стали появляться состоятельные люди, застроившие окраины городов двух – трёх и четырёхэтажными особняками. Игнорируя малопригодный для езды отечественный автотранспорт, они пересели в иномарки, а отдыхать предпочитали на теплых морях за пределами собственной страны. Не теряя времени в напрасном ожидании спасительного крика, «земля», они, умело лавируя в условиях разыгравшейся стихии, быстрее других поняли, в какую сторону необходимо крутить штурвал и какие при этом паруса требуется ставить, а с какими торопиться не следует. Результат не замедлил себя ждать. За очень короткое время собственность, которая прежде числилась как общенародная, претерпела столь существенные и коренные изменения, что окончательно потеряла право так именоваться.

 

Будучи по своей социальной природе диэлектриком, советское общество преобразовалось в магнит с положительным и отрицательным полюсом. Произошло то, что и должно было произойти по всем законам физики. Часть людей, с разными скоростями солидно и комфортно, двинулась к положительному полюсу. Основную же массу безудержно, вопреки их воле, потянуло к полюсу отрицательному. Появились люди с различным уровнем достатка. Люди маленького и среднего достатка с раннего утра до позднего вечера суетились без сна и отдыха и пытались купить что-то дешевле, а продать дороже – больших денег не имели. Многие отечественные политологи, появившиеся, кстати, тоже неизвестно откуда, объясняли этот феномен результатом различных стартовых возможностей в длинном забеге на выживание. По их мнению, всё зависело от расстояния, отделяющего человека от кресла власти. Именно оно определяло в этот переходный период, что кому дать, кому пообещать, но дать половину, а кому отказать вовсе. Чем короче было это расстояние, тем больше открывалось возможностей протолкнуться в первые ряды и стать авангардом перестройки под прикрытием демократических лозунгов и обещаний скорого пришествия всеобщей райской жизни.

 

Но сами они так долго ждать не желали. В короткое время всё было поделено. Повезло тому, кто успел оказаться в нужное время, в нужном месте. Но счастливчиков было немного. На всех, как говорится, не хватило. Большую часть общества составили люди бедные, привыкшие во всём полагаться на государство и свято верящие в то, что весь этот кошмар когда-нибудь закончится, и социальная справедливость, о которой за годы советской власти прожужжали все уши, восторжествует. И надежда эта будет теплиться до тех пор, пока не вымрет поколение, еще помнящее ту жизнь, и на смену им придут те, кто родился позже.

 

К слову сказать, в борьбе за выживание и обладание как можно большим количеством материальных благ участвовало не всё население страны. Существовала категория людей, именуемых в народе бомжами, побирушками, нищими – людьми без определённого места жительства и занятий. Эта часть общества, как правило, не имела ничего: ни постоянного заработка, ни сносного человеческого жилья, ютясь в подвалах, прижимаясь к теплотрассам, прячась других местах, где хотя бы на время можно было бы укрыться от холодов или непогоды. С течением времени они полностью утратили интерес к жизни, которую и существованием-то назвать невозможно, изобретя свой пригодный только для них способ выживания. С раннего утра до позднего вечера копошились они на свалках и помойках в поисках остатков пищи, бутылок и старых непригодных вещей, собирая и сортируя макулатуру и тряпьё. Куда это всё потом пристраивалось – неизвестно, но, видимо, столь малоприятный труд позволял этим людям как-то существовать.

 

Именно такая фигура маячила на пересечении двух улиц ранним весенним утром. Глаза, сверкающие лихорадочным блеском на опухшем испитом лице, вот и всё, что ещё жило в этом человеке. Их нетерпеливый взгляд был устремлён на здание, расположившееся, напротив, через дорогу. На противоположной стороне улицы во всю ширину первого этажа пятиэтажного дома разместился магазин с лаконичным названием «Стройматериалы». Огромные толстые стёкла, прикрывающие его витрины, были размалёваны рисунками, рекламирующими ассортимент товаров и услуг, предлагаемых магазином. Входная дверь была ещё заперта, но в глубине огромного его чрева уже можно было различить снующие тени продавцов, формирующих витрины, и уборщиц, протирающих полы и стёкла. Мужчину интересовала только дверь. Тем не менее, периферическим зрением он заметил тощую старуху в длинном засаленном халате, тяжёлыми шаркающими шагами двигающуюся в его сторону.

 

- Сколько? – поравнявшись с незнакомцем, шамкнула она беззубым ртом.

- Семь минут, - лаконично ответил мужчина, продолжая гипнотизировать дверь.

Часы, подаренные отцом, он пропил много лет назад. Нужды в них не было. С точностью до секунды он мог определить то заветное время, когда гостеприимно распахнувшаяся входная дверь магазина прервёт томительное ожидание. До открытия магазина действительно оставалось семь минут. Ровно в восемь часов молоденькая продавщица отворила дверь и несколько человек, толкаясь и опережая друг друга, ринулись вовнутрь. Наш знакомый оказался самым проворным, сумев стартовать при первых звуках отодвигающихся засовов. Он раньше конкурентов проскочил в открытую дверь, едва не сбив с ног зазевавшуюся продавщицу, и оказавшись внутри, быстрым решительным шагом направился к отделу, над которым красовалась надпись «Бытовая химия». Вынув руку из кармана пальто, небрежно высыпал на прилавок несколько скомканных бумажек и горсть мелочи.

 

- Две, - буркнул он, не утруждая себя дополнительными разъяснениями, рассчитывая, видимо, на сообразительность работницы прилавка.

Та в свою очередь также не стала задавать лишних вопросов и на прилавке возникли два пузатых литровых пузырька, наполненных голубоватой жидкостью. Аккуратно упаковав обе ёмкости в потёртый полиэтиленовый пакет, мужчина быстрым шагом направился к выходу.

 

Не задерживаясь даже перед мигающим жёлтым светом светофора, он двинулся вдоль проспекта имени пролетарского вождя и, миновав два квартала, свернул в ближайшую подворотню, примыкающую к правой стороне проспекта. Оставив позади несколько многоэтажных домов, мужчина благополучно достиг двух зданий близнецов, соединённых между собой неказистой аркой, и, нырнув между ними, оказался на территории неухоженного внутреннего дворика перед трёхэтажным домом с облезлыми грязно-желтыми стенами, которые всюду, куда только смогла дотянуться творческая рука шкодливого подростка, были обезображены надписями и рисунками бытового содержания. Основная тема, определяемая как «Вовка – дурак» красной нитью проходила через всю идею настенного творчества. Во множественных аналогичных сообщениях коренному изменению подвергалось только первое слово, где Вовка менялся на Сашку, Пашку, Димку, второе же оставалось стабильно неизменным.

 

Кое-где встречались надписи, носящие ярко выраженный сексуальный характер. Самая большая и красочно оформленная сообщала всем заинтересованным лицам, о том, что «Катя любит Мишу». Расположенный несколько в стороне рисунок прояснял самым бестолковым ценителям наскальной живописи механизм этой самой любви. Поверхностная оценка шедевров, представленных на суд случайных прохожих, приводила к неутешительному заключению: рука профессионального маляра лет тридцать, а может быть и больше не облагораживала фасад запущенного строения даже косметическим ремонтом. Расписанные мелом стены, обвалившиеся углы и торчащие отовсюду ржавые пруты арматуры свидетельствовали либо о плачевном финансовом состоянии коммунальных служб, владеющих этой убитой недвижимостью, либо о его полной бесхозности.

 

Мужчину не интересовала ни тематика уличного творчества, ни состояние здания. Проскользнув в ближайший подъезд, он, бегом прыгая через две ступеньки, взлетел на второй этаж и особо не церемонясь, пнул ногой ободранную входную дверь. Привыкшая к подобному обращению дверь, жалобно скрипнув навесами, широко распахнулась, обнаруживая вход в не обустроенное жильё, которое с большой натяжкой можно было классифицировать как человеческое. По сути, это была однокомнатная типовая квартира, известная в народе как «хрущёвка» или «хрущёба», пребывающая в крайне запущенном состоянии. Изнутри здание выглядело также мерзко, как и снаружи. Стены комнаты, оклеенные много лет не менявшимися грязными обоями, свисающими в некоторых местах рваными кусками, несли на себе печальные следы многочисленных затоплений.

 

Огромная гора мусора на полу, сформированная в основном из скомканных обрывков старых пожелтевших газет и непригодных для сдачи в пункты приёма стеклотары битых пустых бутылок, значительно сокращала полезную площадь комнаты. Лишь по наличию куцей мебели можно было догадаться о том, что в квартире этой ещё обитали живые люди. Старый квадратный стол с сохранившимися кое-где кусками тусклой полировки занимал почётное место посреди комнаты. К нему сиротливо прижимались два стула с фанерными сидениями и трёхногий инвалид-табурет. Чуть дальше у стены вальяжно расположился старый чёрный диван, вышедший из моды лет пятьдесят назад. Завершала композицию стоящая в углу у окна металлическая кровать с сеткой, небрежно прикрытая ветхим тряпьём.

 

На кровати, повернувшись лицом к стене, спала женщина. Тёплая кофта, первоначальный цвет которой определить было уже крайне затруднительно, мятая серая юбка да спущенные почти до стоп дырявые чулки служили спящей одеждой и покрывалом одновременно.

 

Вошедший в комнату человек, Нищета Василий Митрофанович, числившийся ответственным квартиросъёмщиком убогой квартиры, тяжело ступая, направился в центр комнаты. Задержавшись у стола, он неторопливо дрожащею рукой извлёк из пакета один за другим два литровых пузырька, приобретенных в магазине строительных материалов, и, стараясь не разбить драгоценную ношу, бережно выставил их на середину стола. Сделав шаг назад, он оценивающим взглядом окинул натюрморт и, по всей видимости, остался доволен увиденным. Не отрывая взгляда от приобретенного товара, попытался сбросить пальто на спинку ближайшего стула, неуклюже подпрыгивая на одной ноге, что ему не без труда, но, в конце концов, удалось сделать. Постояв некоторое время, в раздумье глубокомысленно почёсывая нос, он, наконец, обратил свой задумчивый взор в сторону кровати. Женщина по-прежнему спала. Приблизившись вплотную, мужчина осторожно заглянул в её лицо, вслушиваясь в хриплое дыхание.

 

- Спишь, что ли? – принялся он тормошить трясущейся рукой спящую. -  Проснись, Маня. Проспишь царствие небесное и маленькие земные радости. Муж не с пустыми руками, с товаром вернулся.

- Э-э-эх, - удовлетворённо потер он ладони, возвращаясь к столу и любуясь пузырьками, - устроим один праздник жизни на двоих.… Заодно и здоровье поправим. Видно, перебрали мы с тобой вчера, не рассчитали дозу - болезненно поморщился он. - Лишнее в организм влили. Когда пьешь, разве же поймешь, что оно лишнее? Утром только и постигнешь истину. Как в прежние времена говаривали алхимики, появилась острейшая потребность в восстановлении электролитного баланса в организме на клеточном уровне. Благо, имеем чем.

 

Не получив ответа на вполне конкретное предложение, Нищета повышает голос, нетерпеливо сверля взглядом спину спящей.

- Я долго буду вещать над неподвижным телом или требуется применить более радикальные меры для пробуждения спящей красавицы?

Женщина пошевелилась, обнаруживая первые признаки жизни. Кряхтя и охая, она тяжело поднялась и уселась на край кровати, обводя комнату мутным, бессмысленным взглядом.

- Какие там ещё алхимики? – зевнув во весь рот, потянулась она.

- Известно, какие, - хитро ухмыльнулся Нищета, - химики – алкоголики. Кто же ещё?

- Господи, неужто и такое водится в православном мире? – не поверила Маня.

 

- Встречаются ещё кое-где специалисты столь узкого профиля, - Нищета тяжело сел на один из стульев, с тревогой прислушиваясь к его скрипу. - Но давай оставим лишние разговоры и перейдём ближе к делу, как любил говаривать один из моих прежних наставников, - продолжил он, убедившись, что стул на этот раз выдержит. – И вот, что характерно, букву «д» он произносил, не совсем четко, поэтому фраза в его авторском исполнении звучала, как «ближе к телу». Вот где была потеха-то. Мужики веселились от души, у женской же части аудитории столь двусмысленное предложение вызывало нервозность и нездоровый румянец на щеках. Д-а-а-а. Воспоминания юности былой… Что-то я отвлёкся. Так вот о главном, – переходя на деловой тон, продолжил он. - Пока ты, любовь моя, воздух в квартире перегаром освежала, я уже успел кое-что организовать к завтраку. Как гласит народная мудрость, кто раньше встаёт, тому судьба льготы даёт.

 

Слова на женщину подействовали благотворно. Лицо ее приобрело осмысленное выражение. Заметив пузырьки на столе, она хищно улыбнулась, судорожно сглотнув слюну.

- Вижу, вижу, не с пустым клювиком прилетел, голубь, - прохрипела она пропитым голосом.

- А как же. Не железнодорожник, порожняк гонять – не мой стиль, – Нищета нетерпеливо щёлкнул пальцами. – Давай, мышонок, шевелись шустрее, - пророкотал он, сверля спутницу жизни нетерпеливым взглядом. - Что у нас из вчерашних деликатесов осталось – хлебные крошки или картофельные очистки? Всё неси, пировать будем.

 

Маня, тяжело поднявшись с кровати, побрела к столу, чувствуя, как с каждым шагом разминаются затекшие суставы ног и уменьшаются подагрические боли в стопах. Взяв в руки пузырек, принялась внимательно рассматривать этикетку. Она долго и беззвучно шевелила толстыми губами, пытаясь вникнуть в смысл прочитанного текста.

 

- Так, так. Это что за натурпродукт такой, науке неизвестный? – наконец осведомилась она, брезгливо нюхая пробку. - Что-то не могу разобрать, как принимать эту жидкость интеллигентной женщине? По столовой ложке или по стакану три раза в день; натощак, после еды или вместо еды? И вообще, не имеет ли он, не дай Бог, противопоказаний или побочных эффектов, как шутят наши медики? 

 

Пауза затянулась. Нищета, не скрывая раздражения, мрачно наблюдал за ленивыми манипуляциями сожительницы.

- Хочешь пояснений? Изволь. В демократическом обществе потребитель всегда имеет право на информацию о продукции, которую хочет применить к своему организму. Так вот принимать этот напиток требуется, - наконец не выдерживает он, - по жизненным показаниям, чтобы оросить иссушенную похмельем душу. А поскольку в нашем спитом дуэте я являюсь главным экспертом по любым напиткам, крепость которых измеряется в градусах, то со всей присущей мне ответственностью заявляю: научных исследований в обозримом будущем проводить не будем. Приступим сразу к экспериментальной части проекта. И не надо так долго портить зрение, отыскивая знакомые буквы и слова. Люди обычно учатся читать по букварю, а не по этикетке, - продолжая говорить, он вплотную приблизился к женщине. - И конспектировать, тоже не требуется.… Не «Капитал» Маркса.

Впрочем, какие могут быть конспекты, если в этой квартире уже лет пять, как не найдёшь ни карандаша, ни ручки, ни каких-либо других письменных принадлежностей. Да и сама из себя ты уже девочка – переросток, если брать по большому счёту, - ухмыльнулся он, окинув женщину критическим взглядом. – Как-никак, пятый десяток пошёл. Поздновато тебе грамоте-то учиться, а? Раньше надо было за ум браться. Так что, займись-ка лучше делом. Давай, мечи на стол по полной программе.

 

Маня, презрев гневный монолог сожителя, продолжала исследовать этикетку с тем же неослабевающим интересом.

- Не торопись, успеем, - выдержав достойную паузу, спокойно вымолвила она, игнорируя сарказм супруга. - Наше счастье от нас не уйдёт, с нами и останется. А вот здоровье – оно, хотя с рождения и бесплатно человеку выдаётся, но не казённое ведь, а своё собственное. Беречь его надо здоровье-то. При той многотрудной жизни, которую мы с тобой, Вася, ведём подорвать его пара пустяков. Так чем же сегодня мы порадуем свою страждущую плоть? Судя по этикетке, может быть даже в последний раз в этой жизни. Вот, пожалуйста, так я и знала. Не доведёт тебя до добра образование. Тут же ясно написано: жидкость для обработки деревянных покрытий. И дальше по тексту, обрати внимание, запрещено к внутреннему употреблению. А ниже ГОСТ какой-то и цифры. Это что-то новенькое в нашем меню. Так мы скоро и горюче-смазочными заправляться станем.

 

- Эх, Маня! – грустно промолвил Нищета, устало опускаясь на край кровати. – Вот, слушаю я тебя, слушаю и всё больше убеждаюсь, что ты у меня дура не потому, что дура, а потому, что женщина с незаконченным средним образованием. Предупреждал же Ленин недоразвитую молодёжь в своё время. Учитесь, говорил он. Три раза повторил на всякий случай. Чувствовал вождь, что некоторым тугодумам одного раза маловато будет. Вот и ты проявила легкомыслие в вопросе повышения уровня образования, и как следствие – печальный результат. Буквы ты, вроде, узнаешь, а глубоко в суть вопроса вникнуть не можешь. Кто же тебе будет на этикетке писать, что жидкость эта помимо прямого своего предназначения ещё и к внутреннему употреблению пригодна.

 

Это сколько же в стране деревянных покрытий необработанными останется, а? Вот и я говорю – много. А мы к этому вопросу подойдём творчески, – бережно взяв в руки сиротливо стоящий на столе пузырёк и нежно поглаживая выпуклые стеклянные бока, мечтательно улыбнулся он. - Освоим способ нетрадиционного применения продукта. Переведём его из разряда технические жидкости в разряд освежающие напитки. ГОСТ же Маня – это гарантия качества нектара. Впрочем, для полного спокойствия я бы обязал бы каждого производителя указывать собственную фамилию на товаре для широкого употребления. От такого нововведения большого вреда не будет. Даже польза некоторая - точно будешь знать, кто тебе здоровье подорвал и чем.

 

- Нет, не припоминаю я, чтобы мы чего-нибудь в этом роде злоупотребляли, - всё глубже и глубже погружалась в пучину сомнений Маня. - Тебя послушать, так пьётся всё, что капает и льётся. Я согласна, - задумчиво почёсывая нос, осторожничала она, - если продукт жидкий и с градусами, то его можно пить и без назначения врача. Но есть те ещё напитки.… Захлебнёшься с непривычки. Один раз выпил и всё. А потом, как говорится, тебя оденут в строгий костюм и белые тапки, правильно сложат ручки на грудке, и сердобольные старушки туда свечечку вставят, попричитают, споют что-нибудь подходящее к случаю и в последний путь проводят. Оно бы все ничего, но, ты же знаешь, белое меня старит, особенно обувь.

 

Нищета погрустнел лицом.

«Чёрт побери! - уныло подумал он, грустно взирая на опутанную сомнениями Маню. – В который уже по счёту раз приходилось разъяснять этому недоразвитому существу, что белое – это белое, а всё остальное – разноцветное. Ну, нет денег на водку. Нет, и не предвидится их появление в обозримом будущем».

Конечно, он мог бы не тратить попусту дар убеждения, если бы не одно «но». Василий Митрофанович не любил пить в одиночку. Ну, не получал он удовольствия, оставаясь тет-а-тет с бутылкой. Ему нужен был оселок, точило, на котором можно было бы оттачивать сталь своего красноречия, блистать широтой и глубиной нестандартного мышления, и остатками эрудиции былой. Маня, как никто другой, подходила на эту неблагодарную роль. Высокопарные застольные речи сожителя она благоговейно выслушивала, не позволяя себе перебивать их даже короткими репликами.

 

 

Стараясь придать голосу, твёрдость и убедительность, Нищета сделал робкую попытку за фальшивой бодростью скрыть собственную неуверенность и ноющий страх. Глубоко в душе он разделял опасения женщины. Непредсказуемость последствий приёма голубой жидкости внутрь организма пугала, но дешевизна и солидный объём продукта, помноженный на непреодолимое желание выпить, подавляли логику здравого смысла. В короткой внутренней борьбе за явным преимуществом победу одержало желание. К тому же, вдвоём экспериментировать было не так боязно.

 

- Отбрось сомнения, любовь моя? – мягко, но настойчиво уговаривал он Маню. – Рецепт, поверь мне, простой и в тоже время надёжный как родословная английской королевы.

- Так-то оно так…, - подозрительно косясь на льстивого сожителя, продолжала упорствовать в своём заблуждении Маня.

Выпить ей хотелось нисколько не меньше, чем Василию Митрофановичу, но неизвестность пугала. Наслышавшись страшных историй об отравлениях, судорогах, потерях зрения и прочих подобных ужасах, довольно часто случавшихся с побирушками, нищими, бомжами и прочей подобной публикой, она жаждала хотя бы каких-нибудь, пусть даже самых минимальных гарантий того, что в этот раз её минует чаша сия.

 

- Не убедил, понимаю. Тебе нужны более веские аргументы, - сдался Нищета, судорожно выискивая в закоулках своего изощрённого по части всяких ухищрений и придумок мозга аргументы, способные переубедить испуганную женщину. - Чего только не сделаешь ради сохранения в семье хрупкого ростка доверия. Будь, по-твоему. Открою тебе тайну происхождения этого изумительного по своим вкусовым качествам лечебного напитка. Ты не поверишь, но он добыт из местного целебного источника под названием магазин «Стройматериалы». А бьёт ключом конкретно в отделе «Бытовая химия». Уразумела?

 

Не спорю, - торопливо продолжил он, заметив, что, Маня с испугом отодвинула пузырёк на край стола, - в чём-то ты права. Для непосвящённых эта живительная влага закодирована как средство для обработки деревянных покрытий. Но обращаю твоё внимание на ключевые слова – спиртовой раствор! Вот в чём, собственно, и заключается главное его преимущество перед известными минеральными водами. Короче говоря, товар без обмана. Ёмкость – литр. Цена смешная, ниже рыночной сантиметров на двадцать, что в стоимостном выражении весьма существенно для нашего скромного семейного бюджета. А поскольку, как мне известно, ты не состоишь в обществе трезвости, я взял две. Доза терапевтическая и где-то даже лечебная. Так что можно смело принимать вовнутрь, даже если у тебя там нет ничего деревянного.

 

Маня, внимательно прослушав монолог, к своему величайшему огорчению, признала аргументы сожителя неубедительными. Но неуёмное желание выпить, охватившее каждый похмельный нейрон её мозга, росло в геометрической прогрессии, нивелируя остатки страха, и вскоре окончательно рассеяло сомнения. Решение было принято бесповоротное, пересмотру и корректировке не подлежало.

- Я такая слабохарактерная, меня так легко уговорить, - кокетливо заворковала она, скрываясь за дверью, ведущей в кухню.

 

Донесшиеся до слуха Нищеты возня и звон посуды возвестили о начале приготовления к трапезе. Прошло несколько томительных минут ожидания. Маня явно затягивала и усложняла привычную процедуру. Василий Митрофанович нетерпеливо барабанил пальцами по столу, выказывая крайнюю степень раздражения непростительно медленными действиями хозяйки. Наконец через семь минут тридцать секунд его терпение лопнуло.

 

- Какие у нас опять проблемы? – заорал он, злобно подпрыгивая на стуле. - Мы сегодня похмелимся или трезвость теперь у нас – норма жизни?

- Да иду уже, иду, не шуми, - отозвался из-за двери Манин певучий голос.

Вскоре и сама она возникла в дверном проёме, неся в правой руке миску, которую с большой натяжкой можно было классифицировать как эмалированную с несколькими картофелинами в мундирах, солёным огурцом и небольшим ломтиком хлеба. Другая рука, изуродованная артритом, придерживала пару грязных стаканов. Семеня отёчными ногами с изяществом перекормленной утки, она пересекла комнату и, аккуратно расставив посуду на столе, присела на край стула.

 

- Совсем другое дело, - оживился Василий Митрофанович. - Ведь можешь же быть гостеприимной хозяйкой, если захочешь. Как шутили педагоги в дни моей школьной юности ты, у нас, Маня, способная, но ленивая. - Бережно положив руку женщине на плечо, он продолжил доверительным тоном. – Вспомни, разве мы когда-либо стремились к тому, чтобы наш стол ломился от изысканных яств и напитков. Нет! Всегда удовлетворялись тем немногим, что попадало под определение «выпивка и закуска», пусть даже с очень большой натяжкой. Что еще можем требовать от жизни мы – люди со столь скромными запросами? Наш непритязательный глаз и этим малым крохам рад. Даже от такого скудного натюрморта на душе теплее становится и уютнее.

 

Праздник жизни чувствуется, - продолжал вещать он, степенно разливая жидкость по стаканам. - Глаз – алмаз. Всем поровну и как раз по поясок, названный в твою честь Марусиным, - установив стаканы рядом, констатировал он неоспоримый факт. - Присаживайся поскорее. Не будем нарушать добрых семейных традиций.

- Много не лей, – посоветовала Маня, проявляя свойственную женщинам осторожность. - Чёрт его знает, что химики в этом спирте развели. Им бы только нормальный продукт испоганить.

 

Нищета торжественно приподнялся, вытянув правую руку с зажатым в ней стаканом, и прокашлялся. Он обожал эти наполненные триумфом минуты, когда ораторский дар его был востребован и благодарная аудитория, представленная исключительно Маниным испитым лицом, безропотно и с явным одобрением внимала всему сказанному.

 

- Ну, Маня, дай Бог не последнюю, и не дай Бог последнюю. Всё-таки продукт неизвестной этиологии, не прошедший экспериментальную апробацию. Здесь ты, пожалуй, где-то даже права. Надо бы вначале напиток на простейших живых организмах испытать. Хотя бы на том же Петровиче из двенадцатой квартиры. Определить, так сказать, приемлемую дозу. Но сама знаешь – экономические и прочие трудности. А Петровичу что не дай, все проглотит, не подавится. У него желудок кафельный. С другой стороны, в отечестве нашем издавна так повелось, что плоды своих пионерских изысканий учёные-первооткрыватели всегда на себе испытывали. Так что давай, пей первая, любимая.

 

- А сам-то, чего лямку тянешь? – Маня, отставив стакан в сторону, подозрительно покосилась на Нищету.

- Видишь ли, дорогая, меня как исследователя и где-то, в глубине души, даже экспериментатора, мучительно беспокоит один важнейший вопрос, связанный с адаптацией этого напитка к нашим организмам.

-  Что-то я не поняла. Какой там ещё вопрос? – насторожилась Маня.

- Важнейший, Маня, вопрос. Мне хотелось бы путем проведения этого уникального эксперимента установить некий физиологический критерий…

 

- Ты не можешь с собачьего языка перейти на простой русский? – поинтересовалась Маня.

 - Пожалуйста. Проще говоря, я хочу узнать, агония у тебя наступит сразу же после приёма напитка или ей будет предшествовать небольшой инкубационный период, - закончил прерванную мысль Василий Митрофанович.

Женщина, тревога которой нарастала с каждой секундой, пыталась вникнуть в смысл сказанного. Нищета, ухмыляясь растерянности подруги, поднёс стакан ко рту и не спеша его осушил.

 

- У-у-ух, - Нищета ударил пустым стаканом о стол и понюхал рукав. – Крепкая зараза. Ну, чего испугалась, глупая? Шутка это. Шучу я так.

- Шутит он. Шутник, - недовольно ворча, скривилась Маня.

Сделав длинный, как учили, выдох она тоже торопливо проглотила жидкость. Уронив стакан на стол, Маня, уподобившись лошади в стойле, долго трясла головой.

- И-и-и-х! – взвизгнула она. - Слезу вышибает.

 

Некоторое время собутыльники сидели молча, настороженно ожидая последствий опасного эксперимента.

- Ну, как, любимая, проглотила? – наконец поинтересовался Нищета, первым приходя в себя заметив, что, Маня стала подавать первые признаки разумной жизни.

- Пошла, как к себе домой, - поделилась та первым впечатлением. - А у тебя?

- Прижилась вроде, - неуверенно ответил руководитель эксперимента, повторно разливая жидкость по стаканам. - Давай по второй для закрепления эффекта. Не зря нас учат в нравоучениях, что повторение – мать учения. Ты смотри, стихами заговорил. Надо же, как проняло.

 

Выпив, Нищета откинулся на не отличающуюся прочностью спинку стула, млея от удовольствия. Цель была достигнута. Исчезла противная дрожь в коленях. Приятное согревающее тело тепло медленно растекалось по сосудам, проникая в самые отдалённые уголки размякшей плоти. Хотелось говорить, полемизировать, спорить, доказывать, опровергать и не соглашаться. Одним словом, быть в центре внимания.

- Захорошело! Теперь требуется чуть-чуть расслабиться. Дадим организмам возможность усвоить нестандартный продукт, - ковыряя спичкой в зубах, томно мурлыкал он. – Ты обратила внимание, насколько напиток был легко принят организмом? А ты говоришь, пьём гадость.

 

Заметно опьяневшая Маня боролась с земным притяжением. Неуверенно раскачиваясь на стуле, она пыталась нетвёрдой рукой схватить вожделенную картофелину, но всё время промахивалась, вхолостую скребя заскорузлыми пальцами по столу. После нескольких неудачных попыток настойчивость её все же увенчалась успехом.

- Я не говорю, пьём, - демонстрируя чудеса женской логики, заметила она, хищно разглядывая добычу. - Пьют алкоголики, а мы так, выпиваем помаленьку. Разве что чуть-чуть, самую капельку для расслабления души. Продукт, правда, неизвестный, говорю.

 

Нищета, находящийся в стадии лёгкой эйфории, высокомерно ухмыльнулся. Окинув сидящую напротив женщину снисходительным взглядом маститого учёного, готового разгромить примитивную точку зрения желторотого оппонента. Выдержав не продолжительную паузу, он глубокомысленно изрёк.

- И-мен-но! Непонятно, что пьём. А почему такой пассаж? Да разве в прежние времена кому-либо пришла бы в голову несуразная, нелепейшая мысль покупать в магазине стройматериалов спиртное для внутреннего употребления? Только полному идиоту, или для применения по прямому назначению, - назидательно подвёл он черту, придавая указательному пальцу вертикальное положение. - Нет! Все знали, это должен был быть или гастроном, или что-нибудь в этом роде.

 

Маня, в продолжение монолога, кивала головой, толи в знак согласия с общим концептуальным построением речи сожителя, то ли уравновешивая этим движением покачивания стула.

- Перестройка, чёрт бы её побрал, вместе с рыночной экономикой, - плохо двигающимся языком изложила она прогрессивный взгляд на актуальную проблему. – Я тебе, Вася, так скажу, этот прораб перестройки так всё углубил и расширил, что в магазинах ни черта не оказалось, кроме несъедобного консенсуса. Через это вот безобразие все катаклизмы и неприятности у нас и начались.

 

- Вот, - достигнув крайней степени возбуждения, всё больше и больше распался Нищета. – Вот, - стуча указательным пальцем о край стола, кричал он заплетающимся языком, - дошли, наконец, до сути проблемы. Они думают, мы пьём. Спивается, мол, нация. А мы мыслим, анализируем. Они думают, мы алкоголики, хроники конченые, - перегнувшись через стол, помотал указательным пальцем у Маниного носа.  – Нет, господа, ещё не совсем на дне. Не дождётесь! Барахтаться барахтаемся, но пузыри пока не пускаем.

 

Порадовать бессмертную душу многоградусным напитком – это понятно. Этого вымогает слабая, похотливая плоть, -  немного успокоившись, продолжал он размышлять вслух. - А, что просит душа? Чего она жаждет? Поговорить, рассмотреть какую-нибудь важную общечеловеческую проблему через многогранную призму стакана, - изрек он, рассматривая сквозь мутный залапанный стакан сидящую напротив Маню. - Так какое же это, извините, отцы – демократы, пьянство, если параллельно идёт дискуссия? Обсуждение наболевших вопросов! Вот, к примеру, возьми и введи для нашего народа указ о том, чтобы пить разрешить, а полемизировать при этом, категорически запретить. Что будет?

 

- Что? – заинтриговано, прошептала Маня, не веря, что такое вообще возможно.

- А вот что, - наставительно изрёк Нищета. – Ты когда-нибудь, видела, чтобы наш народ, собравшийся где-нибудь, когда-нибудь, по какому-либо поводу пил молча? Если, конечно, это не слёт глухонемых?

 - Не приходилось, пожалуй, - после непродолжительного раздумья призналась Маня. -  Даже наоборот – всегда много шума от выпившего народа бывает. Гомонят под градусом, а как же иначе? Чем выше градус, тем громче речь.

 

- Вот именно! – удовлетворённо подвёл черту Василий Митрофанович. – Мы, молча пить не привыкли. Заставь нас пить и молчать – великое множество трезвенников в нашем многонациональном отечестве образуется. А это уже садизм, не нужный ни государству, ни широкой прогрессивной общественности. Какой же напрашивается логический вывод?

 

- Какой? – эхом вторила окончательно опьяневшая Маня.

- А вот какой. Выпивка для нашего народа вопрос второстепенный, но обязательный. Я бы даже сказал так – это вспомогательный инструмент, используемый нами для более тесного, я бы сказал доверительного общения друг с другом. Главное же – это само общение. Контакт. Обмен мыслями, если, конечно, таковые имеются в наличии, закончил он, задумчиво глядя на Маню.

 

- Вот тут я несогласная, - икнула Маня. - Тут я возражу. Какие бывают мысли, если на столе пусто? Как общаться на голодный и трезвый желудок? Тут ты что-то того – загнул маленько.

- Твоя малограмотная реплика только подтверждает правоту моего философского мировоззрения, - снисходительно ухмыльнулся Нищета. – Как, это не трудно, я всё же попытаюсь озвучить твою примитивную мысль нормальным литературным языком. Вот как надо грамотно построить фразу. Если индивидуум испытывает определённые финансовые затруднения, он не в состоянии удовлетворить свои первоочередные жизненные потребности. Правильно я перевёл? Да. Предложение построено правильно, но сама по себе мысль ошибочна. Уверяю тебя, что путём анализа ситуации и общения с себе подобными сапиенсами решение проблемы рано или поздно, но обязательно будет найдено, - ударив кулаком по столу, закончил он.

 

- Уж больно заумно – обиделась Маня. – Много тумана и вообще непонятно. А что касаемо грамотности, то ты знаешь, я и восемь-то классов с преогромным трудом одолела, спасибо учителям многострадальным. Сколько они через меня мук приняли. В сельскохозяйственных техникумах, как некоторые, не училась.

- Техникум – это так, эпизод, вырванный из жизни, - небрежно отмахнулся Нищета. - А вообще-то образование у меня высшее.

- Откуда оно у тебя взялось высшее-то? - засомневалась Маня. - Мне-то хоть не наворачивай. Никогда высшего не было и вдруг на тебе. С неба упало. Ну, Вась, ты просто чудишь без гармошки.

 

- Здрасьте! А высшая школа верховой езды при городском ипподроме? - обиделся Василий Митрофанович. -  Я, между прочим, имею диплом с отличием.

- Точно, точно, - развеселилась Маня. - Имени лошади товарища Будённого. Как же, как же, что-то такое припоминается. Смутно, правда. Но кажется мне, что ты и там заочно учился, а лошадей исключительно на картинках видел.

- Не ёрничай, женщина, - строго оборвал потерявшую чувство меры подругу Нищета. - Тебе с твоим ущемлённым интеллектом этих тонкостей не понять.

 

- Куда уж нам серым да рогатым, - продолжала обижаться Маня. - Вы уж меня извиняйте, Василий Митрофанович, что сижу в Вашем присутствии. Полиартрит, знаете ли, суставов. Ходовой механизм обездвижен недугом.

- Ну, ну. Давай без обид и грубых слов, - примирительно пророкотал Нищета. - Они режут мне слух. Да и расстраиваешься ты понапрасну. Пойми, не о том я речь веду. Возьмём вопрос, затронутый тобой выше. Пьем, говоришь, не то. За здоровье своё опасаешься, сомневаешься в качестве продукта.

- Уже не сомневаюсь, если сразу не отравились, - продолжала грубить Маня, всё ещё сердясь на сожителя.

 

- Неважно. Вначале же были сомнения. И касались они качества напитка. - Ка-чес-тва, - произнёс он по слогам, пытаясь втолковать женщине важность вопроса. - А проблема качества – глобальная, Маня, проблема. Мирового значения проблема. И на телевидении, и в прессе по этому вопросу постоянно идёт широкая полемика и дискуссия, - что-то припомнив, он рассеянно осмотрелся по сторонам. - Где-то недавно совсем читал я в газете… Где-то здесь...

 

Взгляд его упал на кучу мусора. Не без труда поднявшись, кряхтя и охая, побрел к куче и принялся тщательно рыться в ворохе скомканных газет. После долгих поисков, наконец, извлёк из кучи жёлтую, порванную в нескольких местах газету. Вернувшись на прежнее место, он обеими руками аккуратно разгладил находку на столе и, водя по строчкам пальцем, беззвучно зашевелил губами.

 

- Нашёл. Вот она, заметка эта. Интереснейшая, скажу я тебе, Маня, информация промелькнула в желтой прессе. Качеству продукции посвящается и разным там напиткам, которые реализует населению наша торговая сеть. Послушай, как кроет наши товары и продукты питания не совсем зависимый автор, - скребя пальцами волосатую грудь, стал он читать вслух: "Организмы наши настолько отравлены всякой дрянью: пестицидами, гербицидами и другими ядами, содержащимися в продуктах питания, реализуемых населению, что здоровье нации в последнее время сильно пошатнулось. Наука просто поражается тому факту, что мы всё ещё живы, как-то шевелимся и даже, сгоряча, затеяли перестройку".

 

Ну, как тебе такие разоблачения посреди демократии? Да – а – а! В эпоху развитого социализма от такого острого критика и мокрого места не осталось бы, за подобного рода откровения. А теперь пиши, что хочешь, и ничего тебе за это не будет. Теперь все смелые и храбрые, когда никто и ничто не угрожает. Впрочем, в отношении перестройки я, пожалуй, согласился бы с автором. Это точно симптом отравления. Можно не сомневаться. Да и всё остальное не признак отменного здо­ровья, - подвёл он неутешительный итог, вновь откидываясь на спинку стула.

 

- Ты вспомни, Маня, огорчала ли тебя проблема качества продуктов на заре перестройки? - Нет, не огорчала, - так и не дождавшись ответа, после небольшой паузы продолжил он. - И меня не огорчала. Никого не огорчала, что самое интересное. В переходный, так сказать, период больше нажимали на количество. Давай, и как можно больше. Съедали все, подчистую, и любого качества. При прежних, конечно, ценах и зарплатах. Не было же ничего! Ни на витринах, ни в магазинах. Только дай, брось в очередь хотя бы что-нибудь, похожее на пищу – всё разметут. Стадный инстинкт выживания. Зов желудка.

 

- Я и сейчас-то не сильно расстраиваюсь, - обреченно взмахнула рукой Маня.

- Понимаю, - ухмыльнулся Василий Митрофанович. - Тебя и сейчас ничего не огорчает. Ты и сейчас всё разметёшь, только дай. Ты, Маня, не в счёт. Ты – категория отдельная. Правильно люди говорят, что для таких экземпляров, как ты и тебе подобные, не существует понятие еда. Только закуска. Набить зоб плотнее и в спячку. Но, есть же люди, желающие знать, что мы употребляем в пищу сегодня. Кому-то же хочется сохранить остатки здоровья, как ни странно.

- Ты же сам говорил, при отсутствии водки на столе, закуска превращается в вульгарную еду. А теперь, значит, о качестве питания заговорил. Уж не ты ли у нас такой гурман образовался на обломках перестройки? – ехидно осведомилась Маня

.

- Именно я. И не только я один проявляю озабоченность в этом вопросе. Приходилось мне слышать, что в Америке или где-нибудь в Европе таких проблем не встречается вообще. Оно и понятно: демократы, что попало жрать не будут. Лейбористы, да и члены всех остальных их партий, кстати, тоже люди переборчивые. У них так не принято, хватать ртом, что попало. Это, пожалуй, единственный вопрос, в котором всем забугорным политикам с различным мировоззрением удаётся находить полное взаимопонимание. Здесь их взгляды совпадают. Воспитание это или просто привычка такая, сразу не разобрать. Мы же, сколько себя помним, постоянно озабоченные строительством такого эфемерного сооружения как коммунизм, - продолжил он с сарказмом, - мы, совсем другое дело. Нас подобные мелкие вопросы всегда мало беспокоили и волновали. Нам, нищим романтикам, подавай глобальные проблемы или в худшем случае судьбоносные. А что оказалось на поверку? – пророкотал Василий Митрофанович, глыбой нависая над Маней и требовательно заглядывая ей в глаза.

 

- Что? – испуганно отодвинулась та от разъяренного сожителя.

- А вот, что. Оказалось, что этот массовый романтизм чем-то сродни несбыточной мечте импотента о публичном доме. Её, мечту эту, нельзя реализовать по понятным причинам. Хочется, а не можется. Вспомни, что волновало страну в дни нашей молодости? Целина. Попёрли романтики в степь, разогнали сусликов да нанесли удар по овцеводству, подсократив казахам пастбища. Вот и все выдающиеся достижения в сельском хозяйстве. Или, например, придумали повернуть реки вспять. Это сколько же выпить надо, чтобы до такой гениальной идеи додуматься? Даже у хроников, страдающих белой горячкой, не настолько отважные идеи. А построить развитой социализм в отдельно взятой стране? Каково? Потом раздвинуть его до размеров лагеря. Социалистического или строгого режима. По обстоятельствам.

 

Плохо, плохо, что всё это решалось кулуарно. Не советуясь с народом – нужно ему это, нет? С той же перестройкой как вышло? Собрались тихонько. Покумекали. Ну что, будем строить? Будем. Начали. Строят. Построили. Посмотрели, что-то не так. Где-то не срослось или срослось, но неправильно. Да и народ беспокоится. Нервничает. А как же иначе? То это исчезло с прилавков, то другое с витрин пропало. Конечно же, ропот. Опять же, волнения и недовольство кругом. Народ наш, к слову сказать, если сильно припрет, может слегка возмутиться и пошуметь. Письма в ЦК партии от активных граждан посыпались. Мол, что ты там, Генеральный секретарь, так перевозбудился. Успокойся, ради Бога. А, вместо судьбоносных решений, таблетки прими. Опять же, меньше вреда будет для народа.

 

Что делать? Надо как-то поправлять ситуацию. Снова собрались в своём политбюро. А кому там, собираться-то? Сплошной склероз. Не то, что головой думать, ногами еле шевелят. Снова напрягли остатки мысли. Стали соображать: «Что такое? Видно, промашку дали. Чего-то не досмотрели, впопыхах». Молодого пенсионера в свою компанию позвали. Свежую мысль с периферии привлекли. «Что скажешь, что посоветуешь, механизатор?» А тот, сгоряча, не подумав – «надо перестраивать, пока не поздно». «Надо перестраивать – будем! Без проблем! А что и как? Разъясни». А тот им, без тени сомнения: «Да что там долго думать! Пристроим к тому, что имеем рыночную экономику, и посмотрим, какой из этого геморройного скрещивания гибрид образуется». Вот это, Маня, по-на­шему. Широко. С размахом. За границей так не умеют. Может быть, поэтому у них всё в порядке и без катастроф?

 

А у нас, где уж при таких великих делах и задумках качеством продукции заниматься. Вот и затерялись некоторые второстепенные вопросы среди судьбоносных, в том числе и этот. Ушли на второй план. Хорошо, что народ наш терпеливый и ко всему привычный. Удивительный, скажу я тебе, Маня, мы народ. Жизнестойкий. Остальные народы против нас недоразвитые какие-то. Умственные пигмеи. Скажу так: будь эти испорченные цивилизацией люди на нашем месте, вряд ли бы они выдержали такую напряжённую жизнь. Огорчились бы, растерялись, наверное. Стали бы пороть горячку – и конец их популяции. А мы нет. Нам с правительствами бороться – не привыкать. У нас вся история в смутах и волнениях проходила, с короткими перерывами на отдых и восполнение потрёпанного генофонда. И вновь возрождалась нация, укрепляясь и мужая на каждом витке колеса истории. Это только в последние годы борьба стала тихой и ненавязчивой.

 

Вспоминаю, как-то в прежней молодой жизни довелось мне бесплатную лекцию посетить. Ты знаешь, Маня, лекции иногда очень толковые бывают и поучительные. Лектор рассказывал о тех далёких советских временах, когда он бывал за границей в составе различных делегаций по обмену социалистического опыта на капиталистический. Как ни странно, но столь неравноценный обмен всё же состоялся, только капиталисты этого ещё до конца не поняли. Так вот, там ему приходилось принимать участие в различных полемиках и дебатах, поскольку говорун был замечательный и мог переспорить кого угодно и по любому вопросу. В ходе острой полемики, тамошние политики задали нашему специалисту каверзный вопрос. Вы, говорят, народ умный, толковый. Композиторов, писателей, художников и другого талантливого народа среди вас такое великое множество, что, может быть, даже столько и не надо для нормального развития нации. Зачем же, спрашивается, вы таких руководителей выбираете, что потом сами же и недовольны? Или что-то в этом роде, но смысл такой.

 

Как там лектор вышел из столь щекотливого положения не помню, но, если бы меня спросили, я бы так ответил. А разве это мы их выбирали? Где-то, может быть, иностранцы, и выбирают себе руководителей, а наши – они сами как-то выбирались. Обходились без помощи народа. Это сегодня мы – электорат! Это сегодня делают вид, что с нами советуются по разным пустякам. А раньше ничего подобного и не предвиделось. Как-то так получалось, что они сами по себе существовали, а мы сами по себе. И пошло-поехало. Они закон, а мы его обходим справа, они второй, а мы его слева, - Нищета азартно продемонстрировал сказанное руками. - Они третий, а мы его и не замечаем вроде. Как будто нет его совсем, закона этого. Не знаю, как в других странах, а у нас так национальное самосознание формируется.

 

Вскочив, он в волнении закружил по квартире.

- Я тебе вот, что, Маня, скажу. Такого мы достигли в этом вопросе совершенства, такого прогресса. Все остальные народы перед нами всё равно, что голые перед одетыми в шубу. У нас зрение обострено до ор­линого, нюх - до собачьего, слух - до соседского. А они, глупышки, ещё и стену развалили, и занавес железный, сгоряча, пустили на металлолом, не подумав хорошенько. Гостеприимность проявляют. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Радуются чему-то. Наверное, тому, что мы до коммунизма немного не дотянули. Хотят, видите ли, чтобы мы шустрее интегрировались в их экономику. Интересно, если всё-таки произойдёт этот несчастный случай с непредсказуемыми последствиями, и мы окончательно к ним интегрируемся, останется ли у них вообще какая-нибудь экономика? – засмеялся он своему предположению, хлопая в ладоши.

 

- Представляешь, что это будет за совместное мероприятие? Мрак. Они напрягаются, схемы выхода из кризиса для нас нарабатывают, различные финансовые проекты строят. Думаю, напрасно они на какую-то перспективу надеются. Ведь об экономике мы только и знаем, что слово это не матерное, хотя и звучит неприятно. Политэкономию учили на политзанятиях, это было. А больше ничего нет, и не предвидится в обозримом будущем. Так, что зря они всё это затеяли. Ни к чему нам их видение жизни. Мы с места прыгать не мастаки. Славянской душе разгон нужен. Простор. А у них все по мензуркам разлито и в каплях посчитано. Нам такая мелочность ни к чему. Она нас унижает. Но раз финансовая помощь от них поступает регулярно и без задержек, приходится делать вид, что нам все понятно и мы со всем согласны. И они этому верят. Жаль мне их, Маня, доверчивых. Прямо до слёз жаль. Неужели и мы когда-нибудь такими же станем? Будем верить слову устному и печатному? – дурачась, перекрестился он. - Сохрани Господь нас от подобного безобразия.

 

Увлекшись монологом, Василий Митрофанович не заметил, как, тихо скрипнув, отворилась входная дверь и в комнату вошла женщина лет пятидесяти. Надежда, старшая сестра хозяина квартиры, живущая отдельно от брата, иногда навещала его, но жизнь, которую он вел, не одобряла. Вид у неё был утомлённый и болезненный. Оставив тяжёлую сумку у входа, она остановилась в дверях, иронически ухмыляясь услышанному монологу. Наконец, дождавшись очередной паузы, прервала тихим трескучим голосом.

 

- Снова пьёте? Где вы только её добываете, без копейки в кармане? Это из-за тебя он таким стал, - набросилась она с упрёками на протрезвевшую от страха Маню. - Совсем ты его с пути сбила, кикимора, алкоголичка чертова. Да и ты хорош, - перевела она взгляд на Василия Митрофановича, - с кем связался. И что ты только в ней нашёл? Нос-то, нос посмотри фиолетовый с синими прожилками. Дельту реки Волги напоминает. Морда вся морщинистая, как перепаханное колхозное поле. И зубов совсем нет. Где корешки остались, а где одни воспоминания.

Нищета, обернувшись на голос, тупо уставился на вошедшую женщину. Маня, боясь поднять глаза от стола, принялась молча ковырять пальцем кусочек полировки. Слушая монолог сестры, Василий Митрофанович непроизвольно, но с явным интересом сравнивал словесный портрет любимой женщины с присутствующим здесь же оригиналом.

 

- Да, где-то ты права, - наконец неохотно признал он. - Перед нами – печальные следы с трудом прожитых лет. Ну и что? Никто же не утверждает, что Леонардо да Винчи писал Мону Лизу именно с Мани. Я тебе больше скажу, она никогда не принимала участия в конкурсе красоты несмотря на то, что звание «Мисс трущоб» выиграла бы без особого напряга. С положительной стороны её, так же, характеризует и тот факт, что она никогда не состояла ни в одной из партий, не числилась в передовиках производства и вообще, вряд ли, когда держала в руках что-либо тяжелее бутылки водки. Но пойми ты, сестрёнка, нравится мне этот партнёр по жизни.

 

Да, не красавица – это очевидно. А никто твоих выводов по Мане и не оспаривает. Очевидно, что не фотомодель длинноногая. И возраст не нахальный. Сорок три годика. Внешний облик, как ты совершенно правильно заметила, со­ответствует жизненному кредо. Как говорится, что есть, того не отнять и, что самое скверное, не прибавить. Но в качестве боевой подруги она незаменима. Витает вокруг меня как спутник вокруг земного шара, попискивает о бытовых проблемах. Суету создаёт. Что же, и такая любовь случается, как ни странно. Не романтическая. Жизненная. Да и не понять тебе, - печально закончил он и, подойдя к сестре, вплотную принялся сверлить её тяжёлым колючим взглядом.

 

- Ты зачем пришла? - медленно чеканя каждое слово, спросил он. - Мораль нам читать? Не нравится, как мы живём?

- И это ты называешь жизнью? – возмутилась Надежда. - Вы не живете, а существуете. Таскаетесь по свалкам, собираете бутылки и всякий хлам. Конкурируете с бродячими кошками и собаками. Сами, уже бродячими стали. Посмотрите, что за гадость вы едите и пьёте?

- Ах, извините, извините, - юродствовал Нищета кланяясь. - Вас шокирует наш стол. Да, не деликатесы. Имеем то, что имеем. Как говорится, живём по средствам и в чужой карман не заглядываем. А средств, - разводит руками, – не густо. Что же нам, сирым, делать, если государственные структуры дали слабину в смысле контроля качества продуктов питания.

 

Сегодня каждому из нас, чтобы выжить, приходится становиться экспертами – специалистами по выпивке и закуске. Всякое случается в жизни. Да, мы можем употребить и не совсем доброкачественный продукт. Но об этом пусть беспокоятся те, у кого организм не сильно выдающийся, в смысле здоровья. Слабенький, как марлевые трусики. А у нас, слава Богу, печень без признаков цирроза, желудок – доменная печь и мочевой пузырь, - беря в руки пузырёк и внимательно разглядывая его, констатирует он очевидный факт, - пока справляется с поставленными перед ним, я бы сказал, архисложными задачами. Мы ещё можем позволить себе, иногда, немного расслабиться. Пять – шесть отравлений для нас –чепуха. Это не болезнь, а так, небольшое недомогание в то время, как для других прямая дорога к инвалидности.

 

- Что-что, а логично излагать мысли ты ещё не разучился, - презрительно глядя на брата, - процедила сквозь зубы Надежда. - Не весь ум пропил. Пока. Иногда даже думаешь, что имеешь дело с интеллигентным человеком. Но это в том случае, если тебя не видеть, а только слышать. А посмотришь – свинья свиньёй. Полная неразборчивость ни в еде, ни в питье, ни в чём. Вот, например, что вы сейчас лакаете?

- Тебя интересует, что мы пьём сейчас конкретно? - полюбопытствовал Нищета с напускным смирением. - В данный конкретный отрезок времени? Хочешь оценить букет? Извини, но о твоём визите заранее предупреждены не были, так что на посторонних не рассчитывали.

Надежда, стремительно и неожиданно для хозяев протянув руку, схватила ближайший к ней пузырёк.

- Стыдно признаться? Сохранились кое-какие крохи совести? Что это за голубая дрянь?

 

Нищета мягко отобрал ёмкость.

- Горячишься, сестричка, нервничаешь, - поглаживая женщину по плечу, доверительным тоном проворковал он. - Всё тебе в мрачных тонах видится. А ты остановись, оглянись вокруг себя. Задумайся, - патетически воскликнул он, с мольбой протягивая к сестре руки. - Задай себе вопрос, в какое время нам всем жить приходится? Да и какова она, жизнь эта? В процессе перестройки находимся, а это все равно, что капитальный ремонт в квартире. Никто толком не знает, как и с чего начать, и что куда лепить. А экспертов вокруг – тучи. И все советы советуют. Это туда поставь, это сюда пришпандорь. Поставишь, пришпандоришь. Такое получается – без слез смотреть невозможно на это уродство.

 

Так как же должен чувствовать себя заложник перестройки? Ещё не ребёнок, но уже не эмбрион. Полный базар и неразбериха кругом. Хаос, из которого ещё не скоро образуется какая-либо цивилизованная система, - страдал Нищета, нежно прильнув к плечу Надежды. - А в чём причина? Не знаешь? Я тут на днях анализировал. Не поверишь, страна так шустро рванула в сторону демократии и рыночной экономики, если, конечно, направление не перепутала, что основная масса народа зазевалась. Не сориентировалась по ходу движения колеса истории. Расслабились люди в неподходящий момент. И вот результат. Конечно, не всем так крупно не повезло. Кое-кто успел за страной. Некоторые даже очень неплохо успели, поверь мне. А по слухам встречались и такие шустрые экземпляры, за которыми и страна-то не поспела. Пока то, да се, смотришь, а они уже в другой стране. Но основная масса до сих пор болтается где-то в переходном периоде. Нам вот, с Маней, тоже не повезло. Мы остались с ущербным большинством.

 

- Что-то не пойму я, к чему ты клонишь? - окинула недоверчивым взглядом брата Надежда.

- А вот к чему. Ситуация на данный исторический отрезок времени образовалась настолько острая, что даже такая простая проблема, как вы­пить-закусить по напряжённости замысла и сложности исполнения можно сравнить с покорением космоса на воздушном шаре. А привычка-то осталась. Правильно я говорю, - обернулся он к Мане. 

Та, не поднимая глаз от стола, усиленно закивала головой, соглашаясь.

 

- Условный рефлекс имени старика Павлова уберегся, несмотря ни на что, - продолжил Нищета, ободрённый поддержкой. - Я уже не говорю об организме в целом. Каждая клетка воет. Брось в рот хоть что-нибудь, - взгляд его задержался на пузырьках, - и дай запить, напитком покрепче. Причём, сволочь такая, не считается с экономическими трудностями и политической ситуацией в стране. Скандал! Организму глубоко безразлично, что нет. Что обстановка не соответствует. Природа желудка и прочих органов внутреннего сгорания пищи не терпит компромиссов, - вытирая потный лоб тыльной стороной ладони, трагически простонал он. - Вот и крутишься как заколдованный дурачок из русской народной сказки. Из той лужицы попьешь – козлом станешь, из другой – в осла превратишься, а вообще пить не будешь – единственным бараном в этом большом стаде останешься. А как же не пить, когда все пьют? Лужица маленькая. Раздумывать да прикидывать особенно некогда. Оттеснят. Не пустят. Вокруг одни хищники.

- Ты не ответил на мой вопрос, - невежливо перебила Надежда, проявляя настойчивость и не принимая аргументы брата. - Ты можешь чётко и ясно пояснить, что вы сейчас пьёте?

 

- Какая же ты всё-таки настырная, - Нищета в раздражении поморщился, отодвинув пузырьки на безопасное расстояние. – И всё тебе надо знать. Всё надо оценить и вымерять своими мерками. Я же тебе уже битый час толкую простые вещи, пытаюсь прояснить ситуацию. Видишь ли, дело в том, что передовая наука в последние годы совершила такой гигантский скачок в вопросах производства искусственных напитков и продуктов питания, такой в этом направлении бешеный прогресс наблюдается, что природа человеческого организма едва успевает за её семимильными шагами. Иногда, прямо затруднительно бывает сообразить – можно этот продукт в рот класть или не рекомендуется Минздравом? Я уже не говорю глотать. Так сказать, пускать пищу по длинному коридору. Это в самом крайнем случае, ко­гда нет другого выхода.

 

Вот мы с Маней и экспериментируем в этом перспективном направлении. Вносим свою посильную лепту в прикладную науку. Прикладываем всё, что нам кажется съедобным к своему организму, и таким образом пытаемся устранить нестыковки между этим самым организмом и передовыми открытиями отечественных и зарубежных учёных. Сейчас вот, осваиваем многофункциональный напиток, который в то же время можно использовать и как средство для обработки деревянных покрытий. Так складывается ситуация, что всё идёт к унификации продукции и к приданию ей многоцелевых функций…

 

- Ясно, - с настойчивостью молотка, вбивающего гвоздь в доску, резюмировала Надежда. - Денег, как я понимаю, уже не хватает даже на самое дешёвое человеческое пойло. Господи, ну разве уж так обязательно пить?

- Видишь ли, дорогая, - скромно потупил глаза Нищета, - дело в том, что по складу ума я холодный философ и, вероятно, исключительно только по этой причине нуждаюсь в постоянном подогреве.

- Да-а-а, - обречённо махнула рукой Надежда. - Как говорится, финиш уже виден.

- Ну, зачем так мрачно, - голос Василия Митрофановича звучал смиренно. - Абсолютно никакого повода для пессимизма.

- У тебя же было всё, чтобы стать нормальным человеком, - с горечью в голосе продолжила Надежда. - Неплохая специальность, престижная работа. А ты кем стал? Человеком, отверженным обществом.

- Отверженным, говоришь? - криво ухмыльнулся Нищета, теряя терпение. - А может быть невостребованным? А ты вообще задумывалась над тем, кто вообще этому обществу нужен, и что это за общество такое образовалось? – утвердительно, словно лишний раз, убеждаясь в собственной правоте, тряс он головой. - Сейчас никто никому не нужен.

 

В прежние-то времена всеобщего равенства шагу ступить не давали. Чуть, что не так, то на комсомольском собрании пропесочат, то на партийном или профсоюзном нагоняй дадут. На поруки возьмут, перевоспитывать станут, если не совсем в ногу идёшь. А что сегодня? Каждый сам по себе. Посмотри, что делается. Зарплату людям выдают реже, чем Нобелевскую премию лауреатам. Если ты не забыла политэкономию, то должна помнить, что каждый труд должен быть непременно оплачен. Теперь конкретно о тебе, критик Белинский. У тебя, помнится мне, специальность химик-технолог. А ты кем трудишься на пользу общества? Реализатор на рынке. «Спасибо за покупку. Приходите ещё», - кривлялся он. -  Химики-технологи нынче не востребованы. Господи! Что это за профессия-то такая– «реализатор»? Не продавец, не работник прилавка. Сейчас не поймешь, кто кем работает. Дилеры, киллеры, брокеры. С ума можно сойти.

 

- Бесполезно. «Бесполезно и ненужно», — устало сказала Надежда. - Тебя уже из этой пропасти не вытащить. Спасти можно того, кто хочет быть спасённым. А ты не хочешь. Пожалуй, я напрасно трачу на тебя время и нервы.

Она медленно повернулась и тяжело ступая, направилась к выходу. У двери, наклонившись, подняла сумку и вышла из квартиры. После ухода Надежды возникла неприятная пауза. Нищета, потупив взгляд, нервно барабанил пальцами по столу, что свидетельствовало о сильном раздражении.

- Ушла, слава Богу. На этот раз, кажись, пронесло, - выдохнула с облегчением Маня. - Боюсь я её, Вась, как я её боюсь! Чего она к нам пристала-то? Что мы ей? Живём тихо, никого не тревожим.

 

- Она вся в мамашу покойную, - грустно промолвил Нищета, не отводя отсутствующего взгляда от входной двери. – Говорит в ней и обида, и злость на себя да на жизнь свою нескладную. Ведь ни мужа, ни детей. Жизнь не сложилась. Жалко мне её. Неустроенная она какая-то не приспособленная. Слишком, Маня, правильные у нас с нею были родители. Воспитывали, как в песне поётся: «Раньше думай о Родине, а потом о себе…». Так-то. О себе подумать, как раз и не получилось.

- А кто нынче приспособленный-то? - сердито сопя, возразила Маня. - Те, которые к кормушке поближе подобраться смогли. А корма на всех не хватает. Мало его, корма-то. Какие-то крохи перепадают, вот и всё пропитание. Живут же в других странах люди. И почему-то всем всего хватает. И одежды, и жратвы. Ещё и наших дармоедов, сколько туда понаехало. Тьма-тьмущая. И всё равно – изобилие.

 

- Тут, Маня, вопрос намного серьёзнее, чем тебе видится. Много я над этим феноменом размышлял. И знаешь, не перестаю удивляться, почему именно нашему многонациональному народу так «повезло»? Почему именно нас семьдесят лет изо дня в день, не жалея сил и эфирного времени, убеждали в том, как хорошо мы живём и в каком нужном направлении развиваемся? С какого перепуга мы оказались крайними. Почему провидение не остановило свой взор на каких-нибудь других народах? Датчанах, бельгийцах, австрийцах, на худой конец? Господи, - с мольбою поднимая руки к потолку, возопил он, - что же ты на нас-то всё время экспериментируешь. Чем мы тебя так прогневали? За какие грехи испытания посылаешь? Наверное, те народы труднее убедить не верить глазам своим. А нас запросто. Убедили настолько качественно, что подавляющая масса наших сограждан жила и умирала в полной уверенности, как сильно им со страной повезло. И что же мы, доверчивые дети своей страны, имеем сегодня, так сказать, в качестве заслуженной награды? Мы ничего. Как не имели, так и не имеем. Даже страны, что одна на всех была и той уже не имеем, – принимая первоначальную позу, констатировал он очевидный факт.

 

- Нет, Вась, не гневи Бога. Какая-то всё-таки страна осталась, - рассудительно возразила Маня. - Не спорю, отсекли прилично. Много отрезали, но живём-то мы не где-нибудь, а в государстве. В жизни не поверю, что наше родное государство таких вот убогих, как мы, под забором помирать оставит. Пользы от нас, может быть, и немного, я согласна, но ведь мы свои, родные.

 

- А я разве говорю, что оно нас, детей своих, оставит один на один с трудностями и без поддержки. Нет! Оно непременно протянет руку помощи. Только, видишь ли, в чём вся беда, - продолжил Нищета грустно, - государство наше – это как семья. Если оно богатое, хватает всем и любимым детям, и нелюбимым, и даже приёмным.  А если хронически не хватает средств, тут уж извини. С нелюбимыми да приёмными никто особо церемониться не станет. Не до них. А кто у нас нелюбимые да приемные? Учителя, врачи и приравненные к ним. Вот на них-то, да еще на нас с тобой, у бедного государства денег и не выкристаллизовывается. Потому, если всю государственную помощь принять за сто процентов, - он провел указательным пальцем правой руки по вытянутой левой, от плеча до кисти, - то, учитывая финансовые затруднения, на которых я остановился выше, нам останется лишь пятьдесят процентов, - согнул он руку в локте.

 

- Что-то мне это напоминает, - в раздумье произнесла Маня, наблюдая за сгибающейся и разгибающейся рукой сожителя. – Что-то знакомое. Это все, что мы получим? Пятьдесят процентов от ничего?

- Где-то в пределах этого плюс-минус один процент.

- Да что же это ты такое говоришь? - обиделась Маня. - Да неужели хуже нас на земле никого и нет? Неужели мы самые распоследние на этом круглом шарике? Нет. Это в тебе злоба кипит.

- Не обо мне речь. Система, Маня, не любит потрясений. А государство – это система. Сложно организованная система отношений, которую нельзя трясти, как грушу. Порвёшь одну цепочку, вторую… Вроде бы и незаметно, а проходит время, и на собственной шкуре начинаешь ощущать, что и то не так, и это наперекосяк.

 

Беда наша в том, что живём мы не так, как все цивилизованные страны. И развиваемся не плавно и последовательно, а скачками да рывками. Слишком много наша земля рождает революционеров и новаторов. А им ждать невтерпеж. Свербит у них в одном месте. Все им кажется, что и то не так устроено, и это не так быть должно. Каких-то перемен жаждут, а каких и сами не знают по слабости ума и суетливости характера. Вот возьмём, к примеру, тех же большевиков. К чему они в своё время призывали? Из феодализма прямиком в социализм. Станцию «капитализм» их паровоз пролетел не останавливаясь. В коммуне у них была остановка запланирована. А чем всё закончилось? Только-только движение революционного паровоза замедлилось, застопорилось, сразу же эти принудительно прицепленные вагоны оторвались и покатились назад к себе домой. Туда, откуда их взяли. А почему? Да потому, что там, по крайней мере, всё понятно. Свои традиции, свой уклад жизни. Всё своё, а не навязанное со стороны разными советчиками да реформаторами.

 

- Нет, не скажи, Вась. Была же всё-таки дружба народов. Какая-никакая, а была. Я вот помню, фильм смотрела. «Свинарка и пастух» называется. Изумительная в этой картине любовь показывается, вспыхнувшая между нашей русской свинаркой и их кавказским пастухом. Мечта, а не любовь. А ты говоришь «принудительно прицепленные».

-  Кстати о фильме. Свинарка, может быть, и русская была, а вот, что касательно кавказского пастуха, так его вообще актер еврейской национальности играл. Кругом сплошная фальшь. А любовь и сосуществование, Маня, это не одно и тоже. Я вот пример приведу, а ты сама скажешь, реальна ли такая ситуация в жизни. Представь себе на минуту, что в огромную коммунальную квартиру в каждую комнату поселили по одной семье из всех бывших социалистических республик. Представляешь. В одной комнате русская семья проживает, в другой белорусы ютятся и так далее: украинцы, прибалтийцы, кавказские семьи, молдаване, узбеки, казахи, туркмены. Короче все. А правила социалистического общежития одни на всех прописаны.

 

- Про правила в общежитии не знаю, но туалет и ванная одна на всех будет это точно. Жили, знаем, - продемонстрировала Маня знакомство с вопросом.

- Этот факт тоже не будет способствовать улучшению межнациональных отношений. А теперь вопрос, как говорят «что – где – когдашники». Сколько времени в сутки участковый инспектор будет проводить в этой квартире, разбирая конфликты и составляя акты о правонарушениях?

 

- Да ему там пункт общественного правопорядка открывать надо, - развеселилась Маня, представив картину совместного проживания многонациональной семьи. – Да и не справиться ему одному с такой разношерстной толпой.

- Вот именно, - поощрил сожительницу Нищета. - Умница, правильно мыслишь. Пойдём дальше. Возьмём, к примеру, хотя бы такой изумительный фокус, как пятилетку в четыре года, а? Планировали на пять лет, а потом выяснилось, что столько ждать некогда. Куда спешили? Весь социализм проскочили по ускоренному графику и отрапортовали. Потому что главное отрапортовать вовремя. И что самое смешное – рапортовали-то сами себе. Мол, всё в порядке, только на год раньше. Сами не понимали, что делали. Короче, плыли-плыли, приплыли, а там ничего. Имеем то, что имеем, а вернее не имеем ничего.

 

Вот, Маня, за что я не люблю энтузиастов и реформаторов. Из-за них все катаклизмы… Из-за этих холериков, которым тихо не сидится. Кроме вреда, нет от них никакой пользы. Это они главные нарушители спокойствия. Всё разумное и неразумное в этой жизни стремится к покою. Даже маятник, Маня, маятник от самых простых ходиков с кукушкой, если его очень сильно раскачать, он всё равно когда-нибудь остановится. Успокоится. Всё в природе должно подчиняться законам гармонии. Эх, была бы моя воля, собрал бы я всех этих революционеров на каком-нибудь отдаленном пустынном острове, подальше от нормальных людей. Пусть бы они там камни с места на место перекладывали да проекты безумные строили. И пусть там вулкан каждый квартал извергается, страху нагоняет. Чтобы понимали и принимали закономерный ход колеса истории и тишину ценить научились, горлохваты. А-а-ай, да пропади оно всё пропадом, - в сердцах бросил он, разливая содержимое второго пузырька в стаканы. - От нас с тобой всё равно ничего не зависит, так что давай лучше выпьем. Ну, что, Маня, за демократический выбор?

 

- Это как? - не поняла Маня. – Третья же за любовь пьется.

- Не совсем так с точки зрения соблюдения интересов всех граждан. Кто еще может – пьет за любовь, а кто не может – пьет уже за здоровье.

- Закуси и успокойся, - посоветовала Маня сожителю, ломая огурец и отдавая половину Нищете. - Чего понапрасну волну гнать. Сам же говоришь, что всё равно будет так, как есть, а не так, как нам с тобой хочется. Вечно ты огорчаешься, когда на политику сворачиваешь. У нас, конечно, житьё не ахти какое, но и твои цивилизованные страны, я думаю, не сразу такими умными стали. Тоже, наверное, помучились, пока правильно жизнь понимать стали?

 

- Были и у них периоды мракобесия, не спорю, - легко согласился Василий Митрофанович. - Правда, в прежние времена в этих странах правители больше своему народу внимания уделяли. Возьмём ту же Турцию. Если какой-нибудь недисциплинированный турецкий гражданин закон нарушал или ещё что-то не так, как надо делал, сразу же следовал воспитательный момент. Будь любезен, снимай штаны и садись на кол или клади голову на плаху. Выбор был. Вот откуда ростки демократии пошли. А остальной турецкий народ смотрит на этот показательный процесс и выводы для себя делает неутешительные, но правильные. Толи с одной стороны лишнее уберут, это я насчет головы, толи с другой стороны лишнее вставят, это я в отношении кола, а ущерб для организма практически одинаковый будет, - разъяснил он, не улавливающей сути проблемы, Мане. -  Или взять ту же средневековую Европу. Там, бывало, лишний раз подумаешь, прежде чем станешь мысли словами выражать. Особенно, если тебя окружают незнакомые люди с добрыми отзывчивыми лицами.

 

- Эка невидаль. «У нас тоже стукачей всегда с избытком хватало», — небрежно заметила Маня.

- Стукачи – дело эволюционное. Во все века встречались люди, которым было чем поделиться с властью в отношении более успешных соседей, знакомых и даже друзей и родственников. Но кто на них сегодня обращает внимания, если нет специального интереса или заказа? А в средние века в Европе лишние разговоры и смутные рассуждения не приветствовались ни законом, ни властью. Тот же случай с Галилео Галилеем возьмём. Крупный был учёный в области астрономии. А может быть, хобби у него такое было за звездами наблюдать да выводы всякие делать по итогам этих самых наблюдений. Столько времени с тех пор прошло, сейчас до истины не докопаешься. И до того он увлекся этим своим небесным делом, что обнаружил бесспорный физический факт – земля круглая и всё время вертится.

 

Он возьми и ляпни это в кругу своих близких, как он наивно полагал, друзей. А официальная версия совсем другая была. Более красивая, романтическая. Земля, вокруг океан. Все это сооружение закреплено на трех китах или черепахах… Замечательная версия, которая всех устраивала. Всех, кроме вышеупомянутого интригана Галилео Галилея. Ну, что ему до того, что вокруг чего вертится. Вот и получилось, что через эту его наблюдательность возникли проблемы, несовместимые с жизнью ученого. Церковные власти взяли почтенного астронома в такой оборот, что дело запахло костром. Хорошо, что Галилей был человеком всесторонне образованным и сумел убедить священный синод, что вертелась то земля с похмелья, как у каждого выпившего человека на утро. А то гореть бы ему ясным пламенем, как выпало другому астроному Джордано Бруно, который, к его несчастью, был непьющим.

 

- Боже сохрани нас от такой цивилизации – на колу сидеть или в костре тлеть, - испуганно перекрестилась Маня. - Нет, нам это не подходит. У нас, понимаешь, народ добрый и понятливый. У нас такой народ, с которым говорить надо, беседовать. Разъяснять, что и как. Тогда мы поймём, что к чему и будем жить друг с дружкой в мире и согласии.

- Нет, не будем, - после некоторого раздумья уверенно произнёс Нищета. - Просто не сможем. Устали мы, Маня, и это усталость не одного индивидуума. Это усталость поколений. Как бы тебе, Маня, проще объяснить основы формирования отношений в развитом европейском государстве? Представь отару овец, мирно пасущуюся на их заливных альпийских лугах. Пасутся они, и заметь, жиреют исключительно для собственного удовольствия. И что характерно для их демократии, вокруг никаких тебе хищников. Или, предположим, есть что-нибудь такое, но оно заинтересовано в побочных продуктах жизнедеятельности отары - шерсти, сыре…  Другими словами, только в побочных продуктах питания. И при этом, заметь, не пожирают самих овец. Или пожирают, но цивилизованно, без ущерба для самой отары.

 

Это, будем говорить, их демократия. Теперь объясняю, как это делается у нас. Хочу отметить, что терминологию я использую одну и ту же. Я имею в виду такие понятия, как «демократия», «принципы равных возможностей», «защита прав человека» и т. д. Картина та же – овцы и трава, но имеется несколько незначительных нюансов. Во-первых, трава не настолько сочная, как в предыдущем варианте, а, следовательно, и овцы не тех весовых кондиций. Тощие, прямо скажем, овцы. Спартанцы. Во-вторых, даже вокруг этой хилой отары постоянно кружится стая голодных хищников. Так сложилось, что это единственный источник их пропитания, что, конечно же, негативно сказывается на поголовье. Что делать бедным овечкам, чтобы сохранить популяцию? Один из вариантов – отару может возглавить козёл. Такие факты науке известны. Он как руководитель коллектива более организован… В состоянии сплотить отару и сократить потери личного состава. Но они всё-таки будут иметь место. Есть второй вариант. Это пастухи и собаки… Но они, также как и волки, питаются мясом. Выбор, как видишь, небольшой.

 

- Тебя послушать – жить не хочется, - загрустила Маня. - Давай сменим пластинку. Поговорим о чём-нибудь не таком мерзком. Я тебе сейчас расскажу фактик, обхохочешься. Приходилось видеть нашего нового соседа из третьей квартиры?

- Я к соседям не присматриваюсь, - угрюмо проворчал Нищета. - На кой чёрт они мне, соседи эти?

- Этого-то ты должен был заметить, - настаивала Маня. - Молодой такой, симпатичный. Серьга в ухе у него торчит. Ей-богу баба, а не мужик.

- Ну и что здесь весёлого?

- Мне Петровна рассказала, - продолжила с таинственным видом Маня, подмигивая, - что этот молодой симпатичный сукин сын абсолютно равнодушен к дамскому полу. Больше предпочитает с мужиками общаться. Уловил?

 

- Тоже мне, Америку открыла, – с обидным равнодушием проронил Нищета. — Это голубой. Он же гомосексуалист, он же очковтиратель. Таких переориентированных сейчас пруд-пруди. Это не новость. Это сегодня одна из немногочисленных примет демократических преобразований.

- Как пруд-пруди? - возмутилась Маня. - Куда же мы идём? Ведь при таких делах про­цент рождаемости детей до невозможности упасть может. Ниже всякой критической отметки.

- Я, как проводник демократических принципов во всём, - весело приосанился Василий Митрофанович, - не могу согласиться с такой однобокой трактовкой проблемы. Это, Маня, необъективный взгляд с точки зрения логики слабого пола. Тут явно прослеживаются меркантильные интересы прекрасной половины человечества. Сексуальный рэкет. А вообще-то положа руку на гениталии, я тебе так скажу: сексуальная ориентация – это личное дело самого ориентируемого. Лишь бы человек калекой не был. Было бы, с чем ориентироваться, всё остальное – вопрос вкуса. А вообще-то, женщины сами виновны в том, что такая пикантная ситуация сложилась.

 

- Надо же до чего договорился, - возмутилась Маня. - В чём же это мы виноваты?

- Ну как же? – Нищета снисходительно смотрел на разбушевавшуюся подругу. - Кто добивался равноправия? Кто долдонил с утра до вечера об уравнивании прав женщин и мужчин? Имеем закономерный результат. Сегодня мы так же легко можем встретить мужчину с серьгой в ухе или губе, как и женщину с кайлом и ломом на ремонтных работах где-нибудь на железнодорожных рельсах.

- Вась, ты что, серьёзно? - испугалась Маня.

- Какие уж здесь шутки? – строго оборвал её Василий Митрофанович. - Вопрос-то, сама видишь, назрел. Перезрел даже.

За окном темнело. День заканчивался.

- Темнеет, - заметила Маня зевая. - Вот и ещё один денёк закончился. И, слава Богу, неплохо.

- Пора на боковую.

Нищета, кряхтя и охая, устроился на диване. Маня побрела к кровати, и вскоре из дальнего угла донесся скрип металлической сетки.

Ну что, спокойной ночи, что ли? – донёсся до Нищеты её сонный голос.

- Спи, не разговаривай, - повернувшись на другой бок, пробормотал Нищета засыпая.

ГЛАВА 2

 

Утро следующего дня выдалось ясным. По комнате весело сновали озорные солнечные зайчики, время от времени запрыгивая на лицо Василия Митрофановича, беспокойно ворочавшегося на диване. Самый нахальный прочно разместился на переносице, беспокоя спящего. Мужчина, часто моргая редкими ресницами, открыл глаза, но ослеплённый ярким светом тут же, плотно сомкнул веки. Спать уже не хотелось. Усевшись на край дивана, Нищета принялся тупо обозревать грязный пол, прогоняя остатки сна. Осторожно нащупав рукою полиэтиленовую бутылку, поднёс горлышко к пересохшим губам и долго пил жадными глотками, проливая воду на пол. Хотелось курить. Немного помедлив, извлёк из кармана лежащих на полу брюк окурок сигареты и закурил, блаженно откинувшись на спинку дивана. За время сна с Нищетой произошла странная метаморфоза. Заснув накануне вечером представителем широко распространённой на земном шаре европейской расы, Василий Митрофанович проснулся, имея кожу прекрасного кобальтового цвета. Он покосился на старые настенные ходики, единственный механизм, еще работающий в этой квартире.

 

- Девять часов! Сон крепкий, как в дни трезвой молодости. Что происходит с организмом? – пробормотал он, пытаясь подняться с дивана и не замечая произошедших с ним перемен.

Как ни странно, но настроение с утра было приподнятое. Такое ощущение, будто лет двадцать сбросил. Голова не пухла с похмелья и пальцы рук противно не дрожали впервые за столько лет.

- Маня, где ты там? – позвал он. - Пробудись красавица от сна глубокого, разомкни уста сахарные, перегарные да поведай господину своему, чего это мы там с тобой вчера принимали внутрь организма. Не бальзам Биттнера случайно? - Ответа не последовало. – Спит, как убитая.

 

Медленно, слегка прихрамывая, он побрёл к кровати и склонился над спящей женщиной. Маня, синяя как баклажан, лежала на боку, не подавая признаков жизни. Не в состоянии оторвать наполненного ужасом взгляда от трупа, Василий Митрофанович со стоном отстранился, в панике пятясь вглубь комнаты. 

- Боже мой! Умерла. Ночью умерла. Вся синяя. Отравились, - тонко заплакал он, отрешённо опускаясь на стул. – Ядовитая оказалась гадость. Подожди, подожди, почему же я жив в таком разе? Я-то жив пока. Вот именно пока. Выпили-то одинаково. Видимо, женский организм слабее. Господи, как я теперь один жить-то буду?

 

Разбуженная причитаниями Нищеты, Маня беспокойно заворочалась на кровати. Пробормотав нечто нечленораздельное и смачно шлепнув губами, она перевернулась на другой бок и вновь заснула. Нищета с выпученными от страха глазами бросился к спасительной двери, опрокинув стул. Проявив завидную резвость для человека, пребывающего в состоянии похмелья, он в считанные секунды оказался у входной двери. Маня, окончательно пробудившаяся от грохота, в испуге вскочив с кровати, замерла, мало что соображая спросонья. Василий Митрофанович, прижавшись спиной к стене, не сводил испуганного взгляда с воскресшей сожительницы.

 

- Боже мой, живая, - прошептал он осипшим от страха голосом. - Уже синяя, но ещё живая. И шевелится. Живой труп. Померещится же такая чертовщина. Надо успокоиться. Вся эта мерзость мне просто мерещится.  Галлюцинации. Пойду поплескаюсь под умывальником, смою похмельный синдром и все эти разноцветные видения живительной струей, - бормотал он, исчезая за дверью.

Спустя некоторое время в дверном проёме вновь возникло его озабоченное синее лицо. Стараясь не обнаружить себя, он внимательно рассматривал женщину через приоткрытую дверь. Маня пребывала в прежних тонах. Она постепенно приходила в себя и успокаивалась. Наконец, её блуждающий взгляд натолкнулся на ужасную синюю рожу за полуоткрытой дверью, которая следила за ней. Испуганно вскрикнув, женщина прикрыла лицо рукой, не в силах отвести взгляд от страшно вращающего белками глаз незнакомца. Нищета, осмелев, вернулся в комнату и осторожно работая левой ногой словно миноискателем, попытался приблизиться к монстру, еще недавно бывшему его супругой. Вытянув вперёд руку, как это делают борцы или боксеры, он осторожно приблизился к противнику.

 

- Не баба, а вампир, - покрылся холодным потом Василий Митрофанович, вспомнив ужастики, виденные по телевизору.

Воображение работало на испуг. Он содрогнулся всем телом, представив Маню, впивающуюся клыками в его горло и высасывающую из бездыханного тела кровь.

– От неё чего угодно ожидать можно, - бормотал он, с опаской поглядывая на женщину. - Знает ведь, зараза, что у меня в крови больше водки, чем эритроцитов. А она к этому напитку ещё при жизни неравнодушна была.

 

Маня, стуча зубами, в страхе пятилась к стене. Дальше отступать было некуда. Василий Митрофанович, подойдя вплотную, осторожно протянул руку, пытаясь прикоснуться к синей щеке. Взвизгнув, Маня, попыталась укусить посягнувшую на нее руку. Беззубая челюсть хлопнула в миллиметре от указательного пальца исследователя аномального явления. Клыков в пасти–свидетельства вампирской сущности преобразившейся Мани, Василий Митрофанович не обнаружил, и этот факт его окончательно успокоил. Повторная попытка контакта оказалась более успешной. Могильным холодом от Мани не веяло. Щека была синей, но тёплой. Убедившись, что перед ним живой человек, Нищета облегчённо вздохнул и, потеряв интерес к исследуемому объекту, лениво направился к столу.

 

- Фу ты. Надо же, как испугала, - выдохнул он с облегчением. - Никак не могу привыкнуть к твоим милым женским шалостям. Поведай мне, убогому, это у тебя что, боевая раскраска или новая косметическая мода в стиле кладбищенского ренессанса? Женщины, женщины. И когда успела так прихорошиться? Месяц назад батарею центрального отопления не смогли покрасить. На батарею, получается, краски пожалела, а на себя нет, - сварливо ворчал он, с исследовательским интересом осматривая женщину со всех сторон. - Это надо же так расстараться –ни единого белого пятнышка. Ты у меня теперь не просто красивая. Ты, Маня, красивая до безобразия, - ухмыляясь, продолжил он. -  Надо же так радикально улучшить внешний вид? Кто же тебе такое паскудство присоветовал? Сама бы ты вряд ли додумалась. Если хочешь знать моё мнение, этот цвет тебе не к лицу.

 

- Что? - прошамкала Маня трясущейся челюстью, не сводя выпученных от страха глаз с синего Василия Митрофановича.

- Нет, вообще-то, ничего, - пытаясь придать голосу нотки безразличия, сказал Нищета. – Привыкнуть можно. Со временем. Такие благородные тона мне уже где-то приходилось видеть. Вспомнил. В зоопарке. Так выглядит задница у макаки. Нет, у неё, пожалуй, оттенки мягче будут.

 - Господи, утопленник! – срывающимся от страха голосом сказала Маня. - Откуда он здесь взялся? Второй месяц в кране воды нет.

Она неистово перекрестилась, плюнув в сторону Василия Митрофановича.

 

- Вот дура необразованная. Не ори, всех соседей на ноги поднимешь, - безразлично сказал тот, обнюхивая стакан с остатками вчерашнего пойла. – Последние мозги пропила. Мужа родного с утра опознать затрудняется. Вася я, кикимора. Ва-ся, - говорит по слогам. – Узнала, наконец?

- Утопленник Вася? – продолжала дрожать всем телом Маня.

- Просто Вася. - Нищета в сердцах ударил пустым стаканом о стол. - Вот послал Господь наказание. Где ты видела, чтобы утопленник по квартире ходил, да ещё и разговаривал, а? Сожитель я твой, Василий Митрофанович. Внимательнее присмотрись ко мне.

- Как будто похож, - всё ещё колебалась Маня, близоруко всматриваясь в черты лица раздражённого Нищеты. - Только чего же ты синенький-то такой? Рожа опухла и синяя вся как у утопленника недельной давности.

 

- На себя посмотри, образина, - Нищета, грубо схватив сожительницу за рукав кофты, подтащил к зеркалу. – Господи, ну и уроды, - с неприязнью смотрел он на два мерзких синих отражения.

 - Мы теперь оба с тобой синие, ни одного светлого пятнышка, - не переставая любоваться собой, кокетничала успокоившаяся Маня. Она вертелась перед зеркалом и улыбалась, рассматривая себя со всех сторон. – Что же это интересно у нас с тобой за национальность такая будет? Теперь мы наименьшие нацменьшинства в стране и даже во всем мире. Двое нас всего таких. Любые льготы можем требовать от государства.

 

Василий Митрофанович с омерзением передернулся, косясь на зеркальное отражение спутницы жизни.

- Никогда больше так не делай, - стараясь не смотреть на сожительницу, - глухо сказал он.

 - Чего не делать-то? – удивляется Маня.

- Не улыбайся, говорю. От твоей улыбки парализовать может.

 - Смотри, красавец, какой сыскался - возмутилась Маня, обиженно косясь на Нищету. - Сам-то – какая образина, а туда же, критикует.

 

- Да, теперь и в зеркало-то лишний раз не заглянешь с тем, чтобы не испугаться, - дрогнувшим голосом сказал Нищета, отодвигаясь от зеркала. – Интересно, сколько инфарктов у соседей случится, когда мы в люди выйдем?

- Ха – ха – ха.

Маню охватило безудержное веселье. Она радостно смеялась, бегая по комнате и хлопая себя ладонями по толстым бёдрам. Наконец, изнемогая от внезапного приступа веселья, упала на кровать лицом вниз. Плечи её продолжали содрогаться от непрекращающегося смеха.

- Ты чего? – Нищета в недоумении смотрел на расходившуюся спутницу жизни.

- Представила себе сцену, - сквозь смех выдавила она. - Я Зинке двадцатку должна, Петровне три червонца. Ещё кое-кому по мелочи. Пусть теперь попробуют, стребуют. А я улыбнусь в ответ вот так загадочно.

- Тьфу ты, страх Господний, - поморщился Нищета, стараясь не смотреть на Маню. - Просил ведь тебя не скалить зубы.

 

- Хватит ныть, - строго перебила его Маня. -  Делать-то, что будем? Кушать захачивается. Проголодалась я.

- Подожди, подожди, - стал рассуждать Василий Митрофанович, глядя сквозь Маню. - Смена масти произошла ночью, аккурат во время сна. Что могло случиться за столь короткий промежуток времени? Да, как не крути-верти, а видать от вчерашнего пойла с нами такая метаморфоза вышла. Надо же история! И на вкус ничего и с утра моральный подъём, а морда при этом синяя.

- Может быть, можно чем-нибудь отмыть? – спросила Маня, с надеждой скребя ногтем синюю кожу. Керосином или скипидаром, к примеру.

 

Она скрылась за дверью и вскоре вернулась с небольшим пузырьком в руках.

- Вот нашла что-то подходящее.

Смочив жидкостью тряпку, она принялась усиленно тереть руку Нищеты, но через некоторое время прекратила это бесполезное занятие.

- Бесполезно всё это, - обречённо махнул рукой Нищета. - Качественный окрас. Ничем его не возьмёшь.

- Нам теперь среди бледнолицых, жизни не будет, - ещё больше расстроилась Маня. - Затюкают. Слушай, Вась нам теперь ближе к чернокожим афроамериканцам жаться надо. А что, рванём в Африку. На черном фоне синее не так в глаза бросается.

 

- Какие в Африке афроамериканцы? Соображай, что говоришь. А потом, на чём рвать-то собралась? - Безразличным голосом спросил Нищета. - На трамвае? По проездному билету, который в позапрошлом году на свалке нашла? Да и в кармане у тебя, из валюты, тот доллар, что мы из обложки цветного журнала вырезали. Мы его здесь-то пристроить не смогли, а они эти доллары не только видели, но и в руках держали, и не раз. Да и потом они все чёрные, а мы синие. Понимать надо цветовую гамму.

- Не знаю, не знаю, - легкомысленно возразила Маня, настроение которой менялось, как весенний ветер. - Черный, синий. Чем же это тебе синий цвет хуже чёрного? Я, к примеру, даже больше синий предпочитаю. С дамской точки зрения.

 

- Что ж, цвет неплохой, что там говорить, - мрачно пошутил Нищета. - К цвету претензий нет. С таким цветом даже кинозвездой можно стать на короткое время. Утопленников играть или вампиров всяких. В эпизодах. А как же с такой ро­жей в реальной жизни обретаться станем?

- А что в повседневной жизни? – не успокаивалась Маня. - Нормальный цвет. Загадочный даже. И очень к женскому лицу подходящий.

- Я вообще-то не считаю себя большим знатоком женской красоты, поскольку от совместного с тобой проживания, пусть даже гражданским браком, притупляются возвышенные чувства, и уходит понимание прекрасного, - сказал Василий Митрофанович, рассматривая собеседницу, словно видел её впервые. - Но поэты утверждают, что синими и загадочными у жен­щин бывают только глаза, а не вся физиономия в целом.

 

 - Ой! Какие там поэты? – Маня пренебрежительно махнула рукой. - Что эти рифмоплеты в женской красоте и загадочности понимать могут?

- Не скажи, - возразил Нищета, к которому стало возвращаться хорошее настроение. - Вот возьмём, к примеру… да хотя бы того же Пушкина Александра Сергеевича. Какой был поэт значительный! Его женщины на рифму вдохновляли. Выдающиеся стихи писал: «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты...» А если бы ты, Маня, перед этим мастером поэтического слова предстала в таком непотребном виде, думаю, он и двух слов связать не смог бы или вообще поэтический дар утратил бы к чёртовой матери. Ну, да ладно, не о том речь. Кушать хочется всё сильнее и сильнее. О высоких материях хорошо дискутировать на полный желудок. Время к завтраку движется, делать-то что будем? Пару часов посидим, взвоем с голоду­хи.

 

 - Что делать, что делать? Промашка вышла, - вновь расстроилась Маня. - Неопробованный продукт злоу­потребили. Но жизнь, как говорится, продолжается. Пойду, поищу хлеба насущного. И к хлебу чего-нибудь жидкого запить, - оптимистично закончила она.                        

- Куда пойдёшь-то? - Василий Митрофанович критическим взглядом окинул Маню. - С таким цветом тебя только в морг в качестве клиента принять могут. И то по предварительной записи.

- Твоя правда, - тяжело вздохнув, согласилась Маня. -  Я как-то сразу не сообразила. Но кушать-то надо. И похмелиться не мешало бы.

- Проблему обмозговать требуется, - рассудительно сказал Нищета. - Что-нибудь этакое придумать, неординарное. В соответствии с изменившейся ситуацией.

 

- Да-а, нам с таким окрасом цвета неба теперь только одна дорога – по кладбищу шастать. «Поминальные рюмки сшибать в манящих сумерках», — потухшим голосом произнесла Маня.

- Посшибаешь, - горько усмехнулся Василий Митрофанович. - Там урки кладбищенские плотно погост обсели. Всю территорию промеж себя поделили. Не то, что рюмку, кусок хлеба с могилки взять не дозволяют. Гонят посторонних в шею.

- Так ведь кого гонят-то? – пренебрежительно отмахнулась Маня. - Бледнолицых. Да, когда они увидят нас с тобой в таких боевых расцветках, со страху передохнут. Расчистим кладбище от скорбного рэкета!

 

- Дело святое, - после долгих колебаний, наконец, решился Нищета. – Хотя, с другой стороны, народ там подобрался грубый, неотёсанный. Туза от валета отличить не могут. Они впопыхах, не дай Бог, и не заметят нашего феномена. Травматизму не оберешься.  Если возникнет конфликт – ты в засаде. Боевым заграждением работать будешь. На дело пойдём ближе к ночи. По великому писателю Гоголю вампиры ближе к ночи материализуются. Не нарушать же вековых традиций из-за какого-то третьеразрядного городского кладбища. Тем более классик, что попало, писать не будет. К слову сказать, современники отзывались о нем, как о порядочном человеке. А теперь – ложись спать.

- Так только же пробудились, - удивилась Маня.

- Когда спишь, кушать меньше хочется, - парировал Нищета, располагаясь на диване. 

Маня, тяжело вздохнув, последовала его примеру. Громкий храп и сиплое сопение вскоре возвестили о том, что супруги, не смотря на пережитое потрясение, бессонницей отнюдь не страдали.

 

Ночь выдалась тихой и безоблачной. Неправдоподобно огромный жёлтый диск луны ровным серебряным светом освещал незатейливый ландшафт городского кладбища. Звёздное небо и мягкий лунный свет позволял новоявленным вампирам довольно сносно ориентироваться на местности. Виляя между крестов и памятников, цепляясь одеждой за металлические ограды и кресты, испеченные на скорую руку последователи Дракулы, добросовестно прочёсывали погост в поисках добычи. В некоторых местах оградки настолько тесно примыкали друг к другу, что протиснуться между ними можно только боком.

 

 - Тьфу ты, чёрт! – наконец не выдержал Нищета. - Мы здесь все ноги переломаем. Народу-то, народу закопано. Не кладбище, а коммунальная квартира. Второй час бродим: ни тебе, поминальных рюмок, ни других жертвоприношений. Пусто. Перепутала ты всё. Это в прежние дни на могилку еду клали да рюмку наливали. Было дело да прошло. Нынче и живым-то кусать нечего, куда уж на кладбище нести. Ты вот своим усопшим родичам «тормозки», поди, не носишь?

- Каким своим? – Маня в недоумении уставилась на спутника. - Папашки у меня с роду не было, в обычном семейном понимании. Выплеснулась, конечно, какая-то залетная сперма, согласно законам физиологии, это трудно отрицать. Мамашка, правда, имелась, как у всех. Иначе откуда бы я появилась на свет Божий? Но разбежались мы с нею давно. Жива ли, нет, не знаю.

 

- Ну-ну, - иронически заметил Василий Митрофанович. - Сейчас последует история трагической любви, сопровождаемая коктейлем из слёз и соплей.

- Ничего такого трагического не было, - обыденно сказала Маня. - Мать моя страсть как обожала всякие комсомольские инициативы. Чуть где что объявят, она первая. То целину поднимала, несколько лет напрягалась. Мы вот с сестрёнкой народились в то бурное время. Сестра моя, по слухам, от геолога родилась, а я, вроде бы, от человека самостоятельного. От прораба. Мать говорила, хороший он был человек, пьющий только. Потом ещё что-то двигала на пользу государства. Последний раз встретились, дай Бог памяти… Точно! Когда она на Байкало–Амурскую магистраль нацелилась. С тех пор ни слуху, ни духу.

- А сестра где?             

- Да кто же её знает? – Маня тяжело вздохнула. - Такая же непоседа, как и папа её, геолог. На одном месте долго не задерживается.

 

- Да, наследственность – штука серьёзная, - веско заметил Василий Митрофанович, наткнувшись на очередное препятствие в виде металлического памятника. - Сестру по белому свету болтает потому, что от геолога произошла, и ты тоже от папы своего, прораба, тягу к «огненной воде» унаследовала. Только он был прораб бутылки, а ты её полная рабыня. Ну, что, долго ещё по погосту бродить будем? Надоело уже.

- Погоди, голоса будто бы слышатся, – внезапно насторожилась Маня.

- Да чудится тебе, - отмахнулся Нищета. - Нет здесь никого.

- Тихо! - перебила Маня, указывая рукой куда-то в сторону. - Справа гомонят. Слышишь?

 

Нищета замер, напряжённо вслушиваясь в ночную тишину.

- Как-будто есть гул какой-то неясный, - после непродолжительной паузы согласился он.

Маня, осторожно обойдя очередную преграду, направилась в сторону невнятных звуков, отдалённо напоминающих человеческую речь. Нищета, осторожно ступая, двинулся вслед за ней.

- Давай ближе подойдем, посмотрим, кто там резвится посреди ночи, - сгорала от нетерпения Маня, обоняя воздух словно борзая, взявшая верный след.

 

- Только не торопись себя предъявлять раньше времени, - взволнованно зашептал Нищета, удерживая её за плечо. - Запомни, нас сюда никто не звал, а потому появлению нашему наверняка рады не будут. Может быть, даже наоборот огорчатся, увидев нас. На всякий случай предупреждаю, если роль вампира мне не удастся, будешь кикимору изображать. Самый мерзопакостный женский персонаж русских народных сказок. Сходство, ну просто поразительное.

- Как изображать-то? – деловито осведомилась Маня.

- Да очень просто, - Нищета с нескрываемым удовольствием разглядывал Манино лицо как солдат оружие перед боем. - Улыбайся чаще и старайся, чтобы тебя хорошо рассмотрели.

 

Маня улыбнулась. Нищета испуганно вздрогнул.

- Да не мне улыбайся, образина, а тем, которые на кладбище гулеванят. Думаю, такие ужасы им даже в кошмарных снах видеть не приходилось. А нервы и у них не железные. Они тоже из плоти и крови сделаны, как и все мы грешные.

Прячась за надгробиями и крестами, они медленно продвигались на звук голосов и вскоре заметили небольшой костерок, на фоне которого смутно мелькали чьи-то тени. Подкравшись почти вплотную к незнакомцам, остановились, укрывшись за памятником.

Посреди столпотворения крестов и дешёвых надгробий, занимая довольно обширную территорию, расположилось сооружение, напоминающее богато украшенную беседку. Рядом возвышалась стела с изображением мужчины в полный рост. Под изображением замысловатыми вензелями была высечена надпись: «Загоруйко Иван Фёдорович – 1962 – 2001. Рано тебя не стало, зато как ты пожил!» В беседке копошилось несколько человек. Недалеко от памятника горел костёр. Кто-то, сидя на корточках, подбрасывал в костёр сухие ветки. Незнакомцы готовились к трапезе.

 

 - Долго же ты возишься, Митяй, - раздался недовольный старческий голос. – Готов, картофан-то?

- Самую малость осталось, Михалыч, - быстро ответил весёлый мужской голос. - Ещё чуток подпечётся и будет то, что надо.

- Подсуетись, родной. Одного тебя ждём, - уже мягче продолжил первый голос.

- Да пусть себе печётся, картошка-то, - возразил голос, явно принадлежащий прекрасной половине человечества. - Чего над нею сидеть-то? Слава Богу, имеем, чем закусить для начала.

-  И то так. Анютка права, - согласился старик. - Подтягивайся, Митяй, ближе к мавзолею.

Тень от костра двинулась к беседке и вскоре слилась с остальными тенями. Послышался звон стаканов и чавканье.

 

- Вась, а Вась, пора объявляться, а то всё сожрут и выпьют, - горячо зашептала Маня, нетерпеливо теребя Нищету за рукав.

- Тихо ты! – Нищета осторожно высвободил руку продолжая наблюдать за незнакомцами. - Выждем чуток. Пьяных легче запугать потусторонним миром. Здесь главное – внезапность и натиск. Нельзя давать опомниться. Иначе всё испортим.

- Стратег, блин, - процедила Маня сквозь зубы, насмешливо глядя на сожителя. - Скажи, что пугаешься себя предъявить, и давай отползать, пока эти, - кивнула она в сторону беседки, - нас не обнаружили.

- Тихо, говорю! – строго оборвал её Василий Митрофанович. – Вот неугомонная. Терпение надо иметь. Ты как водку учуешь, всякую осторожность теряешь.

 

 - Перекусили и ладно, - спустя какое-то время вновь заговорил старик. - Мы сюда не обжираться пришли, как говорил один мой знакомый заведующий диетической столовой, листая книгу жалоб и предложений, а о заботах наших поразмышлять в тишине. Слегка червячка заморили, теперь о деле потолкуем. Вначале ты, Анютка. С Натальей Михайловной разговор состоялся?

- А как же, - бодро отрапортовала Анютка. – Все чин-чинарём. Всё порешали. Считай, что этот участок остается за нами. Тебе, Михалыч, надо с ней встретиться и обсудить детали.

 

- Считают пусть те, у кого калькулятор имеется, - назидательно заметил главный, - а нам точно знать надо. Ты, Анютка, видимо не до конца уразумела всю остроту возникшей ситуации. Наталья Михайловна – новый директор этого погоста. Если мы не ко двору, ей стоит только мизинцем шевельнуть и нас вышибут из «города мертвых» в две секунды. Отношения с руководством «некрополя» надо строить по-деловому и с умом. Мы ведём свой бизнес на её территории, а посему вопрос один – сколько с нас причитается за аренду территории, включая, естественно, и недра где, собственно, и расположены наши клиенты? Необходима твёрдая уверенность, что жизнь наша будет протекать тихо и спокойно как при прежнем директоре. Понятно?

- Это уже забота не моя, - категорично заявила женщина. - Моё дело вас свести для разговора, а там уж договаривайтесь, как хотите.

 

-  Учишь, учишь вас, обормотов, а в итоге – ноль, - со злой иронией в голосе подвёл черту старик. – Вспомните, кем вы были, пока я здесь не объявился и не поставил дело на широкую ногу? Побирушками бесхозными. Тёрлись возле могил, подбирали, что где упадёт. Где могилку подправить за копейки, а то и просто за «спасибо». Рюмочку, за упокой души дорогого покойничка, клянчили. Везло, когда давали, но чаще ведь взашей гнали. А что мы имеем сейчас? Коммерцию, которая не хуже любой другой. Мы не унижаемся и ничего не просим. Мы предлагаем услуги. Да платные, но такова нынче жизнь, голуби вы мои недоразвитые. И при этом, заметьте, цены не ломим подобно одичавшим монополистам. А почему? Не ценят они того, что имеют. И те привилегии, что от государства из рук в руки получили бесплатно, считают, как бы делом обычным, само собой разумеющимся. Вот в этом-то и заключается их самая большая стратегическая ошибка. Вот на этом самом вираже мы их и обойдём. Так-то. Кстати, о бизнесе. Смотрю я, Митяй, что-то в наших цветочных делах не все гладко получается. Кроме наших старушек-торговок какие-то посторонние людишки прибились и спокойненько себе торгуют, конкуренцию нам создают. Непорядок.

 

- Да местные это старухи, - угрюмо возразил Митяй. - Они испокон веков здесь торговали, когда нас ещё и близко не было. Что за беда-то, продаст бабушка букетик – два?

- Ты правильно заметил, торговали, - сердито оборвал его старик, повышая голос. - Торговали, понял? Все должны знать, что южные ворота по цветам наши и посторонних людей здесь быть не должно. Местные они, не местные – без разницы. Уразумел?

- Завтра их не будет, - виновато заверил Митяй, желая, чтобы неприятный разговор скорее закончился.

 

- То-то же, - удовлетворился старик. – А, чтобы без скандала дело прошло, забирай у них все их цветочки за полцены оптом и будет полный порядок. Теперь, Паша, о твоём участке работы. Безобразия творятся в нашем царстве мёртвых. Иду я вчера по двенадцатому сектору и вижу такую грустную картину в стиле неореализма. А именно, пятеро посторонних мужиков, роют на подконтрольной нам территории, свежую могилку. Что же это будет, Пашенька, если каждый родственничек будет своему усопшему самолично могилку ковырять? Без нашего с тобой участия. Хватит после этого нам, убогим, на хлебушек с масличком? Это же, дорогой мой, одна из основных статей дохода нашей фирмы! Чем же ты со своей копательной бригадой кормиться собираешься в таком разе?

 

- Так тоже бандюки своего хоронили. Я, было, подошёл к ним, сказал, что самим рыть запрещается. Для этого специальные люди имеются при кладбище. А они справку предъявляют. Мол, здесь родственники покойника захоронены и, значит, имеют право копать.

- Ну и голосок у этого землекопа, - тихо прошептал Нищета. - Рашпильно–наждачный. Такой зароет так быстро, что и не почувствуешь, как под землёй окажешься.

- Тихо, услышат ещё, - одёрнула его Маня.

- Вот они, ростки мышления свободного от авторитарного прессинга времён застоя, - иронично констатировал Михайлович, насмешливо глядя на Пашу. - Ты у нас, Пашенька, будешь пионером по введению демократических принципов сосуществования на кладбище. Такой новатор кладбищенских реформ. Не умеешь работать с людьми. Надо было настоять, пригрозить, наконец, - резким срывающимся на фальцет голосом закончил он.

 

 - И это было. Что говорю, пацаны, войны захотели. Наша здесь территория и мы здесь хозяева, - передёргиваясь от неприятных воспоминаний, продолжил землекоп.

- Правильно. Жёстче с ними. В шею их, - кипятился старик.

- Куда уж жёстче, - криво усмехнулся Паша. - Когда они разобрались, что к чему и кто я такой, ласково так говорят: «А никакой войны и не будет. Мы, - говорят, - тебя тихо зароем, без боевых действий». А сами-то мужики здоровые, мордастые. Крупнее меня будут.

- Да на понт они тебя взяли, - продолжал наседать Михайлович, принимая позу обвинителя в районном суде. - Слышишь. На плешь поймали, как сосунка. А ты и повелся. Серьёзные люди сами землю рыть не будут. Им есть чем заплатить таким, как мы. Для них пятьдесят – сто зелёных не деньги, поверь.

 

- На понт, говоришь? – сорвался на крик Паша, поворачиваясь к подельщикам спиной и оголяя ее. -  А, это что, финики? 

- Господи, сплошной синяк, - испуганно всхлипнула Анютка. - Чем это они тебя так, Пашенька?

- Чем. Тем, что в руках было, - заправляя рубаху в брюки, пояснил он. - Лопата такая есть. Грабаркой называется. Хорошо ещё, что выпуклой стороной досталось. Еле ноги унёс.

 - Да, послал Бог соратничков, - продолжал сокрушаться старик, не реагируя на демонстрацию кровоподтёков. - Маловато вам природа серого вещества отмеряла. Пожадничала мать. Мысль у вас ползучая какая-то, не гибкая. Нет в ней полёта. Что поделаешь, не всем, как говорится, дано и не по полной отмерено. Смену готовить надо. Молодёжь привлекать к нашим делам.

 

- Ты, Михалыч, сильно-то не наезжай, - грубо предупредил Паша, пристально глядя на старика. – Не надо. Ты, когда к нам прибился? Позже всех. Не прогнали мы тебя. Приняли. Что и говорить, мозги у тебя правильно шевелятся, в такт времени. И мысли в них толковые копошатся. Потому и поставили над собой старшим. Разве спрашивали тебя, кто такой, откудова? Нас это не интересовало. Ты нам подходишь, если права качать не будешь.

- Остынь, Пашенька, - примирительно заговорил старик, чувствуя, что перегнул палку. - Не ерепенься. Ты сам подтвердил – я старший. Значит моё слово – закон. Главное в любом успешном деле – дисциплина и единоначалие. Если каждый из нас станет хорошо исполнять то, что ему поручено, выиграют все. И давай без обид. В нашем деле обижаться все равно, что деньги терять. Теперь о перспективе. Мы на досуге с Витюней новый бизнес освоили. Так сказать, обеспечиваем себе ближайшую перспективу. Витюня, изложи коллегам суть вопроса.

 

- Ну, снял я цепок с навороченной могилы, - нехотя включился в разговор дебильного вида картавый мужик, - которую ты, Михалыч, показал. Зарыл её неподалёку в лесочке.

- Найдёшь завтра-то, если потребуется? – весело спросил старик.

- Что её искать-то? – Витюня безразлично пожал плечами. - Место приметное. Ходьбы всего сто метров.

- Завтра повесишь на место. Но только после моей команды. Ни в коем случае не раньше. Понял?

 - То снимай, то назад вешай, - проявил недовольство Витюня. - Не пойму я тебя, старик. Я туда-сюда железо таскать не нанимался.

- А ведь Витюня прав, - вмешался Паша, у которого ещё не прошла обида. - Темнишь ты что-то, Михалыч. Другое дело сдали бы мы их, цепи эти, на металлолом. Там килограммов сто шестьдесят будет. Какая-никакая, а копейка. Что-то уж больно накручено. В чем, соль-то?

 

 - Не соль, Пашенька. Не соль, а суть, - наслаждаясь общей растерянностью и посмеиваясь старческим дребезжащим смехом, темнил старик. – Так и быть, поясню, - продолжал он наслаждаться общим замешательством. - Возьмём так. Сколько бы мы имели в хрустящих купюрах и звенящей мелочью, если бы Витюня снёс эти цепи в пункт приёма металлолома, надрывая пупок и рискуя нарваться на неприятности? Цепи-то ворованные. Кладбищенские цепи. Невооружённым глазом видно, к бабке не ходи. Так сколько? А я скажу сколько, - не дожидаясь ответа, продолжил он. - Три копейки в базарный день. А теперь, что делаем мы. Я вчера подошёл к развороченной Витюней могиле, а там родственники убиваются. Витюню кроют, на чём свет стоит, такими словами, что ни в одном толковом словаре не сыщешь. Всякие беды на его немытую голову призывают. А родственнички не из простых лягушек. У одного, я заметил, пистолетик в кобуре из-под пиджачка выглядывает.

 

Витюня незаметно перекрестился и отодвинулся от старика. На его тупом лице обозначился страх человека не понаслышке знающего, чем может для него закончиться дело. Узнай родственники развороченной могилы, кто над ней так поглумился, и дни пребывания Витюни на земле уже измерялись бы часами, а то и минутами. Он прекрасно понимал, что привычными побоями здесь не отделаться.

- Я тоже подошел, полюбопытствовал, - продолжил рассказ Михайлович. - Что, мол, и как спрашиваю? По какому поводу плач и маты? Посочувствовал горю, чисто по-человечески. Потом интересуюсь, что разве могилка ваша не под охраной была? «Неужели, - спрашивают, - теперь и на могилы сигнализацию ставить можно, как на автомобиль?» Зачем, говорю, автосигнализация. Никто могилку угонять не собирается. Для охраны специальные люди имеются. Каждый ответственный за свой участок.

 

С него и спросить можно, если что не так. И делов-то, пятьдесят рубликов в месяц по прейскуранту отлистать придется за труды охранные. И могилку от шпаны сберегут и цветочки польют, если надо. За отдельную, конечно, плату. А иначе растащат всё, к чёртовой матери. Покойник-то сам за себя постоять не может, только полежать. «Сокрушаться стали родственнички: «Что же теперь охранять», - спрашивают. – Цепи-то унесли, «архаровцы». Попались бы нам они. Нечего теперь охранять, получается. Новые доставать придётся. А это, говорю, не факт. Может быть, кто-то и заметил, куда цепи уплыли, да не обратил внимания. Могилка-то, бесхозная. Я вам завтра человечка подошлю. Ответственного. Обсудите, что и как. Смотришь, и договоритесь. За возврат цепей, конечно, заплатить придётся. Но немного. Всё дешевле получится, чем новые-то приобретать. Люди же беспокоиться будут, искать. Да и на месячную охрану талончик взять можно, чтобы дальше за могилку не беспокоиться. Вот так, господа, работать надо. Вместо несчастных копеек имеем приличную прибыль и замечательную перспективу при мизерной, заметьте, себестоимости – Витюнин перенос цепей с места на место, да мои разговоры. Ведь если каждый наш клиент охрану могилки закажет, то, сколько мы заработаем на круг?

 

- Хитрющий ты у нас, Михалыч, -  восхитилась Анютка, восторженно глядя на старика. – Коварный, даже. Знала я одного такого в прежние времена. Был у меня сосед по дому. Йося Абрамзон. Маленький такой, тихий себе человечек. На каком-то там складе завхозом работал. Так, когда его судили народным судом, и объявили, какой он урон социалистическому хозяйству нанёс, все присутствующие плакали от зависти. А начальника его, заведующего складом, тоже подсудимого, вообще водой отливали во время процесса. А он всё повторял как ненормальный, что не мог Йося столько утянуть. Что он, заведующий складом Терещенко, глаз с него не спускал. У Терещенко-то этого всё конфисковали, а у Йоси кроме рваных кальсон и футляра от очков ничего ценного не обнаружили. Как у вас, у таких, там, в голове, шарики крутятся? Я бы ни в жизнь не дотумкала.

 

- Опыт, Анютка, - снизошёл до разъяснений Михайлович. – Опыт, помноженный на практику, великое дело. Я же не всю жизнь пенсионером. И на партийной работе пришлось потрудиться, и на хозяйственной. Бросала судьба по организациям разным. То в снабжении подвизался, то домоуправлением командовал, – мечтательно произнёс он, предаваясь воспоминаниям. - Были времена. Приложил кое-куда руку. Прилипло по тем временам немало. Но государство ещё шустрее оказалось. Всё инфляция сожрала. Приходится теперь на старости лет корячиться. На хлебушек зарабатывать в силу своих слабых возможностей.

 - Ты с живыми людьми работал, - тяжело вздохнула Анютка - Оно и понятно, откуда деньжата. То там что-нибудь схимичишь, то тут стянешь, что плохо лежит. А у нас на кладбище сильно не разгонишься. Контингент исключительно покойнички.

 

- Ну, зачем же так безнадёжно, - покровительственно похлопывая подельницу по круглому плечу, возразил старик. - В бизнесе не это главное. В бизнесе главное направление угадать, не ошибиться. Учуять, где верную прибыль получить можно, а где сплошные убытки. Вот тебе актуальный пример, Анка. Если ты в доме престарелых презервативами торговать будешь, много ли на этом деле заработаешь капиталу?

Все рассмеялись.

- Да на какой, извиняюсь, орган их там цеплять-то? -  сквозь смех выдавила Анютка. – Вот уморил.

 

- Вопрос не в бровь, а в пах, - посмеиваясь старческим дребезжащим смешком, согласился дед. - С точки зрения экономики это означает только одно - товар не имеет спроса. Не будет это резинотехническое изделие востребовано широкими пенсионерскими массами для применения по назначению. Следовательно, и прибыли не увидишь. А предложи их женщинам наилегчайшего поведения – проституткам – придорожницам, плечевым, кустовым да пляжным дамам. Тем, что оказывают интимные услуги широкого профиля половозрелым гражданам мужского пола. Уже совсем другое дело. Там они к месту, поскольку это не просто резинотехническое изделие, а средство индивидуальной защиты от самых младших наших братьев: микробов, вирусов и прочих простейших.

 

Он поднялся, разминая затекшие колени, продолжая говорить, но обращаясь уже ко всем.

- Запомните простую истину, коллеги, прибыль лежит в тех товарах и услугах, которые востребованы обществом в нужное время и в нужном месте. Всё понятно, плоскоголовые?

- Не очень, - наконец проронил Митяй, пытаясь переварить сказанное.

- Повторяю для тугодумов, - чётко чеканя каждое слово, продолжал втолковывать Сытник. - Что народу необходимо в первую очередь? Древние римляне утверждали - хлеба и зрелищ. И где-то даже были правы. За что народ готов платить сегодня без принуждения и насилия? За еду, да за лекарства. А кто побогаче, не прочь и в развлечения копейку вложить, особо не торгуясь. Правильно я говорю?

 

- О чём речь? Сто процентов прав. Только добавлю, что ещё и приодеться требуется. Не голыми же по улицам дефилировать? – показала знакомство с вопросом Анютка.

- Толково мыслишь, Аннушка, - похвалил её старик, - в правильном направлении. Вот где главный оборот денег происходит. Тут они, родненькие, и бродят. Конечно, бывают дела и покруче. Полезные ископаемые, например, чёрные, цветные или благородные металлы и камушки. Тоже очень даже неплохо продаются. Но это, как говорится, бизнес для особо одарённых. Потому что в таких великих делах, если что-нибудь не сложится, очень даже запросто нашим клиентом стать можно.

 

- Ты прав, Михалыч. Попробуй, сунься хоть в продукты, хоть в лекарства, мигом рога обломают, - печально озвучил Паша давно наболевшее и знавший об этих проблемах не понаслышке.

- Тесновато там, не спорю, - согласился Михайлович. – Конкуренция, одним словом, и не всегда, как заметил Паша, цивилизованная. Но нам туда и не требуется. У них своя свадьба, а у нас простите за каламбур, свои похороны. Пусть они будут похуже их свадьбы, и денег здесь крутится намного меньше, но мы ведь не жадные. Да и простору здесь больше и конкурентов особых пока не предвидится.

 

Он обвёл хитрым взглядом приунывших компаньонов и уверенно продолжил.

- Наши с вами денежки – от заботливого отношения православных к усопшим родственникам. Эту истину зарубите на носу, если хотите с пользой крутиться в ритуальной сфере. Чем сегодня для большинства людей является могилка? Частной собственностью, как и всё остальное. И что желают живые владельцы этих могил? Внимания они хотят. Хотят, чтобы покойные родственнички были качественно, и без проблем захоронены в соответствии с традициями, и чтобы место погребения было красивым и ухоженным. Чтобы человек мог без стыда людям в глаза смотреть. Вот, мол, я каков. Как родичей усопших почитаю. И он готов за это платить. Немного, самую малость. А много никто и не требует. Всей-то благодарности –стольничек с могилки в месяц. Такая трата не огорчит даже пенсионера. Кстати, сколько мы там могилок-то контролируем, Пашенька?

 

 - Что-то около тысячи наберётся, - прикинув в уме, уверенно ответил Павел.

- Вот так, родненькие, - удовлетворённо потирая руки, проворковал старик. – Сто тысяч рубчиков в месяц без напряжения и ненужной суеты. Правда, над этим вопросом надо постоянно работать. Ты, Анка, людишек подбери. Сколоти бригадку по уходу за могилками. Да чтобы женщины были чистенькими да работящими. Не замухрышки какие-нибудь, подзаборные. Иначе, всех потенциальных клиентов распугаем. Желательно, в возрасте женщины. Проблем с кадрами не будет потому, что им сейчас работу трудновато найти. С другой стороны, к молодым нынче доверия мало. А ты, Митяй, квитанции, какие ни есть раздобудь за услуги. Только не гостиничные, которые за проживание выдают. Народ наш читать ещё не разучился, хотя всё к этому идёт. Понятно?

- Квитанции-то для чего? – спросил бестолковый Митяй, не отрывая преданного взгляда от Михайловича.

 

- А это, Митя, уже из области психологии, - доверительно пояснил дед. - Наш народ гарантии любит. Приучила так соцсистема. Вот отдаст человечек нам определенное количество рубликов, а взамен ничего не получит. И будет бедняга бессонницей мучиться да расстраиваться понапрасну мыслью - а тому ли он человеку кровные денежки свои вручил. Сделают, что обещали или надуют его, горемыку, нехорошие люди. Беспокоиться начнёт, звонить в разные инстанции, беспокоить уважаемых людей. Сейчас, правда, ни до кого не дозвонишься и не достучишься. Но зачем лишний раз рисковать понапрасну? А получит он бумажку, где все эти обязательства черным по белому прописаны и на душе спокойнее. И жалобы никуда строчить не будет. Даже если что-то не так сложится, вот он документ. Все обязательства прописаны, и печатка в нужном месте приложена. Его и предъявить можно, если потребуется. Бумажка, особенно если она с печатью или штампом, солидности сделке придаёт и уверенности плательщику. Ничего не поделаешь, воспитаны мы так. В нас эта ущербность с детства заложена. Не верь никому и никогда. Ясно для чего бланки нужны?

 

- Как Божий день. Сделаем. Большие дела делать будем, а Михалыч? – пропел Митяй, расплываясь в улыбке.

 - Большие, и нужные нашему народу. Это только начало, друзья мои, - увлекаясь далеко идущими планами, мечтательно сказал старик. - Так сказать, преамбула. А вообще-то, планы у меня грандиозные. Немного раскрутимся с деньгами, хочу фирму по ритуальным услугам прямо здесь при кладбище поставить. Полный набор печальных услуг. Пришёл к нам человек, горем придавленный, как в последнюю инстанцию… Куда бежать, что делать, понятия не имеет. Где могилку заказать, гроб, веночки приобрести не знает? На чём привести и отвезти? А мы ему прейскурантик. И то у нас есть и это имеется. Твои заботы – наши заботы за умеренную плату, конечно. Иди, рыдай над дорогим покойничком, не трать время на хлопоты. Красота.

- Если это преамбула, то какая же будет амбула? – поедая восхищённым взглядом шефа, спросила Анюта.

- А такая будет, - рассмеялся старик, - что на всех хватит! Так что там у нас с картошкой?

 

Одна из теней отделилась от общей группы и побрела к костру, другая приблизилась к краю ограды. Нищете было хорошо видно, как человек, напрягая зрение, всматривается в темноту.

- Ты что это, Пашенька? Никак, почудилось что? – спросил старик.

- Кажись, гостя черти несут, - продолжая смотреть, ответил Паша.

- Тьфу на тебя, - сплюнула под ноги Анютка. - Не поминай нечистого к ночи, а то забредёт ещё, рогатый.

Отчётливо послышались чьи-то неторопливые шаги. К беседке подошёл неказистый человечек, одетый в рабочую одежду. Нерешительно потоптавшись у ближайшей к мавзолею оградки, он остановился, опасливо озираясь.

 

- Здоровьте, мужики. Как житьё – бытьё кладбищенское? - приветствовал он хозяев.

- Это ещё что за чучело по нашей территории ползает, покой на погосте нарушает? – недовольно проворчал Михайлович, с неприязнью рассматривая подошедшего мужчину.

- Какой у вас строгий начальник, мужики, - нахально ухмыльнулся вновь прибывший. – Такой до смерти испугать может. Казалось бы, на таком скорбном деле сидите. Повежливее могли бы быть.

- Ты зубы не скаль, а то мы подручными средствами кариес-то полечим, - прорычал Паша, беря в руки лом. – Тебе, что здесь надо, урод? Говори и сваливай с нашей территории.

 

- От Захара я, - нервно оглядываясь по сторонам, сообщил гость.

- Конкурента Бог послал, - весело подытожил старик. – И, что тебе убогому надо?

-Захар недоволен. Сильно уж вы размахнулись, - переминаясь с ноги на ногу, осторожно сказал он, пытаясь не злить собеседников. – Не по-товарищески это. Потесниться бы надо. Часть могилок по нашу опеку отдать.

 

Из беседки донёсся издевательский хохот.

- Слушайте, слушайте, дети мои, и запоминайте. То, что мы сейчас услышали – это уже конкретная предъява. Дожились! Теперь у нас все как в классическом гангстерском фильме. Тут тебе и злобный конкурент, и предел рынка услуг, - с наигранной озабоченностью выдавил старик. - Передай своему мафиози недоделанному, - перешел он на угрожающий тон, - что он будет на нашей территории контролировать могилу, если ему так не терпится. Свою собственную. Из-под земли на отметке метр восемьдесят. Пашенька, проводи гостя. Да так, чтобы он сюда дорогу забыл. Навсегда забыл, слышишь?

 

Паша выскочил из беседки, размахивая ломом. Переговорный процесс был сорван самым хамским образом, и гонимый представитель заявляющей стороны в ужасе бросился прочь.

- Убью суку, - страшным голосом закричал Паша, пытаясь достать незваного гостя расплющенным концом лома.

Топот убегающих и их крики постепенно стихли, удаляясь от места конфликта, а вскоре возвратился и тяжело дышащий Паша.

- Шустрый, сволочь, оказался, не догонишь. Ничего, ещё пересечёмся.

- Дожились! Нам уже претензии предъявляют. И кто? Ты уж, Пашенька, позанимайся этим Захаром и его челядью. Приструнить их маленько надо. Страху нагнать такого, чтобы нос сунуть сюда боялись.

 

- Там ещё кто-то копошится. За памятником, - приподнимаясь со скамейки, сказала Анютка, указывая пальцем на укрытие Нищеты и Мани. - Человек какой-то прячется, что ли?

- Эй, кто там еще прячется? - воинственно прокричал в темноту не остывший от предыдущего конфликта Паша. – Что, мужик, могилку свою найти не можешь в два часа ночи? Сыщем в один секунд. Выходи, не дрейфь.

 

Нищета, осознав, что обнаружен, испуганно озираясь, выглянул из-за памятника. Недружественное отношение хозяев беседки к предыдущему незваному гостю нагнало на него столько страха, что пропало всякое желание общения со столь негостеприимными людьми. Исчезло даже желание выпить, не покидавшее его ни на секунду последние двадцать лет. Внезапно, поражаясь своей непонятно откуда взявшейся смелости, он покинул укрытие и, медленно, увлекаемый какой-то непреодолимой силою, направился к беседке. Так загнанная в угол крыса, не видя путей к отступлению, бросается на своих преследователей, осознавая, что сила не на ее стороне. Но всегда остается еще надежда наудачу и внезапность. Приблизившись вплотную, Василий Митрофанович остановился, с интересом рассматривая кладбищенских дельцов в непосредственной близости. Серебристый лунный свет придал чернильной коже лица такие неправдоподобные оттенки, что это вызвало настоящий шок у людей в беседке.  В воздухе повисла гробовая тишина.

 

- Да нет, земляки, - заговорил Нищета срывающимся от волнения голосом, но заметив ужас на лицах оппонентов, тут же успокоился. - Я свою лёжку хорошо знаю. Пять лет как в ней родимой лежу, отдыхаю от суеты мирской. Ну что, коллеги, глазенки свои поросячьи растопырили. Значит хорошо разглядели меня при лунном свете? – забросил он пробный шар в надежде оценить степень испуга противника. - Вижу, цвет моего лица вас несколько огорчил. Расстроил, почему-то. Не моя вина. Столько времени под землей без доступа солнечного света плюс кислородное голодание. Все это не способствует здоровому цвету лица.

 

- Господи! Ну и харя, - заикаясь, прошелестел Паша, в испуге пятясь назад. - Ч-что это за образина, Михалыч?

Нищета сделал вид, что пытается проникнуть в беседку.

- Вижу, огорчила вас встреча с потусторонним миром, тет-а-тет, без религиозных посредников, - продолжал он нагнетать обстановку. - Что же вы, побирушки кладбищенские, творите. Возле нас обретаетесь, с нас кормитесь и поитесь, а при личном контакте такие нерадостные землистые лица. Да–а–а! Как говорят, насильно мил не будешь. А разговор назрел. Серьезный разговор у нас с вами будет.

- Откуда ты такой синенький взялся? -  укрывшись в тени памятника, прохрипел старик.

 

- А догадайся с трех раз, - продолжал хамить Нищета. - Местные мы. Сектор четвертый. Номер могилки сто двадцать шесть будет. Полдня к вам, архаровцам, из-под земли царапался. Тонну грунта перевернул, хотя при жизни шахтерскую профессию не осваивал. Но это так, лирика. Краткое отступление от основной темы моей с вами беседы. Вообще-то я выборный от всех здесь лежащих. Недоволен вами, босяками, народ там внизу. Расстраивается, наблюдая какие вы фокусы вытворяете среди крестов и надгробий. Это, извиняюсь, что же, получается, через вашу индивидуальную трудовую деятельность? Все, что нам в поминальные дни приносится, пожирается и выпивается без пощады и снисхождения. Непорядок. Усопшие огорчаются через такую несправедливость. Вот решением общего собрания двинули они меня делегатом на поверхность земли. Выйди, говорят, Вася, наверх. Проведи посреди этих варваров рода человеческого пресс-конференцию о сохранении спокойствия в загробной жизни и защиты прав покойников от варваров, оставшихся в живых по недоразумению. В крайнем, мол, случае для полного взаимопонимания и наглядности высоси кое с кого пару стаканов кровушки. Так с чего начнем? В кого впиться клыками?

 

Столь безапелляционное заявление подействовало магически, выведя скованных ужасом людей из состояния, леденящего душу оцепенения. Сталкиваясь друг с другом, падая и вскакивая с воплями ужаса, они беспорядочно заметались внутри беседки. Митяй, перемахнув через бортик, в очередной раз подтвердил известную истину, что легкоатлетические рекорды в беге с препятствиями можно устанавливать не только на олимпийских стадионах. Паша, будучи не таким ловким, снёс калитку, обрушив на неё всю мощь своего тренированного земляными работами тела, и тоже исчез в темноте. Анка, издав мышиный писк, упала в обморок, вызвав небольшое землетрясение силой в один балл. Поле битвы было расчищено. Нищета, удовлетворённо ухмыльнувшись, вошёл в беседку и по-хозяйски расположился за поминальным столиком, не замечая укрывшегося в тени памятника Сытника.

 

- Маня, двигай сюда, - осмотрев трофейные продукты, позвал Нищета подельницу, так и нерешившуюся покинуть укрытие. - Правда, твой выход на сцену уже не столь актуален, но как-никак – мы партнёры по загробному бизнесу, - самодовольно пошутил он. - Эффект наблюдала? - спросил он у входящей в беседку женщины. - Ошеломляющий. Станиславский завидовал бы черной завистью, наблюдая столь успешный актёрский триумф. Таких быстрых перемещений физических тел на ограниченном оградкой пространстве мне ни разу не доводилось наблюдать за всю свою многотрудную жизнь.

- Да, ты был в ударе, - подтвердила Маня, не отрывая алчного взгляда от столика. - Очень натурально вышло с покойником. Один к одному. Не зря они так разволновались не на шутку.

 

- Вот, что значит войти в образ профессионально, - продолжал Нищета, чувствуя, как у него ещё предательски дрожат колени от пережитого. – Еле обратно вышел. Искусство – могучая сила. Но если практиковать постоянно, полжизни отнимет. Обратила внимание, с какой благодарностью аудитория отнеслась к моему творчеству? Кто-то прилег в обморок, кого-то просто к месту пригвоздило. Поверишь, вдохновение на меня накатило. Талант вырвался наружу. Талант, как говорили классики, он или есть, или его нет. Если он есть, его не спрячешь и тем более не пропьешь. С персонажем сросся, что тебе сиамские близнецы. Непередаваемое, Маня, ощущение. Одна половина тела в творческом экстазе бьется, а вторая выпить хочет. Противоречие налицо. Еще пара подобных выступлений и уже могу писать книгу «Как стать звездой на кладбище».

 

Проявляя чудеса мимикрии, слившийся с памятником Михайлович внимательно прислушивался к диалогу. Наконец, после долгих колебаний и раздумий он уяснил, что передним живые люди, и осторожно выйдя из тени, принялся с интересом рассматривать необычную пару. Маня, обнаружив постороннего, подала Нищете сигнал тревоги. Медленно повернувшись, тот, наконец, осознал, что в беседке они не одни. Мужчины с нескрываемым интересом долго рассматривали друг друга.

- Нет, мужик, идея сама по себе неплохая, - наконец первым решился прервать паузу старик, продолжая сверлить Нищету оценивающим взглядом. – С элементами творчества. И исполнение, хочу отметить, также на удовлетворительном профессиональном уровне. Конечно, с мастерами большой сцены не сравнить, но качественно представлено действо, ничего не скажешь. А вот конкретная польза, - он сокрушённо развел руками, – пшик. Ну, что ты заработал телодвижениями и монологом? Вот он весь твой гонорар за представление.

 

Он не спеша подошёл к поминальному столику.

- Полбутылки водки, пяток солёных огурчиков, печёная картошка да хлебушек. Все. А таланту ушло немеряно. Скажу откровенно, лично я огромное удовольствие получил от лицедейства.

Заметив протестующее движение Нищеты, он театрально взмахнул руками.

- Нет, нет серьёзно. Как театрал со стажем я получил истинное наслаждение от монолога. Все по уму и правдоподобно. Ни одного неверного движения и лишнего слова. Талант. Бесспорно, талант. Оформление и декорация так же соответствует содержанию текста. Все, как положено, выдержано в траурных кладбищенских тонах.

 

Михайлович принялся восторженно хлопать в ладоши, дважды прокричав браво.

- Впрочем, кое-чего в этом ночном шоу явно недостаёт. Не хватает какой-то изюминки.  Стержня, что ли, - досадливо поморщившись, он критически осмотрелся вокруг. - Где публика, я вас спрашиваю? Где аплодисменты неистовых поклонников, местами переходящие в овации? Где они? Нет их. Один благодарный зритель в моём лице. Этого явно недостаточно, чтобы стать звездой.

Нищета, вертя головой как филин, застигнутый солнечным светом, тревожно всматривался в темноту. Не обнаружив в опасной близости людей старика, он постепенно успокоился.

 - Твоя-то что за печаль? – развязно, с наглостью человека, убедившегося в отсутствии опасности, заявил он. – Нравится – хлопай, не нравится – топай. Мой талант – мои проблемы.

 

- Что касается таланта, здесь ты, пожалуй, прав, - вкрадчиво продолжил старик. - А вот в отношении всего остального…  Как говорится, извините.

- Остального? Чего, остального-то? - осведомился Нищета, продолжая ухмыляться. - Всё остальное, как ты сам справедливо отметил, – гонорар за талант. Не помню кто, но кто-то из великих очень мудро заметил, что талант надо подпитывать материально. Ты как театрал со стажем должен понимать подобные тонкости. А больше ничего из ряда вон выходящего и не произошло.

- Как же не произошло, золотой ты мой! Очень даже произошло, - принялся загибать пальцы старик. - Во-первых, через ваш налет сорвано производственное собрание акционеров ритуального общества с ответственностью, ограниченной до невозможности. С этим трудно не согласиться. Мы тут, понимаешь, деловые вопросы обсуждаем, решаем, как помочь горю человека, столкнувшегося с фактом смерти. Думаем, как помочь, чем. А тут ты с синей харей, преломленной в лунном свете. Кошмар! Какая нервная система такое потрясение выдержит? Я думаю, у моих коллег и партнёров нервный срыв случился от стресса. Может быть, они неделю теперь к работе приступить не смогут. А это убытки, и немалые! Кто их возместит? Не ты ли, случайно?

 

 - Я уж точно нет, - продолжал ухмыляться Нищета, грозя старику пальцем. - Не на того нарвались, специалисты по покойникам.

- Я того же мнения, - согласился Сытник. - Взять с тебя нечего.  Во-вторых, - загибая следующий палец, продолжил он, - то, что здесь произошло, уголовный кодекс квалифицирует как разбойное нападение. Посягательство на личное имущество граждан. А это статья и срок по ней немалый светит.

- Повторяешься, старик. Этот момент мы уже обсуждали, - Нищета делано зевнул, предъявляя собеседникам жёлтые основательно прокуренные резцы. - Да и не брал я ничего.

- Согласен, но взять-то собирался?

 

- Это ещё доказать требуется, - отрезал Василий Митрофанович, фамильярно похлопав старика по плечу. - Вот оно всё. Стоит на поминальном столике, нетронутое. Дожились мы с тобой, Маня. Кому рассказать – не поверят. На кладбище ночью с каким-то проходимцем юридический прецедент обсуждаем.

- Хорошо. С этим разобрались. А как быть с Анкой - самым толковым членом моего коллектива?

- А что Анка? – проявил первые признаки беспокойства Нищета, опасливо косясь на неподвижное тело.

- Как что? – возмутился тот. - Ты посмотри на ее бездыханное тело. Лежит, не шевелится, а может быть уже и не дышит совсем.

 

В голосе его зазвучали слезливые нотки. Михайлович напоминал убитого горем старика отца, рыдающего над распростёртым телом безвременно усопшей дочери.

- Как дохлая, ей-богу. Сам знаешь, нервы у слабого пола ни к чёрту. А ты ещё такие необдуманные намёки даёшь. Вампиром себя называешь и грозишься высосать кровь из бедной женщины. А она и так малокровная. Да ещё красотка твоя… Одна её улыбка, считай, лет десять жизни отнимает. А она только и делала, что зубы скалила.

- Кто малокровный? Да в ней килограммов сто будет, в малокровной твоей, - неуверенно возразил Нищета. Дело принимало неприятный оборот. - А Маню она вообще не видела. Позже Маня объявилась.

 

- А в твою синюю голову не приходила простая мысль, что лишний вес у женщины – это не признак отличного здоровья. Полнота эта нездоровая, замечу я тебе. Может быть, это голодные отёки так проявляются или нарушение кровообращения, как следствие нервного срыва. Так что, обсудим ситуацию или мне людишек своих кликнуть?

- Что-то я не заметил, чтобы вы сильно голодали. Колбасу копченую в пост трескаете… Водку жрете стаканами. И все это, между прочим, на чужом погосте без дозволения родных и близких усопшего. А в отношении людишек твоих… Вряд ли кого соберёшь, старик, - Нищета нагло ухмыльнулся, обретая былую уверенность. - Твои-то скакуны уже, поди, пятую версту отмахивают. Толстуха не в счёт. Она ещё долго медитировать будет. Да и ты-то рысью не ускакал, поскольку плесень старая. Пешком, наверное, и то плохо ходишь. Вот она, палочка твоя, у столика стоит? Так что ты нас не испугал. Соотношение сил нормальное: два относительно молодых индивидуума против слабосильного старика. Натолкаем по загривку, да и уйдём восвояси.

 

- Видно, я в тебе не ошибся, - широко улыбнулся старик, игнорируя угрозы. – Мне, такой как ты сегодня вот как нужен, - проводя ребром ладони по горлу, заверил он Василия Митрофановича. - Я как тебя увидел, сразу уразумел, сговоримся. Одного поля ягоды.

- Что-то не пойму я тебя никак, - сказал Нищета с сомнением. - То угрожаешь, то договоримся. Темнишь. Время тянешь. Ждёшь, пока твои подельники очухаются? На помощь рассчитываешь?

Сытник уверенно присел на лавку рядом с Василием Митрофановичем, жестом приглашая Маню присоединиться.

- Зачем мне помощь? Со своими делами я привык справляться без посторонней помощи. Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь, девушка. Предложение у меня к вам будет деловое по характеру и денежное по содержанию. Если сговоримся, в отношении оплаты не сомневайтесь, не обижу.

 

 - Когда же это у тебя предложение возникло? - всё ещё не доверяя хитрому старику, поинтересовался Нищета. - Ты же нас с Маней впервые видишь. Да и общаемся не более двадцати минут.

- Мне достаточно на человека один раз взглянуть, чтобы определить, нужен он мне или нет, - самодовольно ухмыльнулся старик. - Во мне идеи плодятся, как тараканы в коммунальной квартире. Вот и в отношении вашего дуэта мыслишка возникла занимательная. Думаю, может выйти толк из нашего содружества. Прошу, угощайтесь, не стесняйтесь. Я человек по натуре хлебосольный и гостеприимный - неспешно разливая водку по стаканам, предложил он. Спохватившись. – Кстати, давайте знакомиться ближе, - протягивая Василию Митрофановичу руку, приподнялся старик. Всё-таки мы будущие партнёры. Сытник Юрий Михайлович.

- Я Нищета, - пожав протянутую руку, в ответ представился Василий Митрофанович.

 

 - Ну, это, допустим, видно и невооружённым глазом, - посочувствовал Сытник.

- Вы меня неправильно поняли, уважаемый, - смутился владелец унизительной фамилии. - Фамилия моя – Нищета. А зовут Василием Митрофановичем.

- Бывает, знаете ли, - успокоил собеседника новый знакомый. - С фамилиями иногда такие казусы происходят, такая карусель закручивается, просто диву даёшься. Лет десять назад был у меня приятель по фамилии Могилка. Более весёлого и жизнерадостного человека мне встречать не приходилось. А трудился он инженером по охране труда. Так вот рассказывали, что на его предприятии был самый низкий уровень травматизма. Механизм борьбы с нарушителями был прост и гениален. На территории всего предприятия были развешены плакаты по охране труда. И в конце каждого лозунга, направленного на предотвращение травматизма, стояла фамилия инженера по охране труда. Например, «Не стой под стрелой крана. Могилка». И каждый потенциальный нарушитель мгновенно осознавал важность и ответственность момента. И под стрелой ему стоять уже не хотелось потому, что финал был известен.

 

Супруги, в последний раз питавшиеся почти сутки назад, налегли на закуску и выпивку, с непостижимой скоростью уничтожая всё, что предлагалось хлебосольным хозяином.

- Так что там в смысле идеи? – вдруг вспомнил Нищета, методически прожёвывая пищу. - Если что-то стоящее, договоримся. Не враги, в конце концов, значит, можем стать партнёрами.

- Не торопись, Митрофаныч, - успокоил его Сытник. - Всему своё время. Ночь длинная – всё обсудить успеем. Интересные у вас расцветки. Окрас стойкий?

- За цвет не переживай. Цвет натуральный, - хмыкнул в ответ Нищета. - Стойкий цвет. Ничем его не выведешь. Мы пробовали. И не только физиономия, - демонстративно задрав рубаху, он предъявил чернильный живот. - По цвету такая гарантия, хоть сейчас на пляж выходи из морских глубин увешанный водорослями. Обмороков будет – устанешь считать. Давай ещё по рюмочке и выкладывай свои заморочки.

 

- Дело-то простое, - что-то прикидывая в уме, оценил свою проблему Сытник, - но для меня крайне важное. Видишь ли, Митрофаныч, на этом кладбище кроме нас ещё четыре бригады отираются. Путаются под ногами, мешают процветанию бизнеса. А полюбовно промеж собой всё решить не получается. Вот с ними-то вам и придётся поработать плотненько. Самих-то их, отморозков этих, уже ничем не удивишь, но клиентуру нужно пугнуть основательно, по возможности.

 - Ну и жаден же ты, старик, - осудил дельца Нищета. - Тысячи могил тебе выходит мало? На всё кладбище замахнуться хочешь?

 

- Не о том речь, - Сытник болезненно поморщился. - Теснят они меня, понимаешь? Связи у них. Людишки за ними стоят очень влиятельные. Простым способом их не одолеть. На днях нищих моих с хлебных мест согнали, а своих посадили. Кумекаешь, к чему я веду? Территорию урезать пытаются. Конкуренты совсем страх потеряли. Грозят, требования какие-то выдвигают. Всё к тому идёт, что скоро отовсюду нас вытеснят. Надо с этим кончать, пока не поздно.

- Мы-то чем поможем? Сам же говоришь, связи у них. Серьезные люди за ними стоят. «Что мы против них?» — с сомнением спросила Маня.

 

- Помните песню с такими вот словами: «… кто был ничем, тот станет всем…». Наш вариант. Будете работать по специальности, - Сытник оскалился в хищной улыбке. - И не только в ночную смену. Для начала пугнете их нищих. Нагоните такой страх, чтобы они на пушечный выстрел боялись к кладбищу подходить. Потом займётесь остальными. Я скажу, с кем и как надо будет работать. Таким вот образом, дорогие мои. У англичан привидения в родовых замках водятся, а у нас нечистая сила по городскому кладбищу специализироваться будет в виду отсутствия и замков, и крепостей, и прочих средневековых сооружений, а также несколько иного социального статуса покойников в нашей стране. Посмотрим, где страшнее.

 

- Годится, если, конечно, под прикрытием работать, - оценил предложение Василий Митрофанович. - А то знаешь, иногда те ещё атеисты встречаются. Могут и не поверить в потусторонние силы, несмотря на поразительное сходство.

- Это мы организуем, - уверенно успокоил Сытник. – А, так же демонстрационные могилы соорудим, чтобы воскрешение натурально проходило. Костюмчики, соответственно имиджу вашему, подберём. Реквизит кое-какой приобретём. Таких дел наворотим, что издалека на будут приезжать смотреть. Популярностью затмим Лох-несское чудовище. Рекламу дадим развернутую. Только на нашем кладбище… Впервые в этом сезоне… Спешите увидеть монстров загробного мира. Чего всполошились? Шучу я. Фантазия разыгралась. Хотя в каждой шутке, как говорится, есть доля истины. Ну что, ещё по одной? За успех наших начинаний.

 

- Да уже выпили всё, что было, - с сожалением осматривая опустевший столик, констатировала прискорбный факт Маня.

- Для хороших людей ничего не жаль, - заметив тоску в Маниных глазах, весело заворковал Юрий Михайлович. - Есть запасец для такого случая.

Он ушёл за памятник и через некоторое время возвратился с двумя бутылками водки. Разлив водку по стаканам, поднял тост.

- Я хочу поднять этот бокал за судьбу, которая свела в этом тихом месте столь неординарных личностей и за будущее наше плодотворное сотрудничество.

- За здоровье хозяина этого мавзолея, - не отводя алчного взгляда от стакана, проскрипела Маня.

Сытник поперхнувшись, закашлялся. Нищета с опаской покосился на памятник. Маня, уразумев, что сказала невпопад, сникла.

 

- Я Вас имела в виду, а не этого, чей монумент, - кивнула она в сторону памятника.

Нищета, насмешливо фыркнув, уткнулся лицом в стол. Плечи его содрогались от смеха.

- Сколько с тобой живу, Маня, а к тостам твоим привыкнуть не могу. Всегда что-нибудь такое ввернешь, в дрожь бросает, - Нищета выпил, жестом пригласив остальных присоединиться к нему. - Не обращайте внимания, - успокоил он Сытника. - Она всегда говорит не вовремя и не к месту. Планида такая.

 

Зашевелилась и застонала лежащая на земле Анка, приходя в сознание. Заметив необычную компанию, сидящую за столом, слабо вскрикнула, отползая к ограде.

 - Не пугайся, Анка, - посмеиваясь тонким трескучим голоском, попытался успокоить охваченную ужасом женщину Сытник. - Это мирные покойнички, не вампиры. Видишь, мы уже почти обо всём договорились. Я тебе скажу, требования у них более приемлемые, чем у живых.

- Чувствовала я, что ты с нечистой силой попутался, - дребезжащим от страха голосом, принялась вещать Анка. - Не может голова быть так хитромудро устроена, как у тебя, если ты простой земной человек.

 

 - Да ты присаживайся, Анка, - с трудом сдерживая смех, предложил Сытник, - не бойся. Кровь пить они уже не будут. Сытые они. Одного Паши хватило и то, без аппетита как-то. Видишь, на водочку перешли. И ты составь нам компанию. Не обижай покойничков, а то покусают.

Маня, дурачась, скорчила самую мерзкую из своих гримас и зарычала.

- Господи, защити, - перекрестилась Анка в ужасе. -  Отпусти Христа ради, Михалыч, - прохрипела она, закатывая глаза, из которых ручьём лились слёзы. - Не дай сгинуть душе верующей. Всё что скажешь, исполню, только отпусти.

Сытник легко вскочив, подбежал к лежащей женщине, наклонился над нею и ласково погладил по голове.

 

- Будь по-твоему, душа верующая, - сказал он ласково. – Отпускаю, пока. Но смотри, о том, что видела – ни гу-гу. Ни единому смертному. Ты меня поняла? Никому ни слова. А то сама понимаешь…

- Ни-ни, Михалыч, ни-ни, - Анка, с неестественной для её грузного тела лёгкостью подхватилась и крестясь попятилась к выходу.

Маня, продолжая развлекаться, послала вслед Анке одну из самых ужасных своих улыбок, и та с воплем ужаса скрылась в темноте. Ещё долго до сидящих за столиком доносился треск ломаемых веток под её неуклюжими ногами и тупые удары тела о естественные и искусственные препятствия, ставшие на пути беглянки.

 

- Порядок. Теперь весь кладбищенский бомонд знать будет, что я с нечистой силой по ночам водку распиваю, - ухмыльнулся Сытник. - Да ещё те два идиота, что раньше убежали жару поддадут. Будем рассматривать эти первые шаги под лозунгом «пугай своих, чтобы чужие боялись» как рекламу нашему перспективному начинанию. Пойдут завтра разговоры да пересуды. - Взгляд его остановился на собутыльниках. - А Вы уходите. Не надо, чтобы нас прежде времени вместе видели. Старайтесь людям меньше на глаза показываться. Скоро светать будет. Я вам сейчас поесть-выпить соберу. Денег дам немного. Аванс. Берите и с Богом в свои апартаменты. Только вот адресок оставьте, сам вас найду, когда потребуетесь.

 

ГЛАВА 3

 

Подельники, довольные друг другом, тепло попрощались. Маня, зажав в правой руке кулёк со щедрыми пожертвованиями нового знакомого, под руки вывела Василия Митрофановича из беседки. Светало. Покинув кладбище, синяя пара направилась к парку, расположенному через дорогу.

- Не торопись, - Нищета придержал быстро семенящую ногами спутницу. - Светает уже. Домой нам при дневном свете показываться не с руки. От соседей жизни не будет.

- Куда же мы денемся-то? – в нерешительности замерла туго соображающая Маня. - Будем до вечера по улицам топтаться, людей пугать?

 

- По улицам нам тоже дефилировать противопоказано в таком непотребном виде, – что-то прикидывая в уме, ответил Нищета. - Есть, правда, одна идейка. По душе она тебе будет, нет, не знаю, но предлагаю поступить так. Сейчас мы, не привлекая ненужного внимания, покинем территорию кладбища и выйдем на шоссе. За ним – парк. Парк культуры и отдыха, одним словом. Там мы культурно и отдохнём на природе. Я лет этак тридцать – тридцать пять на природе не отдыхал, а может и больше. Последний раз то ли пионером, то ли комсомольцем с классом выезжал. Очень кстати Михалыч сообразил нам для пикничка всё самое необходимое. Найдём отдельную лавочку в глубине дальней аллейки. Сядем, дух переведём. Позавтракаем и отметим нашу неожиданную удачу. Чувствую, начала судьба к нам привлекательными местами поворачиваться.

 

Синяя пара медленно побрела вглубь парка, выискивая место, мало посещаемое отдыхающими. После недолгих поисков они, наконец, обнаружили то, что искали – одинокую деревянную скамейку с облупленной прошлогодней краской, малозаметную в непролазных зарослях сирени. Удобно расположившись, Нищета с удовольствием потянулся.

- Э-э-х! Настроение, настроение-то какое изумительное. Ты обратила внимание, Маня, когда у тебя праздник в душе, то всё, что тебя окружает, кажется прекрасным и удивительно созвучным твоему возвышенному состоянию. Вот как достигается гармония между личностью и природой.

 

 - В какую глушь забрались, - недовольно бурчала, напрочь лишённая романтизма Маня. - Ни одной живой души вокруг. Как звери ото всех прячемся.

- А зачем тебе люди? – весело поинтересовался Нищета. - Хочешь подарить им одну из своих ослепительных улыбок? Нет, родная, давай пощадим их слабые нервы. Им и так не позавидуешь. Жизнь – сплошные стрессы.

 - Когда люди вокруг и тебе как-то веселее становится, - печально вздохнула Маня.

 

 - Ну, какие, моя ты прелесть, в парке могут быть люди? - озабоченно роясь в сумке, философствовал Нищета. - Мамаши молодые с детьми сопливыми по аллейкам колясочки туда – сюда катают, в то время как их мужья на стороне семенной фонд растрачивают. Пенсионеры торопятся свою порцию свежего воздуха проглотить. Спешат. Время-то поджимает, можно и не успеть. Возраст-то критический, переходной.

- Как, переходной? – не поняла Маня.

 

-С этого света на тот, - любезно разъяснил Василий Митрофанович. - Кто здесь ещё из любителей природы оказаться может? – продолжил он философствовать. - Проститутки на лавочках щебечут. Пристают к мужикам с заманчивыми предложениями. Эти, правда, вечерние прогулки предпочитают. Вот, пожалуй, и всё. Нужна нам такая пестрая компания? 

Маня уныло покачала головой, печально улыбнувшись.

- Зачем тебе, Вася, проститутки? Ты и со мной-то ничего путного уже сделать не можешь.

 

- Ну, ну, ну! Остынь. Нашла, что с чем сравнивать. Секс с тобой, Маня, - это экстрим. Аттракцион ужасов. Как говорится, удовольствие не для слабонервных и доступное только состоятельным людям. Я же человек бедный и нервный. Нас с тобой, Маня, объединяют более высокие отношения, я бы даже сказал, духовные. Поэтому никто нам не нужен. Вот разве, что природа. Она к месту. Красота здесь, покой и благодать. Птички чирикают, мелочь пернатая. Пища в животе мурлычет. Сосуды в меру расширены умеренной дозой алкоголя. Вот оно, человеческое счастьишко! Много ли для него надо?

Откинувшись на спинку скамейки, он сладко зевнул, прикрывая рот рукой и задремал. Маня прикорнула на плече мужа, не выпуская из рук заветную сумку.

 

Упитанный мужчина с недопитой бутылкой пива в руке, неторопливо брёл по аллее, рассеянно озираясь по сторонам в поисках свободной скамьи. Заметив спящих людей, он остановился, рассматривая необычную пару. После долгих колебаний, наконец, рискнул присесть на край скамьи. Нищета, интуитивно почувствовав присутствие постороннего человека, слегка приоткрыл глаза, наблюдая за незнакомцем из-под ресниц. Мужчина не отрывал изумлённого взгляда от спящей пары.

 - Чего уставился, мужик? - страшно тараща глаза, прорычал Нищета. – Инопланетянина впервые видишь, что ли?

 

- Не впервые, - отодвигаясь, пробормотал тот. - В морге таких же синюшных видеть доводилось. Лежат, очереди своей ожидают на вынос-захоронение. Вы откуда взялись, ребята? С вашим цветом вам к земле привыкать надо, плодородный слой почвы формировать.

- Но, но, - строго погрозил синим пальцем Василий Митрофанович. – Накаркаешь еще. В земле – не в кровати. Успеем ещё, належимся. А ты кто такой умный будешь, каверзные вопросы задавать? Случайно, не из коммунистов, осужденных прогрессивным человечеством и демократически настроенной прослойкой.

 

- Нет, не из тех. Я – лидер прогрессивного движения «Фауна и флора за демократию». Наш девиз – чистый воздух, прозрачная вода и продукты питания без нитратов и нитритов. Мы заявляем, что человек должен рождаться здоровым, жить здоровым и умирать относительно здоровым, - быстро как стихотворение протараторил вождь прогрессивной партии.

- А-а-а…. Вот где ты попал, гусь экологически чистый. Посмотри, какие я имею катаклизмы и прочие не­приятности через твою деятельность, - порадовался растерянности собеседника Нищета. - Не досмотрел ты, борец за экологию, изменений в природе. Видно, по причине политической близорукости. Вот к чему приводит халатность в работе. Результаты на лице, да и остальном теле тоже. Хотя судя по тому, как ты шустро изложил программу партии, ты такой же эколог, как я космонавт.

 

- Ну почему же…, - замялся мужчина.

- Знаю я вашего брата, - откровенно издевался Василий Митрофанович, дожимая сконфузившегося от кавалерийского напора собеседника. - Много мусора всплыло на мутной волне перестройки. Пойди сейчас разбери, кто есть кто. Может быть, ты и эколог, а может и аферист от экологии. Кто тебя знает?

- Эколог я самый натуральный, можешь не сомневаться, - извлекая из кармана партийное удостоверение, заверил тот. - Вот и партийный билет у меня как положено. Можешь взглянуть, если сомневаешься.

- Да, действительно, - заглядывая через плечо собеседника, согласилась жертва экологической катастрофы. -  Соответствует сказанному. А по «прикиду» не скажешь. Надо же какое амбре. Так и быть, поведаю тебе историю нашего с Маней падения. Специалисту узкого профиля, каким ты являешься, полезно будет учитывать подобные вещи в партийных программах и в повседневной рутинной работе. Или пригодится, когда за мемуары засядешь на пенсии.

 

История, рассказанная Нищетой, для пущей убедительности сопровождаемая всхлипываниями, похлопыванием собеседника по плечу, дёрганьем его же за рукав и демонстрацией синей кожи на своём и спящем Манином теле, продолжалась несколько минут. Наконец, повествование было окончено. Прохожий некоторое время молча сидел, погрузившись в раздумья, то ли сопереживая, то ли, просто давая Нищете высказаться. Наконец, незнакомец поднял голову и его блуждающий взгляд принял осмысленное выражение.

 

- Мужик, мне тебя сам Бог послал, - прочувствованно  сообщил он неожиданную новость, обнимая Нищету за плечи и с любовью заглядывая в его глаза. – Несмотря на то, что я неверующий и имел в институте по атеизму твердую четверку. У меня к вашему дуэту деловое предложение. Я сейчас на митинг протеста иду. Против экологических катастроф. Не будешь возражать, если я вас как жертву какой-нибудь экологической катастрофы представлю?

- Какой катастрофы? - в недоумении посмотрел на собеседника Василий Митрофанович.

Он ожидал совершенно другой реакции и был шокирован прагматическим подходом нового знакомого к постигшей их семейство трагедии. Нищета жаждал сочувствия, пытался найти в глазах собеседника искорки сострадания и желание оказать посильную материальную помощь. И вот такой скандальный финал. Столько жалостливых трогательных слов было безрезультатно выплеснуто наружу. Как ни странно, но они не нашли даже малого отклика сочувствия в черствой душе эколога.

 

- Это для политического движения абсолютно безразлично, - весело прояснил ситуацию новый знакомый. - Глядя на вашу синюю пару, любая катастрофа хилой не покажется. Ты представляешь, как живо пойдут наши дела, если тебя и твою крошку время от времени по цветному телеви­зору демонстрировать под экологическим брендом. Ручьи, реки слез можно вышибить из перепуганного обывателя. А то мы все время говорим, предостерегаем, пугаем и все без толку. А тут стоит только раз посмотреть и уже никого ни в чем убеждать не надо. Испуг – он сильнее любого убеждения. А это уже гарантированное большинство на местных выборах!

 

       - Что за люди пошли в этой стране, а? Черствые, как блокадный хлеб, - обиделся Нищета, отворачиваясь от собеседника. - Я ему как человеку о горе своём горьком поведал. Думаю, посочувствует человек, смотришь, и материально поможет. А ты…. Что мне твои катастрофы? У меня, может быть, вся жизнь катастрофа. Привыкший я к ним. Но теперешний случай – это уже не катастрофа, это стихийное бедствие. Запрещённый эксперимент на людях. Ты, как представитель экологической общественности, соображать должен и меры принимать соответствующие в виде посильной финансовой помощи пострадавшим. Небось, в партийной-то кассе шуршавчики водятся, а?

 

      - Да не обижайся ты, цветной, - доверительно втолковывал разволновавшемуся Нищете эколог. - Пойми, не должно быть в переходное время в переходной стране равнодушных людей. В интереснейшее время живем. Кругом кипение умов наблюдается. И каждый просто обязан примкнуть к какой-нибудь партии или объединению, чтобы не задохнуться в одиночку. Чтобы двинуть проблему совместными усилиями в нужную сторону. Вот ты, конкретно, какую партию поддерживаешь или к какому движению примыкаешь?

 

- Да, вместе задыхаться оно, конечно, веселей, чем поодиночке, - обнаружил знакомство с чёрным юмором Василий Митрофанович. - Когда видишь, что кислорода не хватает всем, не так обидно помирать. Если помимо тебя ещё кто-то корчится, хватая ртом воздух, значит так надо для большинства. Ну, а что касается партий… Нет, к партиям, помню, точно не примыкал. Не имею такой дурной привычки примыкаться где не попадя. А движение определённое, конечно же, имеется. В основном в сторону гастронома или какого-нибудь киоска, работающего в режиме непрерывного разлива. Если же тебя интересуют мои поли­тические убеждения, то отвечу, как на духу. В каждом конкретном случае это, до­рогой товарищ, от дозы зависит. Если до литра на грудь приму, что-то влево меня кренит. Больше литра - вправо кидает. Хоть в правом укло­низме обвиняй. А бывают моменты, что я вообще политически на ногах не твердо стою. Падаю всё время. К земле что-то тянет, ближе к народу.

 

- Да-а-а…. С вами не соскучишься, - разочарованно протянул лидер. - Но ведь какая-то гражданская позиция у вас должна быть?

- Да не знаем мы, милый, - вмешалась в разговор Маня, просыпаясь и сладко зевая. – Поди, со вчерашнего дня дома не были. Может, кто и принёс. Но думаю, вряд ли. Вынести из дома – это, пожалуйста, а принести – тут я сомневаюсь.

 - Неактивные вы какие-то. Зажатые. С тусклой идеологией, - подвёл неутешительный итог новый знакомый. – Нет в вас стержня. Давайте пробовать по-другому. Во что оцениваете выступление вашего дуэта на митинге. Рабо­таете двадцать минут. Рта не открывать. Только стоять и всё время морщиться, будто сильно отравились.

 

- Вот такой, эколог, мне твоя партия больше нравится, - удовлетворённо потёр руки Нищета, услышав, наконец, давно ожидаемые слова. - Всё кра­сиво, с выдумкой и пользой для народа. Вот тут, понимая значимость мо­мента и историческую ситуацию в стране, отказать прогрессивному движению мы с Маней не имеем морального права. По двадцать баксов на каждое синее лицо плюс по двести пятьдесят граммов с закусью каждому после завершения юмористической программы. За моральный ущерб. Как-никак, а на природе грех наживаться. Будет тебе: и гражданская позиция широко представлена, и стержень вставим куда надо, не выпадет.

Сделка была скреплена дружеским рукопожатием двух рук – синей и белой. Василий Митрофанович грубо растолкав успевшую вновь задремать Маню, прокричал неожиданно громким армейским голосом.

 

- Подъём, подруга дней моих суровых, голубка синяя моя. Работа ждёт безотлагательная. Что-то мы с тобой в последнее время нарасхват. Не успеваем принимать предложения, хоть штат расширяй.

- Что, уже идём нищих пугать? - встрепенулась спросонья Маня.

- Нищих пугать – это в ночную смену, а сейчас ясный день, - снизошёл до разъяснений Нищета. – В данный исторический отрезок времени возникла потребность поработать по совместительству на партийной ниве. Требуется помочь одной прогрессивной партии разобраться со своим электоратом.

 

Он помог неповоротливой Мане подняться со скамьи.

 - Надо бы позавтракать вначале, - сделала та замечание недовольным голосом, - а уж после планы планировать. Сумку-то, сумку не забудь, растяпа, - беспокойно завертела она головой по сторонам, отыскивая пакет.

- Ты смотри, - ухмыльнулся Нищета. - А говорит, памяти совсем нет. Да не переживай ты так. Вот она, сумочка твоя со всем содержимым. Далеко идти-то?

- Здесь рядом, - успокоил его эколог. - На центральной площади парка всё действо и произойдёт. Кстати, звать-то тебя как?

 

- Нищета, - протягивая синюю руку для рукопожатия, представился синий человек. - Василий Митрофанович.

- Менять тебе надо фамилию под новый имидж, - не удержался от делового совета лидер партии. - Или псевдоним брать. Синекура, например. Голубович, тоже не плохо. Меня зовут Сомик Виктор Гаврилович. Но ты зови меня просто Гаврилыч. Поспешим, митинг вот-вот начнётся.

Нищета, подхватив Маню под руку, заторопился вслед за уходящим Сомиком. Маня, мелко семеня короткими толстыми ногами, еле поспевала за ними, что-то недовольно ворча под нос.

 

Центральная площадь городского парка культуры и отдыха в этот воскресный полдень была более многолюдной, чем в будничные дни. У летней эстрады толпилась небольшая группа людей, выбравших место отдыха горожан для проведения политического мероприятия. Двое мужчин сжимали в руках транспарант, на полотнище которого ядовито-зелёной краской большими печатными буквами было выведено: «От требований экономических и политических к требованиям экологическим». Женщина с неподъёмной пачкой газет сновала тут же среди митингующих, предлагая газету всем желающим. Кто-то брал её и тут же начинал читать, кто-то отмахивался от предложения, предпочитая просто стоять в ожидании начала митинга. В толпе прогуливались несколько милиционеров, лениво обозревая скопление митингующих.

 

- Обрати внимание, как нынче митинги и собрания проходят, - Нищета легонько толкнул локтем Маню. – Тихо, спокойно, без надрыва. Приятно взору остановиться на таком мероприятии. И с прессой всё «окей». Видишь, газетку всем встречным – поперечным в руки суют.  Прочти, мол, мурло не примкнувшее и примкни куда-нибудь поскорее. «За экологию и прогресс» называется. Бесплатная, между прочим, газетка, но весьма поучительная. В смысле рекламы и туалетного качества бумаги.

- Тихо-то оно тихо, но и милиция тут же трется, - ответила Маня, кося настороженным взглядом. – Бдит, как бы чего не вышло. Потому и спокойно.

- Тяжело им, бедолагам, нынче приходится, - посочувствовал Нищета представителям силовых структур. - Ведь рань­ше как было? Одна партия, одна милиция. А теперь партий развелось на любой вкус, даже извращённый, а милиция как была одна, так и осталась. Тяжело ей.

Потому ее, наверное, в полицию и переименовали. На западный образец, - согласилась Маня, с пониманием боднув головой.

 

 Василий Митрофанович, укрывшись за огромным кустом сирени, где их предусмотрительно спрятал Сомик, дабы не вызывать преждевременного ажиотажа и заранее не шокировать общественность, внимательно наблюдал за толпой. От его внимания не ускользнул момент, когда на сцену к микрофону поднялись организаторы акции. Он догадался, что до открытия митинга оставались считанные минуты и нужно быть готовым выступить по первому сигналу компаньона, который в данный момент, размахивая руками и нетерпеливо пританцовывая на месте, в чём-то горячо убеждал однопартийцев. Те слушали его с интересом, время от времени совещаясь между собой. Наконец, судя по уверенным улыбкам и частым киваниям головой, они нашли, как теперь модно выражаться, консенсус. После дружеских похлопываний по плечам и прочих широких дружественных жестов, означавших одобрение, Сомик подошёл к микрофону.

 

- Раз, раз, раз. Работает. Всё в порядке. Господа! – прогудел он в микрофон хриплым от волнения голосом. - Разрешите мне поздравить вас, энтузиастов движения «Фауна и флора за демократию», с открытием митинга. Именно здесь, в этой прекрасной парковой зоне, которую смело без оглядки можно считать единственным местом, где ещё можно вдохнуть глоток чистого, не оскорблённого промышленными отходами воздуха, наш голос будет услышан. В промышленных районах нашего города появление человека без респиратора несёт прямую угрозу его здоровью и жизни, а также здоровью жизни его детей и внуков. Другими словами, дышать там не только не рекомендуется, но и опасно. Друзья! Оппоненты постоянно упрекают нас в голословности заявлений наших лидеров. Мол, проблемы мы поднимаем надуманные и обществу не нужные. И не так страшен чёрт, как его малюют. Примеры требуют привести и предъявить доказательства в подтверждение своей правоты. Есть у нас и при­меры, дорогие сограждане, имеются и доказательства.

 

Он демонстративно спустился с трибуны и, растолкав толпу, эффектно извлек синюю пару из укрытия. Торжественно взяв Василия Митрофановича за руку, не спеша пустился в обратный путь. Но поскольку Нищета так же цепко впился в Манину руку, у них получилось что-то вроде детского паровозика с разноцветными вагончиками. Убедившись, что митингующие хорошо разглядели синих людей, Сомик подошёл к краю сцены летней эстрады и, сделав шаг в сторону, трагическим жестом указал на спутников.

— Вот наглядная демонстрация последствий экологической катастрофы, случившейся буквально на днях. Разве вид наших земляков, доведенных до такого вот отчаянного состояния, не заставляет леденеть вашу кровь и рыдать экологически чистую душу. Разве они – не доказательство? Тогда, спрашиваю я вас, какие ещё требуются доказательства?!

 

Маня стеснительно улыбнулась, шокировав публику, теснящуюся в первых рядах. Василий Митрофанович рассматривал пёструю аудиторию со скорбным, с налетом безысходности, выражением лица, настороженно ожидая подвоха или провокации от окружающих.

- Интересно, что с этого концерта по заявкам получится. Эффект наблюдаю я очень сильный, —одними губами прошептал он Мане.

Толпа, не ожидавшая подобного поворота событий, загудела встревоженным ульем. Несколько нервных всхлипываний подтвердили, что собравшийся протестовать народ не совсем готов к подобным зрелищам. Женщина, стоящая рядом со сценой и не сводящая с необычных людей полного ужаса взгляда, внезапно покачнувшись, упала в обморок. Несколько человек бросились оказывать ей посильную помощь. Толпа притихла, не без интереса рассматривая стоящих на сцене жертв экологической катастрофы. Когда аудитория свыклась с обстановкой зазвучал нестройный хор голосов, усиливаясь по нарастающей.

 

- Господи! Чем же этих несчастных так прихватило? – возвысился над общим шумом скорбный женский голос.

- А они живые? – вторил ей полный сомнения мужской голос. - Пусть пошевелятся или слова какие-нибудь про­изнесут. Может быть, это ходящие манекены. Нынче наука до чего только не додумается.

- А вы пробовали их отмыть? – заинтересованно спросил мужичок, держащий в руках пачку стирального порошка. – Если обычный порошок не помогает, новый «Тайд» попробу­йте.

 

- Господа. Это не муляжи и не крашенные, - всё больше и больше заводясь, срывался на крик Сомик. - Смотрите внимательнее, друзья. Вот такими все мы вскоре будем, если не скажем своё веское нет губителям природы. Вот каково наше ближайшее будущее, будущее детей наших и внуков, если не поднимем свой голос до крика протеста! И это только беглый взгляд снаружи. Что у этих несчастных там внутри – неизвестно никому. Поддержите нас, господа, на ближайших выборах, и я вам гарантирую, что все вы останетесь при своём прежнем цвете.

- Сильно говорит, убедительно, - одобрил Нищета потуги Сомика.

 

- За душу берёт, - прослезилась от переполнявших её чувств Маня, впервые оказавшись в центре внимания такого большого количества людей. – Мне так се­бя жалко стало, что, ей-богу, слёзы на глаза наворачиваются.

- Зажигательно говорит, подлец, - подтвердил Василий Митрофанович. - Большой артистический талант имеет. В политике сейчас без этого никуда. Самому что ли выступить, публику разогреть. Жаль, очень жаль, но по контракту мы безмолвствуем. Контракт есть контракт. Его нарушать нельзя. Да-а-а! Теперь граждан, не желающих менять свой природный цвет на любой другой, станет намного больше. Мало, мало мы запросили за свои услуги. Ничтожно мало. Что же, учтём на перспективу.

 

Затухший было митинг, вновь наб­рал силу подобно маловодной степной речке, высыхающей под знойными солнечными лучами до размера тощего мутного ручья и оживающей под осенними проливными дождями, бурля обилием воды, грозя смести все на своем пути. Митингующие заметно оживились. Тревожный гул, издаваемый этой многоголосой многоротой людской массой, стремительно нарастал. В толпе наметилось несколько активистов, готовых развернуть полемику по назревшему вопросу. Изрядно подвыпивший мужчина, размахивая огромным чёрным портфелем, продрался к трибуне. Оттерев растерявшегося Сомика от микрофона, он сделал удачную попытку перекричать толпу.

 

- Сограждане, - заорал он, вцепившись в микрофон, – я сам из бывших учёных и утверждаю, что в этой цветовой гамме есть кое-какой смысл. Вот если бы все коммунисты были красного цвета, зелёные - зелёного и так далее, тогда бы не было никакой неразбери­хи в определении политических движений для простого народа, посколь­ку любой политически неграмотный балбес за километр мог бы определить, кто есть кто. И выборы происходили бы гладко, без надрыва. Расстра­ивались бы разве что дальтоники. Впрочем, их не так уж и много среди нашего многострадального народа, а пра­вильное решение им могли бы подсказать старшие товарищи с нормальным зре­нием и привычными цветовыми ощущениями. Вы же вместо того, чтобы разобраться в таком важном и редком феномене и сделать правильные выводы, - гневно прокричал, поворачиваясь к лидерам и тыча в них пальцем, - запуга­ли не только собственных сподвижников, но и тех, кто случайно мимо проходил по хозяйственным нуждам.  Меня, например.

 

Организаторы митинга, утратившие контроль над разбушевавшейся толпой, спешно покидали лобное место. Уже слышны были гневные возгласы в их адрес, организованные, по всей видимости, их политическими конкурентами, не любящими природу и все, что с нею связано. В сторону трибуны полетели фрукты и овощи с просроченным сроком хранения. Двое крепких парней весьма ловко стащили упирающегося бывшего ученого с трибуны, наградив его между делом несколькими чувствительными тумаками. Митинг свернулся в ускоренном порядке. Народ, всё ещё горячась и волнуясь, нехотя рассредоточивался под напором неизвестно откуда взявшегося усиленного наряда милиции. Вскоре на площади восстановилась привычная тишина.

 

Нищета в суматохе не без труда отыскал Сомика, пытавшегося под шумок скрыться с места событий. Пугая людей, шарахающихся в стороны при виде синего человека, он настиг свою жертву почти у самого выхода из парка и мягко придержал его за локоть.

 - Нравится нам с Маней, как вы политические мероприятия проводите, - доверительно поделился он с беглым лидером своим взглядом на митинг. - Чинно спокойно, без потасовок и мор­добоев. Да и выпивших было не так уж и много, чтобы бузить. Будем рассчитываться, как договаривались, или есть другие предложения?

 

Судя по кислому выражению лица, других предложений беглец не имел. Под пристальным взглядом Нищеты он нехотя извлёк из бокового кармана куртки несколько зелёных бумажек и молча вручил их Нищете. Тот, слюнявя пальцы, медленно пересчитывал деньги, не переставая говорить.

- Ты не стесняйся, Витя. Если надо катастрофу какую подтвердить или кризис, мы с Маней аж бегом. На коммерческой, понятно, основе. Только свисни и здесь мы – двое из ларца с одинаковым цветом лица. Ну, а пока прощай.

Подхватив бестолково снующуюся в толпе сожительницу под руку, Василий Митрофанович быстро увлёк её в обратный путь. Он направлялся вглубь парка к облюбованной ранее лавочке. Здесь, в безопасном месте, можно было отдышаться и подсчитать добычу. Перейдя на бег трусцой, они достигли предельной скорости, которую только были способны развить короткие Манины ноги.

 

- Вот и чудненько, - поощрял Нищета задыхающуюся от непосильной нагрузки сожительницу. - Благополучненько всё завершилось, но давай поднажмём, пока милиционеры не оклемались и не стали разбираться конкретно с нашим феноменом. Ещё метров сто – сто пятьдесят спурта, и мы будем вне зоны досягаемости силовых структур.

Отвлекшись на поддержание спортивного духа в обрюзгшем Манином теле, Василий Митрофанович не заметил человека, неизвестно как оказавшегося на их пути. Перемещаясь с крейсерской скоростью, он ударил незнакомца всей мощью своего тела, сбив его с ног. Упавший человек, разразившись потоком ругательств, попытался принять вертикальное положение. И это ему, в конце концов, удалось бы, если бы шедшая второй в гонке за лидером Маня, повторным ударом не повергла несчастного на землю.

 

- Чтобы вы сдохли, иноходцы, - запричитал сбитый, не пытаясь уже принять приличествующую культурному человеку позу. – Бегают, как ненормальные. Приличных людей с ног сшибают.

Удобнее усевшись на земле, он критически осмотрел выпачканную в пыли одежду.

- Весь костюм в пыли вывалял. Послал Бог уродов на мою голову.

- Делов-то пылью чуть-чуть притрусило, - парировала Маня выпад падшего незнакомца, пренебрежительно скривив губы. – Костюмчик-то – одно название. Дрянь костюмчик. Крику больше, чем убытков. Давай почищу, как новый будет.

- Что ты сказала? – возмутился человек, метнув полный ярости взгляд на обидчицу. – О, Господи, чем это меня сбило? – вид скалящего зубы синемордого монстра парализовал несчастного.

 

Маня наклонилась, пытаясь помочь сидящему на земле человеку встать на ноги. Тот, вскочив на четвереньки, быстро отполз в сторону, скуля и подвывая от страха.

- Что же это творится посреди белого дня? Покойники с кладбища набежали. Разгуливают, как у себя дома. Не трогайте меня, пожалуйста. Не надо, я вас очень прошу. Я никому ничего плохого не сделал. Помогите! - громко кричит он. - Спасите кто-нибудь. Лю-ю-ди!

- Так это же Сашка-философ, - внимательно всматриваясь в искажённое страхом лицо, удовлетворённо констатировал Нищета. - Чего орёшь, придурок? Хочешь, чтобы в «ментовку» загребли?

 

- Боженька, родненький! - взвизгнул Сашка-философ, в очередной раз, пытаясь отползти подальше от чудовищ. - Спасите, помогите. Убивают! Ма-а-а-ма! Пить, курить брошу, работу постоянную найду.… Только убереги от этих монстров, - продолжал он торговаться с Всевышним, пытаясь проскочить между ног у Василия Митрофановича. - Какой идиот парк культуры и отдыха рядом с кладбищем разбил? Где же теперь живым людям отдыхать, если здесь мертвецы гуляют, не дожидаясь темноты?

- Хватай его, Маня. Оттащим этого неполноценного подальше от цивилизации, - распорядился Нищета, хватая Сашку за руку и поднимая с колен. - Да рот ему прикрой плотнее, чтобы не орал. Накричит беду на наши головы.

 

Схватив за руку извивающегося угрём Сашку, Маня прикрыла кричащий рот ладонью, помогая Нищете волочь упиравшуюся жертву столкновения вглубь парка. Сашка-философ предполагая, что волокут прямо в ад, взвыл так, что у Василия Митрофановича заложило уши. Чудом удалось несчастному уцепиться за какую-то ветку и приостановить бег. Ободрённый успехом, он попытался сбросить намертво вцепившуюся в него Маню. Но та, в свою очередь, удвоила напор и, поддав коленкой в тощий зад орущего и вертящегося волчком Сашки, сорвала его с ветки, сведя на нет все усилия по досрочному освобождению. Вскоре вся компания, ломая зеленые насаждения и спотыкаясь о пни, исчезла за деревьями. Голос Сашки, звучавший всё тише и тише, вскоре умолк окончательно.

 

На знакомой лавочке в глубине аллеи широко раскинув руки, лежал Сашка-философ. Пережитое потрясение крайне отрицательно сказались на его слабом, подорванном алкоголем и беспутной жизнью, здоровье. Он был без сознания. У распростёртого тела с озабоченным видом хлопотала Маня, пытаясь привести беднягу в чувство. Нищета, задумчиво попыхивая сигаретой, сидел на краю лавки, рассеянно наблюдая за манипуляциями сожительницы.

- Оставь его в покое, тебе говорю. Сам оклемается, - не скрывая раздражения, наконец, зло бросил он.

- Как бы ни помер, сердешный, - всё больше и больше расстраивалась Маня, которой никак не удавалось разжечь искру жизни в неподвижном теле. – Вон как голосил. Смотри: ни кровиночки на лице.

 

- Бог даст, не помрёт, - безразлично отмахнулся Нищета, не поворачивая головы. - Разве, что, когда в себя придёт и вновь тебя увидит. Не мельтеши. В глазах рябит. Отойдём в сторонку. Пусть пообвыкнет.

Скрывшись за скамьей, они присели на траву, предварительно расстелив газету. Василий Митрофанович достал из кармана купюры и, пристроив их на коленях, аккуратно разгладил рукой. Маня озабоченно рылась в сумке, шурша газетой и целлофановыми кульками, недовольно бурча что-то под нос. Сашка пошевелился и застонал. С трудом приподнявшись и тяжело опираясь на спинку лавки, неуверенно сел, обхватив голову руками. Маня чихнула. Сидящий на лавке человек испуганно выпрямился, пугливо озираясь по сторонам.

 

- Привидится же такая чертовщина, - успокоился он, не обнаружив никого рядом с собой. – Видно, здорово я вчера перебрал. Куда это меня занесло? Лес  какой-то. Ау! – закричал он, сложив лодочкой ладони рук у рта. - Есть кто-нибудь живой?

- Имеется пара человек, - констатировал голос невидимого Нищеты.

- Кто это? Кто здесь? - пугливо озираясь по сторонам, задрожал Сашка–философ.

- Свои, не дрейфь. Не узнаёшь, что ли, Сашок? – поинтересовался Василий Митрофанович, не покидая укрытие.

- Ты что ли, Митрофаныч? Где прячешься? Я тебя не вижу, – вертел головой во все стороны Сашка, силясь определить место, откуда исходил знакомый голос.

- Здесь я. Рядом. Сейчас выйду. Только ты не пугайся и в обморок не падай. Мы и так с тобой, слабонервным, горя хлебнули под самую завязку.

 

Продолжая говорить, он осторожно вышел из-за кустов, представ перед испуганным Сашкой во всей своей перламутровой красе. Тот, вздрогнув, попытался улизнуть, но споткнувшись о ножку лавки, упал. Нищета успел подхватить падающее тело, прервав полёт у самой земли. Сашка, не в силах отвести взгляда от синего одутловатого лица Василия Митрофановича, смотрел на него, как зачарованный, и редкие волосы шевелились на его лысеющей голове.

- Сидеть! Ишь, пугливый какой. Скачешь, как молодая недоразвитая лань. В твоем-то возрасте, - укоризненно пожурил Сашку Нищета. - Смотри на меня внимательно. На синеву внимания не обращай. В черты лица всматривайся. Теперь узнаёшь, ущербный? - как можно мягче произнёс синий человек.

 

-Если бы не расцветка - вылитый Нищета Василий Митрофанович - всё ещё сомневался Сашка-философ. – Так это ты, Василий Митрофанович?

- Нет не я. Папа римский. Вместе с мамой. Хочешь, маму покажу?

- Не надо! - содрогнулся от неприятных воспоминаний деморализованный Сашка.

- Хозяин – барин. Не надо, так не надо, - покладисто согласился Нищета. - Перестанешь орать и будешь вести себя смирно, не покажу, так и быть.

- Не буду. Я, Митрофаныч, когда тебя не вижу и не пугаюсь вроде, - заверил несчастный, стараясь не смотреть в сторону говорящего.

- Умница. Хороший мальчик, - ласково подбодрил его Нищета. - Можешь не смотреть, покуда не привыкнешь. Внимай только моим словам. Тем более, что говорить я буду исключительно приятные для твоей пьющей души вещи. Так сложилось по ходу жизни, что у нас с Маней немного выпить-закусить образовалось в загашнике. Приглашаем тебя к трапезе на правах друга семьи. Присоединяйся, не стесняйся. Даром ведь. Денег никто брать не будет. Ты же знаешь, мы любим просто, без церемоний. Да и от стресса тебя полечить не лишнее. Я так думаю, если бабки-знахарки испуг водой выливают, то водкой быстрее и эффективнее здоровье можно поправить.

 

Желание выпить горячей волной захлестнуло склонную к злоупотреблению спиртным душу Сашки–философа. Гамма противоречивых чувств охватила его слабую плоть. Мучительные гримасы противоборствующих чувств отразились на лице страдальца. В душе шла отчаянная и бескомпромиссная схватка неуёмной и всепоглощающей тяги к спиртному с еще не угасшими последствиями перенесенного ужаса. После недолгих колебаний и сомнений, страх одержал вверх с незначительным перевесом.

- Не могу я. Извини, Митрофаныч, - жалобно захныкал он, опасаясь, что по предъявлению бутылки сила духа окончательно оставит его. – Что-то после стресса организм не принимает.

 

- Слышишь, Маня? – улыбаясь во весь рот, закричал Нищета. – Сашка-философ отказывается от выпивки! Нонсенс! Или мне всё это привиделось, или ко всем положительным качествам мы с тобой ещё и лечебным эффектом обладаем. Египетским фараонам, чтобы излечить недуг, требовалось к больным прикасаться в нарушение всякой гигиены, а мы одним своим видом от запоя лечим. Правда, могут иметь место побочные эффекты в виде нервных срывов и заикания.

- Дело хорошее, - из кустов одобрила Маня. - Надо и нам с тобой чаще на себя в зеркало смотреть. Вдруг поможет.

- Да вы не думайте, не потому я…, - смутился Сашка и неожиданно для себя согласился.

 

- Ну да ладно.… Если вы настаиваете… Чтобы потом без обид было… Выпью, пожалуй, поддержу компанию... Только я сам себе налью. Не обижайся, Митрофаныч, привыкнуть надо, - заметив синюю руку, тянущуюся к бутылке, торопливо проговорил он. 

- Настаивают, Саня, на лимонных или апельсиновых корках и то самогон, а мы предлагаем магазинный продукт повышенного качества. Что же, давай адаптируйся помаленьку, - весело подбодрил его Нищета.

Из кустов выглянула озабоченная Манина физиономия. Звук льющейся в стаканы водки пробудил в ней здоровый потребительский инстинкт.

- Сами пьете, а обо мне забыли да? – губы ее дрожали от обиды.

 

- Видишь, Саня, что такое условный рефлекс, так талантливо описанный академиком Павловым, - обернувшись на знакомый голос, удовлетворённо заметил Нищета. - Стоит ей только услышать характерное бульканье, буквально теряет человеческий облик. Стой у него за спиной, - строго приказал он Мане, - и старайся не попадать в поле зрения. Захлебнётся же человек от страха. Куда потом труп девать?

- Как куда? Сытнику. У нас теперь такие связи на кладбище!

- Ничего, ничего, - втянув шею, пробормотал Сашка. - Я уже начинаю привыкать помаленьку. После третьей на неё уже можно будет смотреть без содрогания.

 

- Вот и чудненько, - выпивая, одобрил Нищета. - Полная победа демократии на отдельно взятой скамейке. Белый человек пьёт водку с цветными и никакого тебе расизма! Ну, а теперь поведай нам, Санек, по какому случаю ты таким франтом вырядился? По красоте оперения – вылитый сингапурский попугай! И среда обитания подходящая – зона отдыха. Кругом одни деревья. Неужели, просто отдыхаешь?

- Просто прогуливаться мне резона нет, - заявил Сашка. - Отдыхать можно, когда есть на что. Бизнес у меня здесь. Нащупал я одно дельце – два-три часа работы и порядок. Сыт, пьян и мелочь звенит в кармане.

 

- Вот видишь, мышонок, что значит высшее образование, пусть даже не совсем законченное? – поучительно заявил Нищета Мане. - В этом случае даже проблема трудоустройства становится процессом творческим. Кстати, друг мой, я надеюсь, что те услуги, которые ты предлагаешь это что-нибудь интеллектуальное?

- Обижаешь. Мы руками ничего не умеем, только головой, - констатировал заплетающимся языком Сашка–философ. – Я, Митрофаныч, как могу в силу своих ограниченных способностей несу прекрасное и вечное в узкую прослойку заново формирующейся бизнес-элиты. Как оказалось, с деньгами у них проблем нет, а вот с образованием…, - разводя руками, попытался завершить он нетрезвую мысль.

 - А чего несёшь-то? - с сарказмом заметила Маня. - У тебя же ни хрена нет – ни прекрасного, ни вечного, ни бесконечного. Пропил ведь всё. Несёт он. Несун.

 

- Ну и вкус у тебя, Митрофаныч, на женщин. Специфический, надо сказать, - рассматривая Маню с плохо скрываемым отвращением сказал Сашка. - На твою крошку и раньше-то без страха смотреть нельзя было, а теперь подавно. Ты бы её в аттракцион ужасов пристроил. У народа адреналин вёдрами будет выплёскиваться.

 - Много ты понимаешь в любви, щенок, - грубо оборвал собутыльника Нищета, нежно обнимая Маню за плечи. -  В моём возрасте уже любят душу, а не тело. Игра на флейте осталась в далеком прошлом. Наши с ней тела уже много лет назад перестали быть инструментом сексуальных утех. Сегодня наши тела – это тонкая и весьма непрочная оболочка, с трудом удерживающая бессмертную душу в пределах земной поверхности. А поскольку одной душе грустно и тягостно томиться в своём изношенном футляре, она ищет подобную себе пару – такую же ущербную и невостребованную. Вместе им не так противно отбывать концовку отведенного высшим проведением срока на грешной земле. Зря тебя, видно, философом называют. Не тонкое у тебя восприятие жизни.

- Не переживай, Митрофаныч. Вот сравняюсь с тобой по годам и количеству выпитой водки, восприятие само придёт как-нибудь, - резонно заметил Сашка, продолжая брезгливо коситься на Маню.

- Возможно, возможно. Так что там у нас за бизнес? —с интересом спросил Нищета.

 

- Скажу, не поверишь. Ты помнишь, где в советские времена считалось престижным отдыхать после ударного коммунистического труда? Правильно, - не дождавшись ответа, произнёс Сашка после паузы, - в ресторанах – монолитных сооружениях из стекла и бетона. Это был высший шик. А нынче увеселительные заведения престижно возводить в парках да лесопосадках. Вырубили кое-где деревья да понатыкали беседок. Нынешняя элита у нас как бы новая, а замашки у них из прежней жизни сохранились – напиваться на природе промеж деревьев и кустов. Тут уж ничего не поделаешь. Ну не любят они открытых и солнечных мест. Вот через этот, заметь, факт, через такое вот скрещивание привычного прежнего быта с новыми веяниями и сложился нынешний тип престижного питейного заведения – что-то среднее между постоялым двором и парком культуры и отдыха. Справедливости ради отмечу, что теперешние заведения более доступны. Демократичнее, что ли. Ни тебе швейцаров с генеральскими лампасами, ни ковров дорогих на полу. Да и наш брат туда просочиться может без особого напряжения. Не без того, бывает, гонят, но не часто. Приспособился я, хожу между столиками, потешаю публику. Кому стишок продекламирую, кому комплимент с лёгким полупоклоном. Короче говоря, меняю интеллект и элегантное обращение на выпивку и закуску. Приятно им чувствовать, что кто-то пред ними прогибается. А я человек не гордый. Нам прогибаться – не привыкать. Семьдесят лет прогибались и ничего, сомнениями и радикулитом не мучились. Осуждаешь?

 

- Понимаю, - успокоил разоткровенничавшегося приятеля Василий Митрофанович.

- Сейчас вот на повышение пошёл. Один из «крутых» к себе на работу позвал, - прихвастнул подбодрённый поддержкой собеседника Сашка.

- Да что тебе поручить-то можно, - ехидно осведомилась Маня. - Разве что из бутылок допивать.

- Референтом вот приглашают по связям с общественностью, - небрежно бросил Сашка, демонстративно не глядя в сторону женщины. – Так-то.

- Иди ты! – не поверил Нищета

- Получил официальное предложение. Согласие пока не дал.… Взял тайм-аут на раздумье, - подозрительно косясь на собеседника, сказал Сашка.

 

- А на кой хрен им референты вместе с общественностью? - в недоумении спросил Василий Митрофанович. Им адвокаты нужны.

- Этого добра у них и так хватает, - отмахнулся Сашка. - Тут другое. Кто-то ему посоветовал толи спьяну, толи, шутя, в депутаты проталкиваться. Но оказалось, что народным избранником стать не так уж и просто. Сунулся, он было на трибуну речи агитационные произносить ну и, конечно, скандал. Лексикончик-то не того. Сплошной жаргон. Я теперь его тексты перевожу с фени на литературный язык. Вот несу первый опыт. С трудом перевёл. Задерживаюсь, однако, а он этого не любит, - небрежно глядя на часы, Сашка суетливо засобирался.

- Вот бы послушать. Это же бесплатный концерт, - мечтательно произнёс Нищета.

 

- Нет ничего проще. Присоединяйтесь ко мне. Я вас как коллег представлю. Чёрт! – спохватился он, переводя взгляд с одного синего лица на другое. - Совсем из вида выпустил. Вы же это, как бы мягче выразиться, не совсем общепринятых расцветок. Ну да не беда, - с фальшивой бодростью в голосе успокоил он скорее себя, чем собутыльников, - скажу, что вы участники маскарада. Смотришь, какую-то копейку и заработаете. Только пусть твоя половина реже радостные эмоции проявляет. Этих если сильно испугать, дело до стрельбы дойти может.

- А почему бы и не попробовать, - с энтузиазмом поддержал сомнительное предприятие Нищета, уловив тревогу в Сашкином голосе. - Что-то нам в последнее время уж очень везёт. Ну, а если масть пошла, надо играть, не сомневаться.

Весёлая компания дружно поднялась со скамьи. Нищета, галантно взяв под руку Маню, двинулся по знакомому маршруту. Рядом с озабоченным лицом нервно поглядывая на часы, семенил Сашка.

 

ГЛАВА  4

 

Летнее кафе, расположенное на окраине парка, втиснутое между деревьями и небольшим заболоченным прудом, сплошь покрытым тёмно-зелёной тиной, оказалось конечным пунктом их маршрута. Отдыхающие, по желанию, располагались либо в помещении самого кафе, либо за столиками, стоящими на открытой площадке над которыми огромными разноцветными парашютами были раскрыты зонты. За одним из столиков вальяжно развалились в пластмассовых креслах трое бритоголовых молодых людей в ярких пиджаках. По количеству украшений из золота, представленных в виде цепочек, перстней и колец, они могли дать фору любому из известных золотых месторождений Якутии.

 

- Вот он, мой шеф, за третьим столиком слева, - взволнованно прошептал Сашка, указывая пальцем на сидящего с краю шкафоподобного верзилу.

- Чем их только откармливают, бройлеров? – испуганно укрываясь за спиной Василия Митрофановича, проявила первые признаки беспокойства Маня.

- Видишь, рекламный щит рядом с их столиком? - Продолжал шептать Сашка, прижавшись пересохшими губами к уху Нищеты. - Там и укройтесь, пока  не позову. Главное, момент подходящий выбрать для контакта.

Неловко потоптавшись у входа, приятели разошлись в разные стороны. Нищета и Маня укрылись за щитом, а Сашка, робко ступая и кланяясь на каждом шагу, направился к столику.

 

- Здравствуйте, господа. Владимир Петрович, пришел минута в минуту, -  заявил он, робко приблизившись к столику.

Три бритые головы медленно повернулись в сторону говорящего. Человек, к которому обращался Сашка, долго и с удивлением смотрел на согбенную фигуру, невесть откуда взявшуюся. Вдруг вспомнив что-то забавное, ухмыльнулся во весь рот и, хлопнув огромной ладонью по узкому лбу, радостно пробасил.

- Во блин, было, не забыл про этого. Принёс? - поинтересовался он у оробевшего Сашки.

- Как договаривались. Вот, пожалуйста, - облегчённо выдохнул тот, предъявляя листы, исписанные неровным почерком.

- Это, пацаны, мой этот… как там тебя? Обзовись, - полуобернувшись к  приятелям, нетерпеливо щёлкнул пальцами Сашкин шеф.

- Референт, - услужливо подсказал Сашка–философ, робко присаживаясь на край стула.

- О! Он самый. Надо будет, запомнить это погоняло.

 

- А на кой чёрт он тебе, Комок? – недоумённо поинтересовался качок с толстой в палец толщиной золотой цепью на бычьей шее.

- Понимаешь, Моторчик, в последнее время что-то дела разладились. Бизнес затормозил. То одна проверка наскочит, то другая. Пока крыша была нормальная, так и ничего вроде. А протекать стала, вот и повалили гурьбой одна за другой. Этих контролирующих органов столько развелось, что пальцев на руках и ногах не хватает. Толковые мужики дали наколку, что, мол, дескать, в депутаты протискиваться надо. Прилечь под неприкосновенность. Мало ли что. И всё бы ничего, да вот общаться с электоратом не получается. Слов не хватает. Головой понимаю, а выразить не могу.

 

- Что-то я не вкуриваю. Конкретно базаришь, по понятиям. Нечего перед этим твоим электоратом бодягу разводить, – лениво протянул третий. – И так все схавают, если в меру бабками потрусишь.

- Про бабки – это ты, Боцман, конкретно в точку попал. Только делать это с умом надо. Референт – первый мой вклад. Я тут набросал кое-какие слова на бумажке, а референт примарафетил, как следует. Слушай меня, образованный, и запоминай. При пацанах говорю, а это значит, что я за свой базар отвечаю. Сделаешь всё по уму, - веско сказал он, доставая из бокового кармана толстую пачку долларов и помахивая ею перед носом у обомлевшего референта, – озеленю. Ну, а если что не так – урою. И называй меня, так же, как и пацаны. Комок я, понял? Кстати, какое у тебя погоняло?

 

- Сашка–философ я, - ответил тот, не сводя зачарованного взгляда с пачки денег.

- Мне в жизни не запомнить, - с сожалением заметил  Моторчик.

- Нормально, как я понимаю, - рассматривая оценивающим взглядом Сашку, удовлетворённо подвёл черту  Комок. - Вот ты, Витек, почему Моторчик?

- Ну, машины я угонял у лохов по молодости, - предался воспоминаниям Витька-Моторчик. – Время было золотое. Угнал тачку и гуляй полгода, ни о чём не печалься…

- Правильно, - прервал воспоминания Комок. - А Боцман десять лет на флоте батрачил. До сих пор вся задница в ракушках. Никакой наждачки ободрать не хватит. А вот он – философ. Почему, спрашивается? – уставился он на Сашку немигающим взглядом.

- В университете я учился. На философском факультете, - пояснил тот неохотно. – Вот и приклеилось.

 

- Ясно. Теперь конкретно по делу, - приказал Комок, жестом приглашая Сашку продолжить отчёт.

- Понял. Так вот, - засуетился Сашка, вынимая дрожащими руками из бокового кармана пиджака два листа бумаги. - Это Ваш текст, а это, так сказать, его литературный двойник. Всё, как Вы и просили.

- Давай сюда, - протягивая руку, приказал Комок. - Своё я сам читать буду. Буквы одну от другой пока отличаю.

- Здесь у меня основной текст, - передавая лист, пояснял Сашка, - предваряет небольшое предисловие. Я, знаете ли, подумал, что возможен и телевизионный вариант выступления.

- Это ты правильно, - одобрил Комок. - Давай строчи.

 

- Уважаемые телезрители! – в манере популярного телеведущего начал Сашка. - Сегодня в нашей программе «Человек месяца» вы встретитесь с кандидатом в депутаты господином Комковым Владимиром Петровичем. В своем коротком интервью он поделится с вами предвыборной программой и путями ее реализации. Разъяснит свое видение тех проблем, с которыми сталкивается сегодня наше молодое, неокрепшее ещё демократическое общество. Вам слово, Владимир Петрович.

- Как вам начало, мужики? - спросил Комок, переводя взгляд с одного приятеля на другого. Те безуспешно пытались вникнуть в смысл происходящего.

- Что-то уж больно закручено. Перегрузка мозгов, - после мучительных раздумий  сказал Витька-Моторчик.

- Проще пробовали, не выходит. Думаю, годиться. Ну, что, академик, попробуем дуэтом, - решил Комок.

 

- Это называется диалог, - машинально поправил тот.

- Один хрен. Лишь бы дошло до этих ветошных, - медленно стал  читать Комок, с трудом разбирая слова. – Электоральный народ!

- Уважаемые избиратели! – начал Сашка, заглядывая по очереди то в свой текст, то в текст Комка.

- Молодец. Я забил вам стрелку, - продолжил, водя пальцем по листу, - чтобы без дураков побазарить за жизнь.

- Я пришел на встречу с вами, - эхом вторил Сашка, - что бы обсудить ряд насущных проблем, возникших в последние годы в нашем обществе. Поделиться своим видением путей выхода из сложившейся кризисной ситуации в стране, а так же разъяснить принципиальное отличие моей предвыборной платформы от мировоззрения моих уважаемых оппонентов.

 

- Про платформу ты того, не перегнул? Не на вокзале. Ладно, пошли дальше. Не любят меня бугры и их подвывалы, за то, что я при прежней власти я имел три ходки к хозяину.

- За свои демократические взгляды я трижды подвергался гонениям со стороны властей в застойные времена, - нахально переврал Сашка–философ.

- Но мне это по барабану – лишь бы дело кипело, – хвастливо заверил присутствующих Комок.

- Но никакие репрессии не изменили моих взглядов и верности демократическим принципам,  -  в очередной раз попробовал улучшить текст референт.

 

- Мне пацаны на днях шепнули, что в промокашке был за меня гнилой базар. Не понял! – кандидат в депутаты гневным взором окинул окрестности кафе.

- Помощники, ведущие мою избирательную компанию, обратили внимание на тот факт, что в нашей городской прессе проскользнули материалы, характеризующие меня с негативной стороны. Хочу отметить, что это наглая клевета завистников и оппонентов, - сделал попытку сгладить Сашка–философ.

- Я сказал, фильтруйте базар! – раскипятился Комок, стуча волосатым кулаком по столу.

- Я бы попросил уважаемую прессу более взвешенно подходить к оценке получаемой информации, поскольку это может привести к напряжению обстановки перед выборами, - язвил Сашка, прочувствовав пик напряжения монолога.

 

- А то у меня кто-то за базар ответит, - в голосе Комка зазвучал металл, не суливший ничего хорошего оппонентам.

- В противном случае мы будем вынуждены защищаться в установленном законом порядке, - подтвердил Сашка самые худшие опасения отдыхающих за соседними столиками.

- Я правильный пацан и стою конкретно за те дела, о которых по ящику распинался грустный парень, - чётко очертил свою платформу кандидат в депутаты.

- Я являюсь независимым кандидатом в депутаты и полностью поддерживаю те инициативы, о которых президент заявил в последних телевизионных выступлениях. Всё. Ну как? – заискивающе посмотрел в глаза шефу переводчик.

- А, братаны? Огласите приговорчик учёному, - потребовал Комок открыть полемику участникам круглого стола.

 

- У тебя базар конкретнее, - подвёл неутешительный для Сашки итог Боцман. - А о чём этот твой сверчок стрекотал, я так и не врубился.

- Был бы весь электорат такой, как ты, - мечтательно произнёс Комок, - тогда бы и я без проблем. А так.… Думаю, сойдёт на первый случай. Получи, референт, пару соток зеленью, - сказал он, доставая из барсетки купюры. - Как я обещал, и выходи завтра на офис трудоустраиваться. Трудового стажа у меня ещё никто не зарабатывал, но бабки иметь будешь.

- Благодарю Вас, Владимир Петрович, - Сашка осторожно протянул руку, принимая деньги.

Комок, уловив в воздухе запах спиртного, спрятал руку с зажатыми в ней купюрами за спину и подобно взявшей след собаке втянул носом воздух.

 - А ну дыхни, - потребовал он.

Сашка сконфузился, но исполнил законное требование работодателя, придержав дыхание, насколько это было возможно.

 

- Похоже, референт, ты залил за воротник, находясь при исполнении. А у меня с этим строго. В рабочее время не пьют. Для начала штрафую тебя на сотку, - объявил он, пряча одну бумажку в барсетку, - за нарушение трудовой дисциплины. Считай, что я тебя предупредил.

Сашка, тяжело вздыхая, принял купюру. Жалко улыбаясь, он попятился и неожиданно для себя наткнулся на Нищету, стоящего у него за спиной.

- Смотри, Комок, к нам голубого прибило, - удивился Боцман, приподнявшись и с интересом рассматривая Нищету. – Непорядок в питейном заведении. Не по мастям легли цвета. Предупреждать надо о таких сюрпризах. Не по понятиям это.

 

- Ряженые это, - затараторил Сашка, пытаясь загородить Нищету. - С карнавала. Праздник сегодня в парке, вот они и будут народ развлекать.

- Это правильно, - одобрил затею Витька-Моторчик. - Не умеем мы отдыхать по-человечески. Только, только кое-что на западе перехватили из культуры. Слышь, синяк, а ну изобрази что-нибудь, развей тоску.

- Без проблем, - оттирая Сашку плечом, легко согласился Нищета. - Ваши деньги – мой аттракцион, господа коммерсанты.

- Вкладываю в культуру пятьдесят баксов, - объявил Боцман, небрежно бросая купюру на стол. – Отбубни за эти бабки, что-нибудь этакое…  Только не вздумай впарить мне туфту. Отвинчу синюю голову.

 

Нищета аккуратно взял купюру и, грациозно помотав ею в воздухе, отправил в один из своих бездонных карманов. Сидящие за столом зачарованным взглядом проводили синюю руку, уносящую ассигнацию.

- Ну что же, пацаны. Референт переводит вам тексты с фени на литературный, я же попробую прокрутить обратный вариант, - удовлетворённо заметил Василий Митрофанович, принимая позу человека, декламирующего стихи. - Агния Барто. «Зайка». Вначале вариант Агнии, дай Бог памяти, затем мой собственный.

 

Зайку бросила хозяйка

Под дождём остался зайка.

Со скамейки слезть не смог,

Весь до ниточки промок.

 

А теперь мой вариант более созвучный сегодняшним реалиям. Отрыжка, будем говорить, эпохи перестройки.

 

Зайку кинула хозяйка,

И подсел на бабки зайка.

Продал всё, что только смог,

Но висит на зайке долг.

 

- Прокололся, значит, кролик, - со знанием дела резюмировал Комок. - Зависнет теперь на счётчике, вислоухий.

- Тут надо смотреть, что за хозяйка, - глубокомысленно изрек Витька-моторчик. - У этой, видать, с крючка не сорвёшься. А что, стишок конкретный, за жизнь. Давай тарахти дальше.

- Следующее произведение - «Бычок», - Нищета прокашлялся. - Первый вариант.

 

Идёт бычок качается,

Вздыхая на ходу.

Вот досточка кончается,

Сейчас я упаду.

 

Перевод.

 

Идёт бычок качается,

С разборки возвращается,

Колбасясь на ходу,

Ох, доза-то кончается,

Сейчас я упаду.

 

- Не рассчитал выходит, дозу, - позлорадствовал Комок.

- Всякое на стрелках случается, - заступился за бычка Боцман.

- На этом, уважаемые господа бизнесмены, я объявляю литературный вечер закрытым. С нетерпением жду ваших рецензий на мои литературные опыты.

- А ты, мужик, талант, - подвел черту Витька-Моторчик. - Стишата-то в масть. За жизнь стишата. Мы здесь пару – тройку раз в неделю отрываемся по богатому. Подруливай, отсыплем немного зелени за талант.

- Заспонсируем, так сказать, - ввернул модное словечко Боцман.

- Замётано, мужики, - обрадовался Нищета и, подхватив под руку Сашку–философа, быстро, почти бегом устремился к выходу. По пути к ним присоединилась Маня, так и не рискнувшая войти на территорию кафе.

 

- Делаем ноги. Нам больше двадцати минут в одном месте светиться не рекомендуется, - отойдя на безопасное расстояние и с трудом переводя дух, сказал Нищета. - Денег у нас теперь, как у дурня махорки, но, как ни странно, вся наличность в инвалюте. Есть мнение превратить чуждые нам купюры в денежные знаки, имеющие хождение на территории нашего демократического государства, - принялся вещать он голосом позднего Брежнева. Услышав голос покойного вождя, Маня вздрогнула и перекрестилась. - Так сложилось, Сашок, что в обменке показывать можно только тебя и то не долго, - подвёл неутешительный итог Василий Митрофанович.

- Сто баксов из-за вас, придурков, потерял, - досадовал Сашка, неприязненно косясь на своих синих компаньонов. - Уже в руках держал. Чтобы потерпеть часок – другой, а потом пей, хоть залейся.

 

- Ничего не попишешь, такой уж невыразительный у нас менталитет, Сашок, - философски заметил Нищета, пытаясь успокоить расстроенного приятеля. - Да и взяли и так уж плохо, чтобы огорчаться. Не вешай носа, дружище. Теперь у тебя не работа – мечта. Натрусишь ещё валюты со своих новых шефов. Зеленью они обвешены, как дерево весной. Ты теперь – большой человек. Значительный вес имеешь у сильных мира сего. Я правильно говорю, Маня?

 - Не знаю, - неопределённо ответила Маня, что-то озабоченно обдумывая. - Я вот только одного понять не могу, с каких это делов Сашкиному Комку неприкасаемым стать захотелось? Я вспоминаю, в школе проходили, что такие неприкасаемые в Индии проживали. Давно, правда, это было. Так к ним там хуже, чем к золотарям относились. Остальной народ брезговал с ними даже ручкаться. А этот даже платить готов за подобное паскудство.

 

- Эх, Маня, - снисходительно пояснил Нищета. - Вечно ты всё путаешь. Несмотря на то, что у этих двух слов один и тот же корень, смысл у них совершенно разный. Всё дело в том, о каких касаниях идёт речь. Так пойдёшь в обменку-то? – вновь поинтересовался он у озабоченного Сашки. - А мы тебя подождём в тихом месте.

- Я на лавку возвращаться не буду, - испуганно тараща глаза, изменился в лице  Сашка. – На кой мне повторный стресс. Мне там кусок в горло не полезет от кошмарных воспоминаний. Да и обменка – история длинная, а кушать хочется сейчас. Есть встречное предложение. Здесь неподалеку имеется сносная забегаловка. Там недорого и уютно. Можно перекусить и здоровье заодно поправить. К тому же, контингент там подбирается – оторви и выбрось. Так что не до нас им. С утра об одном думают – где бы выпить и за чей счёт. Вопрос один: хватит ли капитала в национальной валюте?

 

- А я тебе, о чем толкую. С национальной денежной единицей проблемы. Ничего подобного не имеется. Исключительно сплошные у. е., - торопливо убеждал колеблющегося собутыльника Нищета, опасаясь, что Сашка может передумать.

- Интеллектуалы, мать вашу, - презрительно глядя на мужскую составляющую разношерстной компании, процедила сквозь зубы Маня, - а как дойдёт до дела, беспомощнее мыши. Я здесь уже кумекала и разные варианты прикидывала. Есть одна мыслишка на тему бесплатного получения жидких и твердых витаминов.

- Каких витаминов? – не понял Сашка.

- Водки и колбасы, недотепа, - отрезала Маня

- Материализуй мысли в слова, - с интересом рассматривая спутницу жизни, попросил Василий Митрофанович.

 

- Не так давно в нашем районе магазинчик открыли, - торопливо, боясь, что её прервут, затараторила Маня, - на улице имени героя-пионера Павлика Морозова.

- Видел, - равнодушно подтвердил факт наличия магазина в указанном месте Нищета. - Там что, таких ущербных, как мы, бесплатно отоваривают?

- Продавцом там сейчас Верка Малявкина торгует, - не обращая внимания на ехидное замечание сожителя, продолжала Маня. - Со второго подъезда. Ты ее знаешь. Товар - сказка. Водочка, селёдочка и другие радости жизни. Исключительно наше меню.

- Ближе к сути, стратег, - нетерпеливо буркнул Сашка. - Не тяни резину. Кушать хочется, аж живот к позвоночнику прилипает.

 

- Слушайте, не перебивайте, - сердито засопела Маня, сверля Сашку злыми глазами. - Мне и так трудно столько слов говорить на почти что трезвую голову, а ты ещё юродствуешь, сопляк. Запоминайте, что я говорю, если сами ничего толкового придумать не можете. Так вот Верка эта пару лет назад к какой-то религии примкнула. Прямо из комсомола.

- Что, минуя промежуточный этап адап­тации? – деловито спросил Нищета. - И какую же церковь она теперь представляет?

- Толи к официальной религии прислонилась, толи в секту впарилась, не знаю, я в этом не сильно разбираюсь, - неопределённо пожала плечами Маня, - Более важных дел хватает. Но слышала я, как она про конец света пророчествовала. Чисто религиозный мракобес.

 

 - А ведь точно, - спохватился Сашка. – Манины наблюдения соответствуют действительности. Приходилось и мне наблюдать, как она старух агитировала за это самое дело. А мы-то тут причём?

- Я чего-то не пойму, - ехидно осведомилась Маня. - Вы мужики вроде не плоскоголовые. Есть мес­то для чайной ложки мозгов. Одной на двоих. Простых вещей уразуметь не можете? Дельце-то плёвое. Устроим ей конец света в отдельно взятом гастрономе.

Нищета и Сашка загомонили, перебивая друг друга и восторженно похлопывая Маню по синим плечам.

- Ты смотри, как коварно всё придумала! – восхищался Василий Митрофанович.

 

- Человек мечтает о конце света, как тут не помочь? Считаю, что в наших силах его приблизить в конкретной продуктовой лавке. Как я-то до такой простой вещи не додумался? Вот за что, Маня, я тебя люблю, а в случаях, подобных этому, даже боготворю. Подлости в тебе на всё женское общежитие хватит и ещё немного останется.

- Светлая голова, - льстиво вторил ему Сашка-философ. - А по внешнему виду не скажешь.

- Внешность, Саня, бывает очень обманчива, - нежно глядя на Маню, сообщил Нищета

- Только подождать придётся какое-то время, - самодовольно промурлыкала Маня. - Покупателей там много топчется в это время. Момент надо выждать подходящий. А пока, в подъезде напротив укроемся. Переждём покудова, - решила она, скрываясь с мужчинами в подъезде соседнего дома.

 

Небольшой одноэтажный магазинчик, скромно приткнувшись в тени многоэтажных домов, возник на улице имени героя-пионера Павлика Морозова недавно. Подобных небольших торговых точек в последнее время в городе появилось немало. Торговали самыми ходовыми товарами, на которые существовал постоянный и повседневный спрос: продуктами питания, традиционно употребляемыми населением ежедневно и спиртным в неограниченном ассортименте. Рядом с продуктами нередко соседствовали промтоварные изделия: стиральные порошки, зубные пасты и всякая прочая мелкая дребедень. Обычно товары отпускал один продавец, иногда их было двое, но не более того. Очередей здесь, как правило, не наблюдалось, но постоянно в течение рабочего дня у прилавка толкалось несколько человек, рассматривающих витрину и выбирающих покупку по вкусу.

 

В магазине, на который нацелилось разноцветное трио, за прилавком хозяйничала молодая женщина, бойко отпускавшая товар. Покупателей в этот час было немного и долго они не задерживались. Экзотическая тройка, укрывшись напротив в подъезде жилого дома, вела скрытое наблюдение за входной дверью торговой точки.

- Ты бы сходил, посмотрел, что и как, - попросил Сашку Василий Митрофанович, пытаясь укрыть синее лицо от нескромных взглядов воротником пальто. – А то как бы чего не вышло. Если вместе с нами посторонние люди войдут неизвестно, как оно обернётся.

- Сделаем так, - принял решение Сашка, беря на себя организационную сторону проекта. – Вы с Маней останетесь в подъезде, а я буду крутиться возле магазина и, как только он опустеет, подам сигнал. Ну, а вы уж не зевайте, действуйте.

 

Нищета, заняв позицию на лестничной площадке у окна, откуда магазин просматривался, как на ладони, сосредоточил всё внимание на подельщике. Тот нервно вышагивал у входа, топчась под окнами и время от времени уныло в них заглядывая. Всякий раз, обнаружив внутри покупателей, он возобновлял прерванное движение сокрушённо разводя руками.

«Ну, что я могу сделать, - как бы означал этот жест, – не выгонять же мне их».

Через полтора мучительно тянувшихся часа долготерпение налётчиков было вознаграждено. Сашка отчаянными жестами просигнализировал "объект опустел" и с обезьяньей ловкостью перевернул табличку, висящую на двери. Надпись «Закрыто» надёжно прикрывала тылы синего диверсионного отряда от наскока случайных покупателей. Нищета, цепко держа Маню за руку, с упрямством буксира, волокущего тяжёлую неуклюжую баржу, устремился к цели. Сашка с элегантностью вышколенного швейцара предупредительно распахнул дверь магазина, пропустив подельщиков внутрь. Запрыгнув в помещение, Василий Митрофанович ринулся к прилавку, не давая продавщице опомниться. Маня жадно рассматривала расставленную на полках снедь. Непривыкшая к космическим скоростям, она ещё какое-то время продолжала двигаться по инерции.

 

- Что желаете приобрести, - с предупредительностью человека, желающего сбыть лежалый товар, поинтересовалась продавщица, озабоченно  подсчитывая что-то на калькуляторе. – Всё свеженькое. Только сегодня завезли…

 

Не получив ответа, Верка подняла глаза на вошедших покупателей и, обнаружив в опасной близости от себя две безобразные синие рожи, обомлела. Бледная, с трясущимися губами и прыгающей челюстью, хозяйка помещения тщетно пыталась унять колотившую её тело дрожь. Мощные молочные железы, вибрируя в режиме отбойного молотка, прессовали хлипкий прилавок. Не в силах оторвать полного ужаса взгляда от неизвестно откуда взявшихся вампиров, она, пятясь, медленно отступала в подсобку, с трудом шевеля ватными ногами. Упёршись могучей спиной в стену, застыла и приготовилась умереть стоя. Нищета, кряхтя и ухая как филин, не без труда перевалился через прилавок и мерзко осклабившись, схватил испуганную женщину за ледяную руку.

 

- Собирайся, Вера, - взвыл он, замогильным голосом сверкая белками глаз, выглядевшими на фоне кобальтовой физиономии устрашающе, - за тобой мы посланы, девочка. Сегодня заканчивается твой жизнен­ный путь. Срок, отведенный тебе для пребывания на грешной земле, истекает, - скорбно взглянув на запястье левой руки, где состоятельные граждане обычно носят часы, нагнетал он - через двадцать минут. Таково справедливое решение высшего суда. Приговор вынесен окончательный и обжа­лованию не подлежит.   

- Кто? Кто вы такие? Откуда? – прохрипела Верка, подавая первые признаки разумной жизни, но всё ещё балансируя на грани между обмороком и смертью.

- Не бойся, не налоговая инспекция, - грубо оборвала причитания тяжело дышащая Маня. – Всего-навсего посланцы с того света. Специалисты по перемещению грешных душ по небу. Или по нам не видно, дальтоничка?

 

- Нет! Как же так! Подождите.… Куда собирайся? Я же молодая совсем... И верующая.… Сгинь нечистый, - страстно закричала Верка, отталкивая Нищету, бестолково мечась между прилавками, опрокидывая мешки с сахаром и сбрасывая с полок консервные банки. - Не буду я никуда собираться. Не бу-у-у-д-у-у-у…, - иступлено взвыла она, испугав маячившего в окне Сашку.

 - Не нагнетай, - строго прикрикнул Василий Митрофанович, настигнув беснующуюся продавщицу и оттесняя её плечом от продуктов питания. - Нам в полемику вступать по штатному расписанию не положено. Так что угомонись, да собирайся живее. Мы в чистилище, - вновь смотрит на запястье, - уже минут на двадцать опаздываем. График нарушаем. Из-за тебя, грешницы, под сокращение штатов попадём. А нам бы не хотелось. Нам работа нравится. Объясняю популярно: на твоё место здесь на земле уже вакансия объявлена. Новый человек родиться должен. Он же не может ждать больше девяти месяцев. Если бы, к примеру, ты вместо семимесячного ребёнка была запланирована, тогда можно было бы ещё о чём-то говорить и планы строить. А так... Извини. Работа. У тебя, красавица, самый переходной возраст, - ухмыльнулся он, - будешь переходить с этого света на тот… Ты что? Ты зачем это….? – принялся Нищета тормошить теряющую сознание Верку. - Вот чёрт. Придержи-ка её, – приказал он Мане. - Неладное что-то творится с этим работником прилавка.

                        

- Вроде как в об­морок собралась, грешница, – внимательно всматриваясь в мраморное лицо продавщицы, сообщила Маня. - Эх, видно перегнул ты палку. Много страху нагнал. Стресс очень сильный получился.

- Это же надо, - озадачено принялся чесать затылок Нищета, вконец растерявшись и не совсем соображая, что необходимо предпринять дальше. - При такой собачьей должности и такие хлипкие нервы. Если отключится надолго, весь творческий замысел коту под хвост. А как было задумано. Со второго захода вряд ли такой замечательный эффект повторится. Что делать-то будем, - раздражённо спросил он у Мани.

Подойдя к потерявшей сознание женщине, Маня принялась хлопать её по щекам. Та не подавала признаков жизни. Тогда набрав в рот минеральной воды из стоявшей на прилавке бутылки, Маня извергла её на бледное лицо продавщицы, при этом чувствительно обогатив ее производными этиловых спиртов, никогда не выветривающихся из пропитого организма.

 

- Вроде оклемалась, пташка. Успокойся, душа грешная, - скорбно причитала она над Веркой. - Не ты первая, не ты последняя. Все там будут в разные сроки: кто раньше, кто позже. Видишь, мы с Васей уже там, и скажу тебе, неплохо пристроились. На хороших должностях и в почёте у начальства. Теперь твоя очередь подошла. Иди, не ерепенься. Не нарушай график перемещения душ по небу.

- Так ведь в пекло же! – рыдала пришедшая в себя Верка, орошая синее Манино плечо обильными слезами. - Если бы в рай, так я бы ни слова. Без слез и причитаний. Зря я, выходит, поклоны била да свечки в храме ставила пачками.

- Какой там рай, - презрительно процедила Маня, недолюбливавшая людей, торгующихся по всякому поводу. - Там все белые и пушистые. В чистых простынях и с крыльями. А ты на нас посмотри. Внимательнее присмотрись к нам. Разве мы взлететь сможем? Нет. Не на чем. Да ещё с таким грузом, как ты. Одних грехов в тебе килограммов семьдесят будет. А под землю провалиться – это без проблем. Как это, Вася, там по науке называется?

- Ускорение свободного падения.

 

- Вот, вот. Раз. И мы на месте. Так что давай, не задерживай. У нас норма. Таких, как ты, сегодня ещё троих сдать надо. Для плана. А то премии не будет.

- Господи-и-и! – завыла Верка, принимаясь за старое.

Но было уже поздно. Василий Митрофанович, внимательно отслеживавший процедуру воскрешения, насторожился, уловив хитрый блеск глаз, сверкнувший из-под опухших от рыданий век. Он, никогда не доверявший женским слезам, понял – продавщица что-то замыслила, и самодовольно ухмыльнулся. - За что же мне напасть такая? – продолжала страдать Верка. – Может, оклеветал кто? Какая-нибудь сука из недавно усопших настучала на меня там, наверху? Или ошибка какая вышла, а?

- Ошибки быть не может, - степенно исследуя надписи на бутылках с водкой, терпеливо втолковывал Василий Митрофанович. - У нас канцелярия точная. Все твои грешки у меня вот здесь, - потряс он перед Веркиным носом сложенной вчетверо газетой, - в служебной записке прописаны. Пожалуйста, разъясняю. Но кратко из-за дефицита времени. Ком­сомолкой была?

 - Все были.

 

- Сейчас речь о тебе конкретно. Аморальный образ жизни вела? Ответь как на духу. Сколько к тебе мужиков ходило? И отдельной графой: из них женатых. Говори правду. Не порть статистику.

- Пять. Из них четыре, - проведя несложные подсчёты в уме, призналась Верка. – Кобели. Им удовольствие, а на мне теперь грехов как собаке блох навешано.

- А по нормам только три холостых положено, - назидательно заметил Василий Митрофанович. – Теперь перейдём к производ­ственной деятельности. Недовесы, недоливы, обсчёты клиентов имели место?

- Так в разумных же пределах, - поразилась осведомлённости потусторонних сил Верка. - Без наглежа. Господи, ведь это же норма жизни для работника прилавка. Неужели на том свете вникают в такие интимные подробности человеческой биографии. Здесь на земле на это даже проверяющие органы ноль внимания при хорошем, конечно, отношении и взаимопонимании.

 

- Не богохульствуй, - ледяным голосом прервал грешницу Нищета. - Нам виднее, что проверять, а что нет. Ну да ладно. Это всё мелкие твои шалости. Незначительные. Есть грешки и крупнее. А именно разбавление водки водой из-под крана. Будешь отрицать?

- Было, врать не буду, - подозрительно легко согласилась Верка. - Но не из-под крана, а кипячёной водичкой я разбавляла. Неправильно вам на меня стукнули.

- Кипячёной говоришь? – с интересом рассматривая собеседницу, переспросил Нищета. – Соблюдала, выходит, гигиену и санитарию. Это, конечно, снижает остроту вины, хотя и градусы, кстати, тоже. Но всё равно. У нас план. Положено по плану шесть грешников в сутки сдать. Ничего не попишешь. Работа есть работа. Собирайся быстро.

 

- А может это…, - судорожно подмигивая хитрым глазом, предложила окончательно ожившая Верка, - договоримся? А?

- Ты что это, собака ОРСовская, никак взятку нам предлагаешь? – радостно спросила Маня.

- Да, - торопливо подтвердила  Верка, чувствуя, что появился шанс избежать скорбной участи. – Только это частный магазин. Отделы рабочего снабжения при советской власти были. Нет их сейчас. И ОРСы ликвидировали и власть вместе с  ними.

- Я, Маня, не перестаю удивляться на этих работников прилавка, - восхитился Нищета. - За нею с того света прибыли по срочному набору, а она тут «что, где, когда» устраивает. Шоу у прилавка. Да еще в лапу пытается сунуть темным силам. Как при таком раскладе с коррупцией бороться? Что делать с этим социальным бедствием – ума не приложу, – задумчиво проронил он колеблясь. – Ты хоть понимаешь, что кого-то через твои вот эти махинации вне очереди взять придется? Совершенно постороннего человека. А ей бы еще жить, да жизнью наслаждаться.

 

- Понимаю. Еще как понимаю, родненькие вы мои... Ну, так как, договорились?

- Жаль мне тебя, Вера. Мы ведь тоже не ангелы, как видишь. Профиль несколько иной. Видно, ничего не поделаешь с этим социальным бедствием – взяточничеством и коррупцией. Давай уж, пока не передумали. На такой вредной работе и сам взяточником станешь, а это болезнь заразная. В этой стране уже ничему не удивляешься. И радуйся, что мы пришли, сговорчивые. Те, другие, не берут. А мы идем навстречу солидному клиенту. Цени! Да и вот еще что. Ты нам деньги не суй, не надо. Разве, что самую малость. А вообще-то они нам ни к чему. Продуктами давай и водкой. С этими у нас напряженка. Грешники всё выпили и сожрали, сволочи. Везельвул, козел номенклатурный, со вторника на продукты питания и водку карточки ввел. Кризис говорит.

 

- Скажите, какие у вас порядки строгие, - подлизывалась Верка, наблюдая за процессом перемещения товара с полок и витрин в мешок, предусмотрительно захваченный Маней так, на всякий случай. Когда мешок, показавшийся Верке бездонным, был заполнен наполовину, у продавщицы проявились первые признаки беспокойства. – Не много ли товара грузите? Мне уже и торговать совсем не чем осталось…

- Может быть, ты передумала? – нехорошо улыбнулся Нищета. - Может быть, товар оставим, а тебя возьмём с собой? Всем спокойнее будет. У нас тоже проверки бывает, случаются. Ни в какое сравнение с вашими земными не идут.

- Нет, нет. Это я так, погорячилась, - встревожено заверила Верка, крестясь и на этот раз успешно отступая в подсобное помещение. – К слову сказала для поддержания разговора…

 

Нищета и Маня спешно наполняли мешок всяческой снедью, отдавая предпочтение спиртному и колбасам, к которым Маня питала особую слабость. Василий Митрофанович не прекращал ни на минуту запугивать деморализованную продавщицу. Держа мешок за край, он внимательно контролировал движение Маниных рук складывающих в мешок продукты и бутылки, давая толковые советы, касающиеся методики рациональной загрузки товара. Удостоверившись, что мешок набит до отказа, Нищета, взвалив его на спину, широкими уверенными шагами направился к выходу. Маня семенила сзади, заботливо прикрывая добычу с тыла. Сашка-философ, в волнении мечущийся у двери, с тревогой ожидал завершения сомнительного эксперимента. На крыльце магазина уже образовалась небольшая очередь покупателей, выражающая недовольство закрытой дверью.

- Что же это творится? - скрежетала корешками зубов тощая старушонка, наскакивая на Сашку, - когда хотят тогда и закрывают.

- Ты что, бабка, не видишь, что ли? – с облегчением выдохнул Сашка, перехватив на ходу мешок из рук Нищеты, возникшего в дверном проёме. – Проверка налоговой инспекцией.

- Вижу, - окинув понимающим взглядом мешок,  успокоилась старуха. – Так бы и сказали. А почему в синих масках? Спецназ?

 

Не останавливаясь и не снижая скорости, тройка поспешно уносилась всё дальше от места преступления. Темп задавал коренник Василий Митрофанович. Не отставал от него и гружёный Сашка. Пристяжная Маня слегка сдерживала обоих рысаков неуклюжей иноходью, существенно замедляя бег всего коллектива.  Время от времени Нищета грубо дёргал её за руку, заставляя переходить с аллюра на галоп. Удостоверившись, что от магазина их отделяет безопасное расстояние, Василий Митрофанович сбросил скорость до прогулочной.

- Вижу, всё удачно сложилось? – задыхаясь, спросил Сашка.

- Сложилось, как сложилось, - пыхтел Нищета, теряя остатки сил. - До твоей забегаловки долго по людным местам ковылять придётся?

 

- Прошу прощения, босс. Я всё время забываю о вашей с супругой необычайной привлекательности, - весело заржал Сашка, в восторге хлопая Нищету по спине. – Ну что же.… Как-нибудь, замаскируем эту загадочную синеву и будем красться, прячась в тени домов. Благо – далеко идти не надо. Пивная в соседнем доме. Зря беспокоишься, Митрофаныч, - оптимистично продолжил он. - Время, время-то какое суетливое нынче. Да хоть вы с зелёными рожами вышли бы, хоть с разноцветными, как у могиканина. Не реагирует наш человек, ни на какие аномальные явления, покинув родной подъезд. Несётся как конь по степи. Одним глазом под ноги косит, бездорожье как-никак, другим встречных пешеходов исследует на предмет последствий столкновения. В сторону глянуть некогда не то, что вас, гре­шных, рассматривать. Как говорится, век космических скоростей и необдуманных решений. Так, что давай без мании величия и излишних волнений. Мы здесь всё равно, что в пустыне безлюдной.

 

- Тогда не будем терять время, - решил Нищета, понимая, что укрыться всё равно где-то необходимо. – Тут ты Саня, пожалуй, прав. Если на свежем воздухе на нас ноль внимания, то в питейном заведении такого ущербного класса и подавно отсидимся без проблем. Надо торопиться, пока от истощения не померли. Живот от голода бурчит, пищи требует.

- И выпить обязательно надо, - страдала трезвая Маня.

Сашка-философ, опустив мешок на землю, сосредоточенно принялся рыться в карманах брюк. Вскоре на дневной свет было извлечено несколько мелких монет и одна помятая бумажка. Капитал был тщательно пересчитан.

 

-  На пару кружек пива и пирожок с горохом от прошлогоднего урожая, пожалуй, я наскрёб, - подвёл он итог бухгалтерского учёта. - Возьмём так, для витрины. А содержимого мешка нам надолго хватит. Схема проникновения будет следующая. Входим. Я заказываю. Выбираем самую дальнюю стойку, где потемнее да поспокойнее. Народу там пара – тройка алкашей. Стоим тихо и никакой суеты.

 - Вась, а Вась, что это он раскомандовался-то? – проявила первые признаки недовольства трезвая Маня. - Мы, значит, харчи и выпивку добываем, да ещё кормим и поим этого философа, а он указывает, что нам делать, а чего не требуется. Смотри, какой командир выискался!

- Всё дело в том, крошка моя, - скорбно молвил Нищета, снисходя до объяснений, - что мир, окружающий нас, неодинаково справедлив к людям различных рас, а Саня в отличие от нас цветных – сахиб – белый человек.  Хуже того, нас в нашем нынешнем виде не то, что общество – передовая антропологическая наука на сегодняшний день не сможет идентифицировать как расу. Ну, что же, - вельможным голосом заявил он, снисходительно поглядывая на Сашку, - веди нас скорее, Сусанин Иван.

Бережно взяв ворчащую Маню под руку, он не без усилия сдвинул её с места, задав неуклюжему телу сожительницы нужное направление движения.

 

Тёмная, тесная пивная занимала полуподвальное помещение цокольного этажа пятиэтажного здания, бесцеремонно вытеснив оттуда общественный туалет. Место, где в прежние времена одновременно и, причём совершенно бесплатно (что сегодня кажется диким и невероятным) могли справлять физиологические нужды двенадцать среднестатистических советских граждан обоего пола, кардинально сменило свой профиль. На самом пике демократических преобразований права представителей обоих полов были попраны самым бесцеремоннейшим образом, и столь важное для нормального существования человечества заведение подверглось странной метаморфозе. Приватизированное шустрым дельцом, оно самым волшебным образом преобразовалось в пивной бар с броским названием «Посидим у Коли», где его новые и старые функции слились в единый непрерывный процесс. Роковую роль в получении нужником нового статуса сыграло то обстоятельство, что территориально он располагался на одной из центральных улиц города, чем и привлёк к себе нездоровое внимание бизнесмена. В результате лёгкого косметического ремонта десять из двенадцати полезных отверстий в полу были замурованы за ненадобностью; перегородки, отделяющие одного сидящего мыслителя от другого, были беспощадно сметены, а стены, стыдливо прикрытые неброской кафельной плиткой, придали помещению относительно культурный вид, соответствующий духу заведения.

 

Недолго мудрствуя, в дальнем от входа конце помещения, была установлена стойка, увенчанная двумя зелёными сифонами, которые предназначались для разлива пива. Зал, уготовленный для приёма посетителей, был практически полностью заставлен длинными высокими столами, размещаться за которыми можно было только стоя. Переоборудованное помещение позволяло одновременно разместить в пять раз больше человек, чем это было предусмотрено прежним его предназначением. Так что, посидеть «у Коли» не складывалось. Получалось только постоять. Но ни протестов, ни недовольства планировка зала у постоянных клиентов забегаловки не вызывала. Подобные принципы приветствовались демократически настроенной публикой, любящей проводить досуг в подобных заведениях. Воздух, перенасыщенный стойким запахом пива, перегара, сигаретного дыма и человеческого пота, создавал непринуждённую дружескую атмосферу для близких по духу и вредным привычкам завсегдатаев. За стойкой, называемой посетителями не иначе, как трактирной, всегда царила одна и та же толстая барменша, работающая в режиме  автомата.

 

Нищета и Маня, забившись в самый дальний и тёмный угол, настороженно обозревали территорию, в любой момент могущую стать для них враждебной. Вскоре к компании присоединился Сашка–философ, по-хозяйски держа в одной руке три бокала с пивом, а в другой полиэтиленовый пакет с пирожками.

- Что взгрустнули, молодожёны? - неистовствовал он в предвкушении трапезы. -  Иль местные нравы претят изысканному вкусу столь важных персон? Так мы сейчас распорядимся…

- Попридержи язык, бледнолицый, - свистящим шёпотом отозвался Нищета, не переставая с тревогой поглядывать по сторонам. - Нам реклама ни к чему. И так пользуемся спросом, и не малым.

 

- Понимаю и принимаю ваши опасения, мои разноцветные друзья, - заговорщицки подмигнув, заверил Сашка, делая большой жадный глоток из бокала. - Ну что же, если вы так встревожены неопределённостью своего положения, давайте оценим ситуацию. Проявим, так сказать, гражданскую бдительность на вражеской территории. Не вызывает сомнения тот факт, что продавщице не до нас. Вся из себя в профессиональных заботах. Вы только взгляните, как хлопочет. Обвешивает, обсчитывает, не доливает. Горит на работе. Те двое красавцев, что за соседним столиком расположились, уже довольно основательно хобот в спиртовом растворе замочили. Думаю, они друг друга даже на очной ставке опознать не смогут. Обратите внимание, качаются паразиты с амплитудой колебания сорок градусов. Это главный критерий. Желаете узнать, какой напиток они влили вовнутрь? Нет, так нет, - покладисто согласился он, заметив, как лениво отмахнулся Нищета. – Остальные не в счёт, поскольку то расстояние, что нас от них отделяет в теперешнем их состоянии, непреодолимо. Даст Бог, и мы в таком коллективе приживёмся без конфликтов. Подводя итог вышесказанному, можно смело констатировать – ничто не мешает нам плавно перейти к главной процедуре. Ну, что «сим-сим, откройся», а Митофаныч?  - деловито спросил он, просовывая руку в мешок.

 

- Извлекай уже приличный продукт, не томи, - досадливо морщась, разрешил Нищета, - а то в этом пиве воды больше, чем натурального продукта. У меня есть подозрения в отношении того, как они в этом напитке жёлтый цвет поддерживают.

- Ну, Митофаныч, ну и хват! -  не переставая восторгаться, рылся в мешке Сашка. - Да ты полмагазина вынес, отец родной. Давно я столько выпивки и еды у себя под носом не видел.

Радостно воркуя, он беспрерывно извлекал из мешка спиртное, колбасу, сыр и зачем-то консервы, открыть которые было не чем, аккуратно расставляя всё это богатство на столе. Маня, цепко схватив первую оказавшуюся в поле её зрения бутылку с водкой, расплескала её по наполненным пивом кружкам.

- Хлебнём ёршика, - счастливым голосом предложила она, нетерпеливо поглядывая то на быстро пустеющую бутылку, то на уровень гремучей смеси в кружках.

 

Нищета, не принимавший участия в общем веселье, не сводил настороженного взгляда с двух пьяниц за соседней стойкой.

- Не нравятся мне те двое, - пододвинув к себе бокал с пивом, задумчиво сказал он.

- О чем ты, Митрофаныч, родной, - горячо возразил Сашка. - Это же постоянные завсегдатаи забегаловки. Они находятся уже в таком состоянии, что мама сказать не могут…

- Так уж и не могут. Я замечаю вон тот, что к нам лицом стоит, как бы нервничает. Крестится всё время. Испуг у него, что ли? Да и разговор как будто о нас. А с чего  нервничать народу, который и на ногах-то с трудом держится?

Медленно потягивая из бокалов смесь пива с водкой, друзья внимательно прислушивались к разговору за соседним столиком.

 

- Говорил тебе, лишней была последняя бутылка. А ты все терапевтическая доза, нормальный полёт, - лихорадочно косясь на расположившуюся рядом экзотическую группу, шептал своему приятелю завсегдатай, стоящий лицом к троице. - А теперь два синих рыла в глазах мерещатся. От такой чертовщины дрожь по всему телу. Я уже и головой мотаю, и моргаю. Не исчезают, сволочи. Допился, чувствую до края.

- Подожди. Не гоноши. Не делай поспешных выводов и резких телодвижений. Упадешь. В каком, говоришь, углу мерещится? – проявил интерес к аномальному явлению собеседник.

- Там у тебя за спиной шевелятся, - дрожащим от испуга голосом кивнул тот головой в сторону троицы и в очередной раз перекрестился.

 

Раскачиваясь, как кобра перед атакой, и удерживая нестойкое равновесие исключительно при помощи стола и стен, второй завсегдатай осторожно повернулся, пытаясь рассмотреть и идентифицировать причину испуга своего приятеля. Исследовав мутным взором Василия Митрофановича и его любимую женщину, он так же осторожно, кренясь ещё больше, возвратил тело в исходное положение.

- Точно, - подтвердил он достоверность наблюдений друга, икнув. - Синева имеет место быть. Я это загадочное явление тоже наблюдал. Не может быть, чтобы мы вдвоём оди­наковые галлюники видели. Не тому нас в своё время в лечебно-трудовом профилактории обучали, квалификацию поднимали. И что же это получается? Если ты это видишь, и я это вижу, что это значит? – раздельно произнося слова и акцентируя внимание на слове «это», задал он философский вопрос.

 

- Что? – осипшим от страха голосом переспросил первый завсегдатай.

- А то, что гады эти синемордые реально существуют и даже что-то там себе жуют. Слышишь, как чавкают? Значит, реально живые, а не призраки бестелесные.

- Не верю! – с трагическим надрывом в голосе прокричал эталон недоверия. - Прошлый раз ты шланг за удава принял да еще утверждал, что он ползает под столом.

- Со змеем промашка вышла. Сейчас такие пожарные шланги изготавливает кооперативное движение, не отличишь от пресмыкающегося. Не мудрено и спутать. А здесь синева натуральная. Видно, как на ладони, и даже пощупать можно, если, конечно, не боязно. Хочешь их потрогать, героизм проявить? В жизни всегда есть место подвигу. Может, наградят.… Посмертно.

 

- Ой, чую, не будет нам покоя через этих курсантов ЛТП. Уже и за соседними столиками к разговору прислушиваются. Кое-кто даже в нашу сторону нетрезвым пальцем тычет, - окончательно испортилось настроение у Василия Митрофановича.

Его опасения оказались пророческими. Крики и бестолковая суета не на шутку встревоженных приятелей-алкашей, привлекли внимание малопочтенной публики, находящихся рядом с местом событий. Возникло нервное волнение в нестройных рядах отдыхающих. Тот, кто ещё мог ходить, двинулся в сторону экзотической пары. Наиболее смелые и решительные натуры попытались совершить не совсем неудачную попытку ощупать руками неизвестное явление живой природы, полностью блокировав столик, занимаемый Василием Митрофановичем с сотоварищи. Перебивая друг друга, нетрезвый народ в большом волнении гомонил нестройным хором.

 

Громкий Манин смех, прозвучавший неожиданно и некстати, испугал любопытствующую толпу. Энтузиасты, стоящие в первом ряду и имеющие удовольствие не только слышать, но и наблюдать мерзопакостный вид смеющейся Мани, пугливо отпрянули, смяв любопытствующий арьергард. Несколько человек упали. Пропитая атмосфера питейного заведения огласилась испуганными воплями и удивлёнными возгласами.

- Щекотно же, - кокетничала Маня, прячась за спину Василия Митрофановича. - Чего это они, мужики, совсем обалдели, что ли? Щупают нас в общественном заведении. Маньяки какие-то сексуальные. Еле на ногах стоят, а туда же.… В интимные места метят.

 

- Увы, голуба моя, но только так они могут познавать окружающий мир в их теперешнем состоянии, - печально молвил Нищета, оценивая вероятные последствия натиска изумлённой толпы. – Глаз, как орган зрения, неплохой сам по себе рецептор, но руки в нетрезвом виде намного надежнее в смысле достове­рности получаемой информации. Прощупыванию доверия больше со стороны выпившего организма, чем мутному глазу.

 Мужчина в очках со сдвинутым на бок галстуком, будучи в столь сильном подпитии, что его постоянно мотало из стороны в строну, семафорил руками, пытаясь привлечь внимание к своей малопривлекательной персоне. Ему долго не удавалось перекричать гомонящую толпу. Наконец, дождавшись кратковременной паузы, он прокричал, напрягая голосовые связки.

- Мужики! Что за волнения в разгар демократии? Привыкли в застойные времена всех одной меркой мерить, однотонные рыла видеть. А теперь нет номенклатурного гнёта. Все люди братья и партнёры. Приезжай к нам, кто хочешь, хоть си­ние, хоть серо-буро-малиновые. Милости просим по обмену передовым опытом. Особенно, если с кредитами приехавши, так смертельно необходимыми для развития нашей рыночной экономики.

 

Наступила относительная тишина. Люди постепенно успокаивались, постигая туманный смысл сказанного. Со временем, страх уступил место любопытству, которое, в свою очередь, породило исследовательский интерес. Любопытство – одно из важнейших доказательств происхождения человека от обезьяны – самого любопытствующего в мире существа, у которого желание узнать «а что же это там такое» заглушает такие мощные первобытные инстинкты, как страх и инстинкт самосохранения. В считанные минуты испуганное стадо приматов преобразовалось в группу солидных исследователей – первооткрывателей, совершенно под другим углом зрения пытающихся понять природу необычного явления, свидетелями которого им выпала честь быть.

 

- Нет, не похожи они на импортных бизнесменов, - после тщательно осмотра Мани, наконец, отважился на анализ нестандартной ситуации тощий лохматый старик, непонятно как затесавшийся в первые ряды исследователей, - потому как одежонка-то на них времён развёрнутого социализма. Тут ско­рее дело с наукой связанное. Слышал я, американцы новую науку придумали. Клонирование называется. Генная инженерия. Запросто из пробирки хочешь человека выведут, хочешь блоху бесполезную. Без напряжения и в сжатые сроки.

- Ты намекаешь на тот факт, что эти ребята не от мамы с папой произошли? - изумился мужчина в очках и галстуке. - Неужели миновали традици­онный маршрут появления на свет. Почему же они синие, а не обычных скромных расцветок?

 

- Ну, это не самая трудная загадка, - с сарказмом ответил старик. - Их же не американцы делали, а наши по забугорной технологии. Да и саму технологию где-то через своих бывших земляков по дешёвке стибрили. А потом сам знаешь, как бывает. Нереальные сроки, урезанное финансирование. Да ещё половину украли, как водится. Вот и получили, что смогли, а не то, что планировали. Наш национальный менталитет, грубо говоря.

- Вот сволочи, «мичуринцы», что с людьми сотворили, - вмешалась в разговор барменша, протолкнувшаяся на шум к месту событий. - Хоть и пробирочники, а как живые. Жалко всё-таки этих человекоподобных, особенно вон то, в платке. И куда только прогрессивные силы смотрят на такие научные безобразия?

 

Гудящая толпа, плотно прижав супругов к стене, отсекла пути к отступлению.

- Чувствую, добром этот учёный совет не кончит­ся, - понуро проронил Нищета, нервничая и затравленно озираясь по сторонам. - Давайте пробовать, к выходу царапаться, - прохрипел он, и с силой отталкиваясь от стены в попытке пробить брешь в плотном заслоне любопытствующих. Но ударившись о живую изгородь, был отброшен назад, засомневавшись в незыблемой истине, известной со школьной скамьи, гласившей, что сила действия равна силе противодействия. Противодействие, создаваемое толпой, было значительно сильнее и оказалось весьма чувствительным для рыхлого тела Василия Митрофановича. - Не получается, - с огорчением констатировал он очевидный факт. - Перекрыли кислород, сволочи. Пробиться наружу нет никакой физической возможности. Вы только посмотрите на этих уродов… Стеной стоят.

 

- Что это они ручками своими шаловливыми размахивают? – с интересом рассматривая столпившихся у их столика людей, поинтересовалась Маня. – Вон как гомонят… Никак успокоиться не могут…

- Это у них что-то вроде совещания, - пояснил Нищета темной Мане. – Ну, а кое-кто параллельно чертей отгоняет от своего тела. Как уйти без конфликта? Что делать? Времени, времени в обрез.

- Да, положение – гроб. Осталось только крышку захлопнуть, - голосом полным тревожных предчувствий оценил ситуацию Сашка-философ. - Еще за ментозавром сбегают. Испугались-то сильно. Поволокут в контору. А там разговор короткий.

 

- За один только цвет сразу «пятнашку» отмеряют в качестве разминки, - обречённо подвёл итог Василий Митрофанович. - А если по полной программе выступления, страшно и подумать.

- Пятнадцать суток – это много в нашем положении, - нагнетал пессимистическую волну Сашка. – А впрочем.… Подожди, подожди. Есть спасительная идея. Простая, как все гениальное. Будете инопланетян изображать. Человечество, даже нетрезвое, всегда мечтало где-нибудь встретить внеземной разум. Мы им в этом деле поможем... Реализуем заветную мечту прямо здесь.

- Здесь? – удивился Василий Митрофанович, - в пивнушке.

- А чему ты удивляешься? Если бы ты, будучи космонавтом, попал на обитаемую планету, то куда бы сразу побежал после приземления? Вот то-то и оно. А пока публика разберется, пока то да сё, мы уже далеко будем от места встречи двух цивилизаций. Давай, Митрофаныч, действуй, включай инопланетный интеллект, а то эти аборигены нас уже совсем затоптали.

 

Василий Митрофанович преобразился в считанные секунды. Перед толпой предстал уже не загнанный в угол беглец, а спокойный и уверенный в своих силах представитель инопланетной цивилизации. Напыжившись, как индюк перед атакой, он прокашлялся и, вытянув насколько это было возможно в невообразимой тесноте руку, принялся вещать.

- Картина "Ленин на броневике", - подленько захихикала Маня, поощрительно подталкивая в бок Василия Митрофановича. - Репродукция в синих тонах.

- Земляне, - уничтожая взглядом не к месту развеселившуюся инопланетянку, пророкотал Нищета, легко входя в образ. - К вам обращаются братья по разуму посланники инопланетной цивилизации. Мы прибыли на планету Земля из иных миров, чтобы обменяться опытом, накопленным двумя разумными, как я полагаю, цивилизациями. Вот мы, ваши гости, решили пооб­щаться в гуще народной для полноты информации. Провести, так сказать, межпланетный контакт двух сравнительно неплохих цивилизаций с периферийных галактик.

 

Внимание аудитории стало всепоглощающим. Люди, проникшись важностью момента, затихли в ожидании дальнейшего развития событий.

- Действует, вроде, - шёпотом, опасаясь спугнуть удачу, выдохнул Сашка-философ, недоверчиво косясь на притихшую толпу. - Работает идея. Не снижай оборотов... Наворачивай. Видишь, затихли братья по разуму. Гомонить перестали, гуманоиды. Ручки свои трясущиеся за спины попрятали. Так, на всякий случай. Как бы чего не вышло. А случаи, сам знаешь, они разные бывают. Сейчас главная задача – не упустить момент. Скоро начнут осваиваться, тогда только держись.

 - Запомните этот знаменательный день, други мои, - весело вполголоса прокомментировал ситуацию успокоившийся Нищета. - Мы присутствуем при очень ответственном моменте. Нам повезло наблюдать процесс рождения пьяной мысли в голове «гомо сапиенс похмеликус». Обратите внимание, насколько он груб и тяжел. Я просто чувствую, как шелестят залитые водкой извилины. А вот и финальная сцена – информация, окутанная алкогольными парами, преобразовывается в убогую мысль, которая может активизировать вторую сигнальную систему. И этот сложный физиологический процесс позволит нам услышать разумную речь землян.

 

- Не обольщайся на свой счёт, - всё ещё дрожа от пережитого, пролепетал Сашка. - Большого удивления или расстройства ваше появление здесь не вызвало да и не могло вызвать. Некоторые из них и не такое видели в виртуальном изображении, проходя курс принудительного лечения от белой горячки.

- Судя по напряженности момента, у землян возникли вопросы, - тихим голосом прогнозировал ситуацию Нищета. – Ну, что же. Придётся вступить в контакт. Дать пресс-конференцию братьям по разуму.

- А сами вы откуда будете, если не галактическая тайна, конечно? – тонким дребезжащим голоском спросил старик, обнаруживая знакомство с некоторыми дипломатическими приёмами. - Из каких, извиняемся за нескромность вопроса, миров к нам прибыли?

 

- Никаких секретов от братьев по разуму нет. Из созвездия Рака мы, - добродушно удовлетворил законное любопытство землянина Нищета.

- То-то я смотрю, вы на пиво налегаете, - с пониманием закивал головой старик.

- Продукт, подобный пиву, у нас вместо вашей воды идёт. Орга­низм так устроен, - любезно пояснил Василий Митрофанович. - А вода для нас – яд. Двадцать граммов - смертельная до­за. Летальный, так сказать, исход без всякого снисхождения и пощады.

- Вода-а-а! - протянула Маня, мечтательно облизывая сухие губы. - Я уже стала забывать, как она из крана течёт.

- Какая продвинутая цивилизация! - восхищённо умилился пьяненький мужичонка, первым обнаруживший синюю пару. - Не запивают! Ты смотри, как замечательно устроены эти пришельцы! Эмигрантов, случаем, не принимаете. Прошу политического убежища на вашей пьяной планете.

 

- А как с водочкой обстоят дела в вашем замечательном созвездии? – проявил интерес его приятель. - Судя по цвету кожи, сорокоградусная на вашей планете вместо компота употребляется.

- Не знаю, - смутился Нищета, с сожалением косясь на наполовину опорожнённую бутылку водки, допить которую так и не удалось. - Таких испытаний мы ещё не проходили. Не обме­нивались опытом по данному вопросу.

- Надо же! -  простонал переполненный состраданием мужичок, с трудом удерживая допустимый крен, позволяющий ему сохранять вертикальное положение. Нестройным шагом акробата, идущего по канату, он двинулся в объятия Василия Митрофановича, балансируя недопитой бутылкой «Русской», как канатоходец веером. -  Сограждане, - прокричал он надрывным голосом, - земляне! Проведём эксперимент. Исправим досадный научный промах наших ведущих учёных потому, как ничто так не сближает миры и народы, как сто пятьдесят граммов натощак.

 

- Ещё целоваться лезет, скотина, - брезгливо оттолкнул от себя нетрезвого землянина Нищета. - Всего слюнями обмусолил, гад.

- Держитесь, братья по разуму. Судя по накалу момента, наклёвывается небольшая пресс-конференция представителей двух цивилизаций, - пытался перекричать толпу наседающих землян Сашка–философ, в корне пресекавший любое откровенное выражение братских чувств хозяевами планеты. - Господа! Господа! Тише! – хрипло кричал он, не без усилий заняв господствующую высоту на ступеньках. - Ну что же вы так разорались, ей-богу.

Жёсткие меры возымели действие. Самые назойливые земляне под грубым Сашкиным натиском отступили от помятых инопланетян, предоставив им незначительное жизненное пространство. Гомон стихал. Установилась относительная тишина. Нищета расстроено осматривал разодранную штанину, явно не подлежащую восстановлению. Маня испуганно придерживала напрочь оторванный рукав пальто. Слившись друг с другом как сиамские близнецы, они затравленно смотрели на толпу, не ожидая для себя ничего хорошего от гостеприимных землян. Сашка-философ поднял руку, призывая не в меру разбушевавшуюся публику к спокойствию.

 

- Прошу минуточку внимания. Для подведения итогов встречи… Тихо, я сказал! Будем вести себя приличнее. Что о нас подумают инопланетяне, которые достигли такого высокого уровня развития, что у них давно и успешно решена не только проблема пива, но и раков. Мужчина, не напирайте. Что Вы хотели такое важное сказать? Нет, я ничего не упустил. Ты смотри, какой дотошный. Будешь так нервничать, умрёшь не от алкоголизма, как тебе на роду написано, а от инфаркта с миокардом. Я повторяю, проблемы водки у них не существует вот уже несколько тысячелетий. Рядовой напиток. Слово будем давать по очереди. Вот этот симпатичный мужчина с красным носом первым обнаружил наших гостей. Ему, как говорится, и карты в руки. Вам слово, уважаемый землянин.

- Значит, мне делегацию встречать? Так, что ли, выходит? – пролепетал представитель местной цивилизации, сделав несколько нетвёрдых шагов навстречу брату по разуму. Титанические усилия, потраченные им на этот путь, отняли последние силы, и он тяжёлым камнем повис на шее Василия Митрофановича. - Ты меня, землянина, уважаешь? - стеснительно улыбаясь и пуская слюни, поинтересовался он под восторженные возгласы аборигенов, впервые в истории человечества наблюдавших столь близкий контакт представителей двух инопланетных цивилизаций.

 

- Уважаю, но пить не буду, - категорически отрезал Нищета, пытаясь ослабить плотные объятия встречающей стороны.

 - Почему? – обиделся землянин.

- Дорогие земляне, - проникновенно начал Нищета, апеллируя к толпе. - Наша делегация благодарит вас за гостеприимство, но, к сожалению, запас энергии, отведенный на встречу с вами весьма ограничен, что создаёт угрозу нашим жизням…

- Земляне! Не дадим угаснуть инопланетному разуму в такой ответственный исторический момент. Приказываю подключить внеземной разум к универсальному источнику питания, - перебивая Василия Митрофановича, командным голосом прокричал собутыльник землянина, первым обнаружившего инопланетян.

 

В руках у Мани и Нищеты возникли стаканы с водкой. Рядом застыли несколько человек с бутылками в руках, демонстрируя готовность вновь эти стаканы наполнить. Мане такое развитие событий понравилось. У Василия Митрофановича настроение испортилось окончательно.

 - Я полагаю, что по итогам конференции достигнуто полное взаимопонимание сторон и выражено огнедышащее желание дружить планетами, - тужился Сашка, нервно расталкивая толпу. – Коммюнике по итогам встречи читайте в местной желтой прессе.

Печальный опыт общения с себе подобными научил Нищету не расслабляться в критических ситуациях. Периферическим зрением он заметил двух атлетически сложенных мужчин в белых халатах. Его насторожило то, что уж как-то очень профессионально они раздвигали толпу, пробираясь к месту проведения конференции.

 

- Шевелится, Саня, во мне подозрение, - тревожно прошептал он Сашке, - что на свежий воздух вырваться нам так и не удастся. Видишь громил в белых халатах?

- Я их сразу заприметила, как только они вошли, - сказала захмелевшая от выпитого Маня. - Чего испугались-то, сердешные? Мало ли народу здесь шастает. Продукты, какие подвезли или пиво свежее. А что в халатах, так и буфетчица тоже не голая стоит за прилавком. Надо так, для гигиены и санитарии.

Мужики в белых халатах, не встретив большого сопротивления, протолкнулись сквозь гомонящую толпу, представ перед нарушителями спокойствия.

- Кто тут к нам из иных миров прибыл? – проявляя профессиональный интерес к событию, весело спросил санитар, стоящий справа.

- Да вот эти два космонавта – они и есть, - тыча пальцем в Василия Митрофановича, пояснил мужчина в галстуке. - А ты кто такой будешь, чтобы каверзные вопросы задавать отдыхающим людям?

- Чрезвычайный и полномочный представитель правительственной делегации, - ответил тот деловито. - Обеспечиваю церемонию торжественной встречи братьев по разуму с бесплатной доставкой к месту переговоров.

 

Санитары схватили упиравшегося Василия Митрофановича и Маню и, особенно не церемонясь, поволокли к выходу. Василий Митрофанович на протяжении всего пути не оставлял безуспешных попыток вырваться из цепких рук чрезвычайных представителей. Ничего не соображающая Маня не сопротивлялась. Сашка, прижав дрожащими руками к груди заветный мешок, альтернативе быть схваченным, предпочел торопливо затеряться в толпе.

 Путь от пресс-центра к стоящей у входа в пивную карете скорой помощи инопланетяне проделали, едва касаясь ногами земли. Их затолкнули в микроавтобус, двери с грохотом захлопнулись, и машина, включив сирену, умчалась, оставив после себя вонючий запах выхлопных газов.

 

 

ГЛАВА 5

Ехали довольно долго. Маню укачало и она, разморенная выпитым и съеденным, мирно дремала на плече у Нищеты. Миновав автоматические ворота из толстого листового металла, открывающиеся и закрывающиеся как мышеловка, карета скорой помощи, остановилась у дверей четырёхэтажного серого здания. На стене здания красовалась табличка с пугающей простого обывателя надписью «Психоневрологический диспансер № 2». Санитары изъяли супругов из чрева автомобиля и поволокли к входу в помещение. В просторном холле они были бесцеремонно усажены в потёртые серые кресла, стоящие вдоль стены.

 

- Ну, что, гости дорогие. Вот и прибыли к месту переговоров, - продолжал веселиться старший санитар, гостеприимно распахивая объятия. - Милости просим братьев по разуму пожаловать на зелёную планету. Заранее приносим извинения за то, что вынуждены побеспокоить вас необременительным карантинчиком. Согласно нашим внутренним правилам, все инопланетяне, прибывшие на планету Земля, обязательно подлежат карантинным мероприятиям перед встречей с правительством и президентом.

- Не скаль зубы, стетоскоп, - огрызнулся Нищета с раздражением. - У нас с шариками всё в порядке. Крутятся в нужную сторону. Веди к главному врачу, экстремист.

 

- Обижаете. Обижаете вы нас, дорогие братья по разуму, - продолжал огорчаться санитар. - Мы здесь на Земле люди мирные, не агрессивные. Гостеприимство – визитная карточка нашей планеты. Сами увидите, сколько вашего брата содержим за государственный кошт. Уже двадцать лет, как я здесь работаю по своей узкой специальности, а не помню, чтобы кому-нибудь когда-нибудь в нашем учреждении счёт за услуги выставили. А вы огорчаетесь почему-то. Не хорошо как-то получается, некрасиво.

Широко, с грохотом распахнулась боковая дверь, предъявив стремительного коротышку в очках и распахнутом настежь халате. Врач приёмного покоя Нейман Аркадий Яковлевич был молод, настойчив и в меру агрессивен. Он лелеял тайную мечту совершить в психологии крупное научное открытие и ещё при жизни получить общественное признание. Исключительно по этой причине он не упускал малейшей возможности первым осмотреть вновь поступающих пациентов в надежде встретить какой-либо уникальный, исключительный случай заболевания. Находясь в постоянном броуновском движении, будущий академик создавал вокруг себя столько шума, гама и суеты, что выводил из состояния душевного равновесия даже самых терпеливых коллег.

 

- Только не говорите, не надо, сам угадаю, - заорал он, мелким бойцовским петухом наскакивая на бройлероподобного санитара. Затем принялся с немым восхищением любоваться синей парой. Санитары с интересом ожидали результатов осмотра. Закончив процедуру, доктор, важно, надувая щёки изрёк. – Чингачгук и его скво!

- Не угадали-с, Аркадий Яковлевич, - безжалостно отрезал санитар.

- Вторая попытка, вторая попытка, - заорало будущее медицинское светило, оживляясь ещё больше и продолжая описывать вокруг вновь прибывших геометрические фигуры. Тщательно ощупав Василия Митрофановича и Маню, он осторожно поскрёб пальцем синюю кожу на груди Василия Митрофановича и, проникновенно заглянув каждому в глаза, торжественно объявил. - Граф Дракула с супругой.

 

-  Нет, - санитар был беспощаден.

- М-м-м, - задумчиво промычал врач-коротышка. - Последняя попытка. Отелло и Дездемона. Причём Дездемона, как минимум через месяц после удушения.

- Снова мимо, - откровенно злорадствовал  санитар.

- Сдаюсь, - сник Нейман. - Запас моих научных прогнозов иссяк. Никаких свежих идей в голову не приходит.

- Инопланетяне, - объявил старший санитар торжественно. - Созвездие Рака. Планету пока установить не удалось. Необходимо какое-то время на переговоры с внеземным разумом.

- Снова инопланетяне, - теряя всякий интерес к происходящему, расстроился психоневролог. - Развелось их. Год на них урожайный, что ли?

 

Он ещё раз, но уже критически осмотрел посланцев иных миров и задумчиво изрёк.

- М-да-а-а. Что же касается внеземного разума, то невооружённым глазом видно, что там, откуда они прилетели, им и не пахнет, разумом этим. Сами видите – примитивнейшие формы жизни. Я их классифицирую как сине-зелёные водоросли с фиолетовыми вкраплениями, - задумчиво любуясь Маниным сизым носом, заключил он. – Так сказать, юность планеты. Поступим следующим образом - мужскую особь определите в двенадцатую палату, женскую - в четырнадцатую.

Невежливо повернувшись к аудитории спиной, доктор исчез так же внезапно, как и возник. От удивления, вызванного загадочными словами доктора Неймана, манин рот открылся так широко, что угол между челюстями составил почти девяносто градусов. Это было весьма удивительно, поскольку в живой природе подобный анатомический феномен, как известно, доступен только змеям и еще некоторым пресмыкающимся. Окончательно ошалев от обилия впечатлений, она поспешила укрыться за спину супруга, посчитав это место наиболее надёжным и безопасным.

 

- Где это мы, Вась? – тихо спросила она сожителя.

- В притоне для инакомыслящих, - с ненавистью глядя на санитаров, зло процедил тот сквозь зубы. - Вот как оно обернулось криво. На этот раз вляпались окончательно.

- Никак врачи? - не успокаивалась Маня. - Все в белых халатах. Чистенькие, ухоженные. И разговаривают с уважением, на «Вы».

- Лучше бы нам разговоров этих вообще не слышать. Тут, видно, пациента от врача только по халату и можно отличить. Шкурой чувствую, если прямо сейчас не переговорим с главным врачом, застрянем в этой богадельне надолго. Не сдвинусь с места, пока не переговорю с главным врачом, - заявил он, демонстративно усаживаясь на ближайший стул.

- Надо же, какие мы капризные. А в нюню хочешь? – ласково поинтересовался второй санитар, поднося к носу Нищеты огромный волосатый кулак.

 

- Пойдём, Васечка. Не капризничай, родненький, - захлопотала не на шутку встревоженная зверским видом санитара Маня, бросая трусливые взгляды на белые халаты. – Видишь, как они рассердились? Еще прибьют, не дай Бог.

- Пожалуй, синяки на моём теле будет довольно затруднительно обнаружить даже самой независимой экспертизе, - заколебался Нищета, исследуя кулак. – Да и где ее взять, независимую-то, в нашем отечестве? Хорошо. Доводить конфликт до логического завершения не буду. Но не веселитесь прежде времени, варвары. Я вам покажу, водоросли! Будете за мной аквариум таскать, надрываться!

 

Санитары увели раскипятившегося Василия Митрофановича и Маню вглубь помещения. Конечной целью их маршрута оказался солидных размеров овальный холл, служащий одновременно и столовой, и местом культурного общения, и отдыха пациентов. К холлу примыкало около десяти палат, разделённых по половому признаку. Всё сверкало свежестью, чистотой и уютом. Нищета, затравленно озираясь, остановился посреди холла. Старший санитар, не спускавший с подопечных глаз, ядовито прошептал, наклонившись уху Василия Митрофановича.

- На окошки не надейся, пришелец. На них хоть и нет решеток, но стекло особой закалки, металлическим прутом не расшибёшь. Мы пробовали. Входные двери на ключик запираются. Так-то. Не космический, конечно, корабль, но тоже всё хорошо продумано.

 

Провожаемые угрюмым взглядом взбешённого инопланетянина, санитары, посмеиваясь, удалились, тщательно заперев за собою дверь ключом, которым обычно пользуются проводники спальных вагонов.

- Что за народ здесь толчется? – деловито осведомилась Маня, отвлекая Нищету от невесёлых размышлений. - Не мешало, бы, разузнать, что и как.

- Что за народ, спрашиваешь? - с сарказмом ответил тот, сверля спутницу бешеным взглядом - Да в основном такие, как мы с тобой инопланетяне, по недомыслию приземлившиеся на негостеприимной планете Земля. Иногда встречаются гениальные полководцы разных времён и народов, неудачно собравшиеся по обмену боевым опытом. Имеются в наличии великие изобретатели и прочие учёные. Другие неординарные личности встречаются. Короче говоря, здесь обитают исключительно знаменитости да гении. Простого скромного человека в этих палатах днём с огнём не сыщешь.

 

- Что-то их здесь не густо, неординарных-то.

- Значит, палаты не переполнены, - терпеливо прояснил ситуацию Нищета. – Есть свободные места для таких залетных, как мы с тобой. Большая часть, видно, как-то прижилась среди нормальных людей. Оно и понятно. Сюда волокут только инопланетян, да великих людей живших чёрт его знает когда. Пожалуй, если душевнобольной заявит, что он политик, или, что ещё хуже, станет организовывать какую-нибудь партию, или движение с ним и связываться-то никто не станет. Мало ли, что. Ещё обвинят в нарушении демократических принципов. А тот контингент, что здесь обретается, думаю, оставлен исключительно для обучения студентов. Чтобы было кого демонстрировать будущим психиатрам. Для наглядности, что ли.

 

- Как тут, Вася, чистенько и светло как в раю, - умилялась Маня, осторожно прикасаясь пальцами к белоснежным занавескам и накрахмаленным скатертям, покрывавшим столы. - Только народ странный подобрался. Каждый сам по себе, на остальных ноль внимания. Ни здравствуй тебе, ни до свидания.

- Общения ей, бестолковой, захотелось, - грубо одёрнул общительную Маню Нищета. - С кем собираешься общаться-то в «дурке»? Ненормальный народ здесь подобрался. Больной. Ты к ним не приставай, может быть и они нас не тронут. Нам важно освоиться в новой ситуации. Прикинуть, что к чему и поискать решение как отсюда выбраться без больших материальных и моральных потерь.

 

 Взяв Маню за руку, он поспешно увлёк её в дальний угол, показавшейся ему наиболее безопасным. Здесь они и разместились на свободных стульях, не сводя настороженных взглядов с обитателей лечебного стационара.

- За что нас сюда-то, Вась? – кротко спросила Маня, послушно усаживаясь на стул. – Мы, как бы вроде, нормальные. Не кусаемся и слюни не пускаем.

- За то, что полчаса инопланетянами побыли, - подавленно ответил Нищета. - Какая же гнида нас сдала. Думаю, буфетчица, больше некому. Убоялась неприятностей. Раньше надо было когти рвать, раньше. Не доводить дело до пресс-конференции. Сашка, сволочь, куда втравил. Хотим мы этого или нет, но придётся пройти полный курс принудительного лечения от шизофрении.

- К нам мужик подбирается. Не набросился бы, сохрани Господь, - сообщила Маня дурную весть.

 

- Накаркала всё-таки, бестолковая, - разволновался Василий Митрофанович. - Сейчас ощутим всю прелесть общения с местной знатью, как тебе и хотелось.

 Маня не ошиблась. Небрежно одетый мужчина с огромной, давно нечёсаной копной волос, направлялся в их сторону. Его руки, ноги и лохматая голова беспорядочно и хаотично дергались, нарушая принцип функциональной целостности организма. Подойдя на расстояние вытянутой руки, он остановился, резко склонив голову в приветствии. Подбородок с глухим стуком ударился о впалую грудь. Нищета внимательно осмотрел место удара, но вмятины не обнаружил.

 

"Если он так будет себя калечить, приветствуя всех присутствующих каждое утро, - подумала сердобольная Маня, - то когда-нибудь, пробьёт себе в груди преогромную дыру. И это будет уже не грудь, а скворечник для перелётных птиц".

- Кисейников, - представился новый знакомый. - Павел Александрович. Инженер-изобретатель. Я имею честь беседовать с представителями инопланетной цивилизации?

 - Э-э-э… в некотором роде…, - с опаской рассматривая незваного гостя, изменился в лице Нищета.

Кисейников бодая головой и забрасывая фалды пиджака, подскочил к свободному стулу.

- Я присяду с вашего позволения, - дружелюбно заглядывая Мане в глаза, попросил он.

 

Та, испуганно вздрогнув, закивала головой как китайский болванчик.

- Благодарю Вас, прекрасная инопланетянка, - осторожно присел на край стула опасный незнакомец. - Интереснейшая у вас пигментация кожи, должен я вам заметить. Мне доложили, что ваша делегация прибыла из созвездия Рака. Светило вашей планеты случайно не Синий Карлик будет?

- Точно, синий, - не стал спорить Нищета, осторожно отодвигаясь на безопасное расстояние. - И с ним ещё один фиолетовый.

- Всё правильно, - самодовольно заявил Кисейников. – Ваш феномен подтверждает выдвинутую мною теорию о зависимости пигментации кожи от характера излучения звезды. У Вас на лице преобладают преимущественно синие тона, а у дамы больше фиолетовых оттенков, особенно в области носа и носогубной складки. Видимо, сказывается влияния пола на пигментацию. Занятно, занятно. На днях я послал свои соображения по этому вопросу в Нобелевский комитет. Жду ответа.

 

- Как послал-то? – проявила неподдельный интерес Маня. - Почтальоны сюда заходят, что ли?

  - Видите почтовый ящик. На стене у двери висит, - ткнул пальцем куда-то в угол Кисейников. - Так мы можем общаться с внешним миром.

- Как же ты попал-то сюда, миленький? - скорбно всхлипнула Маня. - Такой умненький, и надо же тебе, какое горе.

- Два года назад мне удалось опровергнуть теорию относительности Эйнштейна. Научно доказать её несостоятельность, - небрежно пояснил гений. – Слышали, возможно? Отголоски этого научного подвига публиковались в прессе.

 - Не слыхали, - охотно пояснила Маня причину своего невежества. - Мы не местные. Залетные мы…

- Это точно, - подтвердил Нищета, - залетели по полной. Дальше уже некуда.

 

- Скандал разразился преогромнейший, - продолжил Кисейников, игнорируя реплики собеседников. - Эйнштейну, конечно, не повезло. Что поделаешь, в науке для меня авторитетов не существует. Наверное, в гробу старик перевернулся от огорчения. Ну, а дальше как водится. Наши соответствующие органы информацию прикрыли. Меня засекретили и сюда подальше от международного шпионажа. Вот такая, знаете ли, непростая судьба бывает у избранных. По зрелому размышлению я пришёл к выводу, что люди, щедро одарённые природой, другой судьбы иметь и не могут. Кстати, вы неплохо владеете нашим языком. Давно гостите на планете?

-  Минут сорок, как привезли, - просто сообщила Маня.

 

- Далеко шагнул ваш прогресс. За столь короткое время освоить такой непростой язык. Это, знаете ли, уровень - восхитился Кисейников, уважительно посматривая на представителей иных миров.

- Ну, это мы лёгко, - нескромно заявила Маня, делая ударение на первом слоге.

Беседа угасала. Паузы становились длиннее и напряжённее. Кисейников впал в апатию. Он так плотно стиснул зубы, что казалось, был слышен их скрип. Его правое веко судорожно дёрнулось. Отсутствующий взгляд бесцельно скользил по лицам собеседников. Василий Митрофанович оробел, интуитивно почувствовав опасность. Ему стало страшно.

 

- Над чем сейчас работаете? – торопливо заговорил он, пытаясь скрыть испуг. - Что-нибудь сверхоригинальное? Наука, я слышал, на месте не стоит. Движется, говорят, наука куда-то…

Кисейников приоткрыл глаза. Зрачки его метались как загнанные в угол мыши. Постепенно они остановились и перестали дрожать. Взгляд сделался теплее и разумнее.

- Решаю древнюю как мир задачу, – после короткой напряжённой паузы устало обронил он. - Пытаюсь победить засуху.

- Да, знаете ли, особенно по утрам так сушит во рту, так сушит – спасу нет, - с состраданием глядя на собеседника, пособолезновала Маня. - А с годами всё хуже и хуже становится. Гипертония в сосудах, ломота в костях. Старость подкрадывается…

 

- Для нашей планеты, - в очередной раз проигнорировал Манину реплику безумный учёный - это проблема проблем. Пустыня ежедневно отвоёвывает у человечества сто квадратных километров плодороднейших земель, превращая их в бесполезный сыпучий песок. Нас ожидает катастрофа. Чтобы поправить ситуацию, недостаточно общих усилий и ординарных решений. Необходим дерзкий ум и нестандартное мышление. Человечеству фантастически повезло, что я родился именно в это переломное время. Сейчас всё позади. Мне потребуется ещё месяц – другой напряжённого мозгового штурма и решение проблемы будет успешно завершено. Разум как всегда возьмёт верх над стихией. Сама идея проста до гениальности. Ракета - ледотоп. Загружаем её в Арктике огромным количеством чистейшего океанского льда и курс на Сахару! Место разгрузки – центр пустыни. Под беспощадными лучами солнца лёд тает, образуя огромное голубое озеро с кристально чистой водой. Вокруг озера возникает оазис, а значит и жизнь, в том числе и разумная. Я безмерно вам благодарен, - стремительно вскочил на ноги, не переставая говорить, - что вы напомнили мне о моём долге – работать. Работать по двадцать четыре часа в сутки ради спасения планеты и остатков цивилизации. Во имя спасения человечества. Очень приятно и полезно было пообщаться с представителями инопланетной расы. Уловить веяние мысли, зародившейся за миллионы световых лет от нашей скромной планеты.

 

Удалился он, также как и пришёл, широко разбрасывая руки и ноги в разные стороны и вращая головой, словно филин, внезапно застигнутый дневным светом.

 - Фу ты, пронесло, - с облегчением выдохнул Нищета. - Могло быть и хуже.

- Напрасно ты так, - вступилась Маня за изобретателя полезного космического корабля. - Тихий культурный человек. Воспитанный. Таких людей нынче мало где встретишь…

- Не переживай. Здесь только таких и встретишь, - грубо прервал речь общественного защитника Нищета. – Другие почему-то не водятся. Я поражаюсь изгибам женской психологии. Стоило этому полугению по слабости ума назвать тебя прекрасной незнакомкой, и ты уже растаяла. Удивительное проявление женской логики. Это они при дневном свете такие милые и воспитанные. А ночью этот интеллигент придавит подушечкой твою безмозглую головку и не пикнешь.

 

- Смотри, ещё один подбирается, - встревожилась Маня.

Молодой человек, круглая голова которого была гладко выбрита, не спеша подошёл к настороженным супругам, иронически рассматривая их, раскачиваясь с пяток на носки.

- Так, так. Инопланетяне говорите. Что вам здесь наплел этот псевдоучёный? Небось, опять про ракету-ледотоп врал? - не прекращая колебательных движений, презрительно спросил он.

- Человечество спасать надо. Пустыня кругом. Сушняк, - пролепетала окончательно оробевшая от напора незнакомца Маня, теснее прижимаясь к Василию Митрофановичу.

 

- Бредятина всё это. Вздор, - авторитетно заявил новый знакомый. – Псевдонаука.

- Разумно, как ни странно, это слышать в подобном заведении, - бросив заинтересованный взгляд на собеседника, одобрил Нищета.

- Одобряете. Правильно. Вижу, Вы кое в чём разбираетесь. Будем знакомы. Чесноков – изобретатель от Бога, - протягивая руку, представился он.

— Это надо же от самого Бога и сюда, в богадельню, к убогим - заметив, что Нищета не проявляет признаков беспокойства, съязвила Маня, обретая свою обычную наглость. - Что он тебе лучше места найти не смог?

- Василий Митрофанович, - представился Нищета, пожимая протянутую руку и больно толкая Маню локтем в бок.

 

- Что же касается изобретений и открытий, то я вам сейчас покажу, что такое настоящее открытие, которое для пользы человечества, - веско сказал Чесноков, роясь в карманах пижамы. Вскоре он извлёк оттуда нечто напоминающее небольшой радиоприёмник с развёрнутой антенной. - Вот приборчик изобрёл. Для диагностики СПИДа. Спидометр называется. Работает просто и незатейливо. Взгляните. Приборчик небольшой, но с антеннкой. На десять метров бьёт.

 

- Вещь нужная, - положительно оценил Нищета результат научного поиска нового знакомого, с нескрываемым любопытством рассматривая прибор. - Я бы даже сказал, незаменимая кое для кого. Скажу Вам, Чесноков, откровенно, как инопланетный учёный-теоретик приземленному учёному-практику. Человечеству сегодня эта штука позарез требуется. Проблема, что назы­вается, назрела. Какую газету не откроешь - метровыми буквами: "...кри­вая венерических заболеваний угрожающе растёт. Медицина в панике". В отдельных неблагополучных семьях дело дошло до того, что про­стой обыватель зеленеет от страха, опасаясь подорвать своё сексуальное здоровье неосторожным контактом. Некоторые, наиболее ранимые, вообще отказываются отвечать взаимностью на нежные чувства девушек и женщин моложе восьмидесяти лет. Поверьте, Чесноков, мужья жёнам в семейном ложе такой перек­рёстный допрос устраивают, куда там отделу по борьбе с экономической преступностью. График её передвижений изучает с тщательностью корабельного навигатора. Той уже не до сна. Лишь бы под разводную статью не попасть.

 

- Приятно иметь дело с человеком, владеющим вопросом, - важно молвил Чесноков, с уважением посматривая в сторону Василия Митрофановича. – Но, ближе к делу. Мне бы хотелось продемонстрировать Вам работу прибора. Вот на эту кнопочку нажимаешь. Направляешь антенну на клиента в область региона малого таза. Щёлк. Если клиент со СПИДом стрелка колышется. Но это не всё изобретение. Вот тут, внизу, переключатель имеется. Переключаем и он уже не спидометр, а сифометр.

 

- Что Вы говорите? – воскликнул поражённый Нищета. - То же неслабая проблема для половых гигантов. Неважно, знаете ли, лечится.

- Вы правы – сифилис не менее злободневная проблема, чем СПИД. Пойдём дальше, неутомимо развивал научную концепцию борец с иммунными и венерическими заболеваниями. - Переключаем ещё раз и это уже триптограф. Такое вот открытие получа­ется.

- Боже мой, какое открытие. Весь букет венерических заболеваний диагностируется легким нажатием пальца. Если я скажу, что поражен глубиной и значимостью открытия, то даже подобное заявление не отразит всю гамму впечатлений, бурлящую во мне. Сильно Вы продвинули диагностическую науку в генитальном направ­лении, - заверил польщённого автора Василий Митрофанович. - Прямо хоть сокращение медицинских кадров производи за их тепе­решней ненадобностью и бесполезностью.

 

- Не хотите ли присутствовать при эксперименте, - доверительно предложил Чесноков, приняв обезьяньи ужимки собеседника за неподдельный интерес к изобретению. - Да вот хотя бы на Вашей даме проведём. Гарантирую, никакого отрицательного побочного эффекта не будет.

 А что, можно рискнуть. Идея творческая. Маня, ты готова оказать посильную помощь передовой отечественной науке?

- Ещё чего не хватало, всякие приёмники на мне испытывать, - возмутилась Маня, пресекая исследовательский зуд первооткрывателя, - Полигон нашли?

 

 - Не обращайте внимания, коллега, - успокоил расстроенного изобретателя Нищета. – Что с неё взять. Тёмный, далёкий от науки человек. Да и заболеваний таких у неё нет. Разве в той водке, что она влила в себя за столько лет беспробудного пьянства, что-нибудь болезнетворное выживет? Присмотритесь внимательнее к этому примитивнейшему созданию и ответьте, как на духу, неужели возможен какой-либо секс с этим бесполым существом? Нет, нет и ещё раз нет! Думаю, Вы, профессор, не будете оспаривать мое утверждение о полном исключении всякой возможности инфицирования этого представителя других миров возбудителями заболеваний, передающихся половым путём. Тем более, не встречается на нашей планете подобных заболеваний. Попробуем обойтись исключительно теоретическими выкладками. Кстати, Вы не пробовали совершенствовать своё изобретение, - попытался изменить он направление беседы.

- Не вижу необходимости. Прибор – само совершенство, - зло пролаял Чесноков, приходя в состояние крайнего раздражения.

 

- Я предлагаю не технические изменения прибора, - как можно мягче проворковал Нищета, - а способы его применения. Например, для состоятельных людей можно всякие усовершенствования ввести. Да хотя бы вмонтировать приборчик в панель упра­вления автомобиля. И пожалуйста. Представьте себе, едет такой бизнесмен в мерседесе или в другой иномарке. Настроение радужное. Сигарет­ка во рту болтается вопреки предупреждению Минздрава. Кровь с молоком в сосудах играет. А вокруг женщины. Море женщин. Туда-сюда шныряют, все в заботах. Останавливается. Приглашает даму в авто. Мол, прокатимся с ветерком. И вдруг. Что такое? Машина стоит на месте, а спидометр сто двадцать километров в час показывает. А по городу мож­но только шестьдесят. И всё. И уже никто никуда не едет. И настрое­ние не такое, чтобы уж сильно радужное, а даже совсем наоборот. И кровь в жилах что-то бурлить перестала и пульс еле-еле прощу­пывается. Душа начинает тосковать по родному дому, и жена кажется намного ближе и милее, чем полчаса назад. Другими словами, речь идет о широкой профилактике заболеваний, передающихся половым путём.

 

- Я подумаю. Мысль очень интересная, - задумчиво проговорил Чесноков.

- Да, да. Идите, думайте, Чесноков, - облегчённо вздохнув, не стал возражать Нищета.

Чесноков, что-то бормоча под нос, ушёл.

- Ещё две-три встречи с местной элитой, - обречённо сказал Василий Митрофанович, провожая настороженным взглядом уходящего изобретателя, - и я сам буду нуждаться в помощи психиатра.

 

Небольшого роста старик с шарфом, обмотанным вокруг шеи, семенящими старческими шагами прошелестел в метре от них. Путь ему преграждала глухая стена. Идти дальше было некуда. Тупик. Василий Митрофанович и Маня с интересом ожидали результата столкновения. Не останавливаясь и не снижая скорости, старик наткнулся на препятствие, распластав по стене дрожащие морщинистые руки. Раздался стон и последовавшее за ним невнятное бормотание. Старческий дребезжащий голос скорее напоминал скулёж побитого щенка, чем голос взрослого человека.

 

- Я не слышу тебя бесконечно долго, - возопил старик, с надеждой устремив взгляд в потолок. – Умоляю, одно только слово. Дай мне возможность услышать твой дивный голос. Какая давящая тишина. Она меня гнетёт. Она меня уничтожает. Одно слово, одно только слово! Дай мне хотя бы знак, что ты слышишь меня, - простонал он, медленно сползая по стене и опустившись на колени, затих. - Пустота, - страстно зашептал он, воскреснув через минуту. -  Кто я без тебя – червяк! Раздавленный одиночеством старик.

 

Все присутствующие, застыв с напряжёнными лицами, ожидали окончания странного монолога. Толстый лысый тип, беспрерывно декламировавший стихи умолк при первых звуках стариковского голоса. Бросив полный ненависти и страха взгляд на старика, он подвёл событию печальный итог.

- Когда-нибудь они всё-таки переговорят между собой, и горе будет всем нам. Этот старый пенёк опасен, как болотная гадюка. Зачем только его держат среди нормальных людей.

Обречённо вздохнув, он удалился, бормоча очередное стихотворение.

- И какая это сволочь старичка обидела? – возмутилась Маня, склонившись над несчастным стариком, напоминавшим в своей жалкой позе перезревшую сморщенную поганку. – И ещё этот поэт задрипанный к нему пристаёт.

 

- Не лезь не в своё дело, - грубо оборвал её Нищета. – Этот старик голоса потусторонние слышит. Прикажет ему такой голос нас с тобой прибить и прибьёт ручка старческая, не дрогнет. Видишь, как поэт струхнул не на шутку. А поэты – существа ранимые и опасность чувствуют очень тонко.

- Господи, страсти-то какие рассказываешь, - откровенно издевалась над испугом сожителя Маня. - Старикан-то, смотреть не на что. Соплёй перешибёшь, сильно не размахиваясь. Может, у тебя у самого.… Эта как её там? Мания преследования начинается. Обстановка благоприятствует.

- Дура ты, Маня, ей-богу дура - прошипел Нищета, оттаскивая сердобольную женщину от опасного старика. - Это он с виду такой хилый. А если что не так, сила в них пробуждается звериная.

 

- Я удивляюсь, откуда ты все эти тонкости знаешь? – не поддавалась разумным доводам Маня. - В этом культурном заведении ты, вроде как, в первый раз, а в лошадиной академии курс психических заболеваний преподавать не должны были. Не тот профиль.

- Знаю, - веско заявил Василий Митрофанович. - Просветили. Прошлой зимой у бывшего дома политпросвещения бутылки собирал. Там сейчас распивочную открыли. Холод, помню, был собачий. Народу в тот день выпивало мало. Пару бутылок всего улова-то. Думаю надо подождать немного. Основная масса обычно позже подтягивается. А где переждать-то. На улице – околеешь. Когда смотрю – афиша. А на ней – «…сегодня в шестнадцать ноль-ноль состоится лекция доктора медицинских наук профессора Ластовецкого П. И.» по вопросу каких-то там психических заболеваний. Каких точно сейчас уже не вспомнить, давно дело было, но часа три послушать пришлось, пока не согрелся. И пригодилось, как видишь, в жизни. Вот теперь апробирую теоретические знания на практике. И неплохо получается. Кто мог подумать. Никогда не угадаешь, что в этой жизни пригодится, а что нет. Главная линия поведения – держаться в стороне и никого не задевать ни словом, ни действием. Так что ты поменьше болтай языком. Вступаешь тут со всеми подряд в полемику…. Меньше будем трепать языком, и к нам меньше приставать станут с разговорами.

 

- Ладно, не бурчи, - примирительно сказала Маня. - Я по-женски лучше чувствую, кого надо бояться, а кого нет. Вот инженера я совсем не опасаюсь. Кстати, что он там про почтовый ящик говорил? Письма, вроде, посылать отсюда можно на волю? Надо Сашке написать, чтобы попроведовал да выпить-закусить принес из нашего мешка?

- Я, Маня, вот о чём думаю, - Нищета долгим заинтересованным взглядом, каким энтомологи обычно оценивают редкое насекомое, посмотрел на собеседницу. - Что касается лично меня, то я сюда попал по роковому стечению обстоятельств, а ты – по медицинским показаниям. Это твоя компания. Думаю, среди них ты приживёшься без особых проблем, и будешь чувствовать себя как дома. Намного лучше, чем среди обычных нормальных людей. Хотя нет. Есть одна причина против такой заманчивой перспективы. Здесь же не наливают ничего крепче чая.

- Да перестань ты юродствовать, - обиделась Маня. - Ящик почтовый не видишь? Вот он, на стене висит.

 

- Как бы тебе, Маня, проще объяснить, чтобы ты уяснила ситуацию? - задумчиво произнесла жертва рокового стечения обстоятельств. – Трудная и неблагодарная задача. Почти невыполнимая. Но, я всё же попытаюсь. Понимаешь, когда человек страдает недугом телесным – это очевидно. Сердце ноет, желудок болит или, например, почки отказываются вырабатывать мочу для лабораторных анализов. То есть возникают противоречия между отдельными органами и организмом в целом, иногда даже несовместимые с жизнью. А у наших с тобой нынешних друзей по несчастью ничего такого нет и в помине. Говоря языком строгой медицинской терминологии, никаких видимых патологических отклонений в их организмах не наблюдается. Складывается обманчивое впечатление, что со здоровьем у них всё в порядке. Вот по таким письмам-откровениям доктора диагнозы и ставят. Я так думаю, что и тебе надо какую-нибудь особо ценную мысль изложить на бумаге. Подать специалистам весточку о состоянии здоровья. Надеюсь, твоим случаем, они заинтересуются непременно. Особенно тот коротышка, которому мы не понравились по первому впечатлению. А теперь вот что. Давай рассредоточимся по палатам, и не будем мельтешить у местного народа перед глазами. Через день – другой нас обязательно направят на врачебную комиссию. Тогда всё и решится. А пока сидим тихо и не рыпаемся. Сейчас какая форма собственности в моде? Правильно, «ООО» - общество с ограниченной ответственностью? А у нас своё «ООО» будет - отоспаться, отогреться и отъестся.

Маня, в критических ситуациях всегда полагавшаяся на безошибочную, почти звериную интуицию Нищеты, без лишних просьб и подталкивания в спину исчезла за белой дверью палаты. Василий Митрофанович направился к своему номеру и, приоткрыв дверь, осторожно проник вовнутрь. Убранство палаты оказалось довольно незатейливым и до простоты скромным. Из четырёх расставленных вдоль стен кроватей занятой оказалась лишь одна та, что размещалась ближе к окну. На ней в позе ворона, высматривающего с вершины дерева добычу, восседал худощавый мужчина лет тридцати пяти – сорока, аккуратно и насколько это возможно в подобном заведении, прилично одетый. Нос его украшали очки в металлической оправе, волосы тщательно расчёсаны на пробор.

 

Тумбочка, практически вплотную примыкающая к кровати, была завалена беспорядочно разбросанными бумагами. Время от времени мужчина склонялся над ними, делая на листах пометки шариковой ручкой. При этом он хмурил брови, на лице появлялась гримаса раздражения, какая бывает у человека обречённого заниматься неприятной, вызывающей неудовольствие, но крайне необходимой и важной работой. Не реагируя на вновь вошедшего, человек, сидящий на кровати, продолжал заниматься своим делом. Минуло достаточно много времени, прежде чем он позволил себе обратить внимание на присутствие в комнате постороннего человека. Медленно повернув голову к двери, он окинул недовольным взглядом топчущегося у входа Нищету.

 

- Воспитанные люди стучат в дверь, когда переступают порог финансового учреждения такого ранга, - голосом пожжённого бюрократа раздраженно отчитал он Василия Митрофановича. – Шляются тут, понимаешь…. Совсем страх потеряли.

- Прошу прощения, - мягко извинился Нищета, проявляя высшую степень подхалимства. - Я и не подозревал, что здесь находится такое солидное учреждение.

- А для кого, хотелось бы Вас спросить, вывески на дверях вывешиваются? С приёмными днями и часами. «Или Вы неграмотный?» — ядовито спросил финансист, не сводя змеиного взгляда с окончательно оробевшего гостя.

 

Нищета сосредоточился, пытаясь припомнить, видел ли он вывеску на двери или там ничего подобного не было.

«Не было никакой вывески, это точно, - отчетливо вспомнил он. - Только номер палаты. Наверное, эти собаки специально меня сюда сунули, - нехорошо подумал он о санитарах, - чтобы я попрыгал. Как ноют ноги. С утра удавалось присесть лишь на короткое время. Давненько не приходилось нежиться в кровати, укрытой такой белоснежной простынею. Упасть на неё, вытянуться в полный рост и, закрыв глаза, расслабиться. Оградить себя от суеты мирской крепким многочасовым сном, - страдал он, всё больше и больше раздражаясь. - Так нет…. Не могу. Свалился на мою голову этот свихнувшийся бюрократ. Взять бы его за хилую шейку и треснуть финансовой головой о стену. Так нельзя же, опасно. Зачислят в буйные, и пиши – пропало. Придётся действовать по-иному.

 

- А я к Вам, собственно, по делу товарищ, - деловито обратился он к мужчине, сидящему на кровати, - если, конечно, по адресу попал. Вы-ы-ы...

- Я - Казначей Вселенной. Вы-то, кто будете?

- Межгалактический фининспектор, - небрежно бросил Василий Митрофанович, проходя вглубь комнаты.  Из созвездия Рака. С плановой проверкой.

- Я предполагал, что эти земляне допрыгаются, в конце концов, до встречной межгалактической проверки, - нисколько не удивляясь неординарному событию, заявил главный регулировщик финансовых потоков Вселенной, жестом приглашая Нищету занять место на свободной кровати. - Всю планету проверять будете или поконтинентально.

 

- Выборочно, - небрежно бросил Нищета, удовлетворённый результатами ощупывания матраца. - Неимоверно сжатые сроки. «А там, - веско заметил он, многозначительно указывая пальцем на потолок, — ждут». Как говорится, гонят в шею.

- Понятно, - небрежно проронил Казначей Вселенной, вскочив с кровати и заложив руки за спину, принялся мерить шагами палату. - Доложите сжато программу проверки. Детали можно опустить.

«Чёрт возьми, - недовольно подумал Василий Митрофанович. - Похоже, этот идиот приготовился принять отчёт. Нет, дорогуша, так не пойдёт. Финансовый отчёт не входит в мои творческие планы на сегодняшний вечер».

 

- Видите ли, в чём дело... Пока у меня самого нет полной ясности по механизму проверки…, - неопределённо протянул он, лихорадочно ища выход из непростой ситуации.

- Секреты? От меня? - в голосе финансового гения прогремела неприкрытая угроза. - Вы хотите скрыть цель своего приезда от Казначея Вселенной?

- Какие могут быть тайны от Казначея Вселенной, - спешил погасить, готовый извергнуться вулкан недоверия, Нищета, пятясь назад и прикидывая, как бы половчее выскочить за дверь в случае атаки разбушевавшегося Казначея. - Обычная неразбериха. Что-то своевременно не подготовили, что-то вообще упустили по халатности. Со дня на день жду информационный луч с Марса. Тогда и обсудим совместно детали проверки, - не сводя настороженного взгляда с Казначея, сказал Василий Митрофанович, присаживаясь на край облюбованной ранее кровати.

 

- Ясно, - успокоился так же быстро, как и впал в гнев Казначей Вселенной. -  Завтра же подробнейшим образом доложите мне, кто из этих межпланетных бюрократов виновен в волоките. Я приму экстренные меры по своим каналам. Разболтались там, - не называя конкретного адреса, кипятился он, вновь разжигая в себе праведный гнев. – Думают, если вселенная бесконечна, то можно ничего не делать. Дурака валять? Давно я собирался с проверкой по нерадивым Галактикам. Назрела, назрела необходимость подхлестнуть процесс, произвести кадровые перестановки кое-где. Всё как-то руки не доходили. А надо. Непременно надо. Вопрос назрел. Чем намерены заполнить потерянное время?

 

- У меня задание плодотворно поработать с Вами, - быстро сориентировался Нищета, - чтобы, так сказать, сложить общую картину. Ну, а впоследствии наметим дальнейшие пути решения возникших проблем.

- Толково, - одобрил Казначей. – В таком случае, сразу же и приступим. Я Вам детально обрисую ситуацию, сложившуюся на планете Земля. Помимо информации, предложу моё собственное видение ситуации и пути выхода из неё. Затем мы скорректируем совместные планы. На этой планете Вы впервые или уже приходилось бывать?

- В первый раз. Я всё больше в центральном аппарате.

 

- Ну, что же. Вам, бюрократам, полезно иногда отрывать задницы от кресел и окунаться в реальный водоворот жизни мироздания. Пощупать пульс финансовых артерий галактик своими пальцами или щупальцами, - внимательно рассматривая верхние конечности Василия Митрофановича, высокопарно произнёс Казначей. - Итак, приступим. Не будем терять драгоценное время на пустые разговоры.

- Минуточку, - остановил энтузиаста Нищета. - Учитывая важность ситуации, я должен весьма серьёзно подготовиться к работе, чтобы не упустить ни одного бита ценнейшей информации.

- Разумно, - одобрил собеседник. - Каким образом Вы активизируете процесс запоминания?

 

- Последняя разработка учёных Водолея. Биомагнитные запоминающие диски, вживлённые в теменные доли головного мозга. Принимаю горизонтальное положение, замедляю активное функционирование всех структур мозга, за исключением, естественно, зон жизнеобеспечения, и воспринимаю сообщение. После завершения записи идёт процесс обработки и анализа информации. В это время беспокоить меня категорически запрещается, чтобы избежать сбоя в формировании информационных потоков.

- Как долго идёт процесс анализа?

- Разработка новая, не всё пока гладко. Но думаю, часам к восьми утра, весь цикл должен благополучно завершиться.

- Прекрасно! Кровать подходит для этих целей?

 

- Разработка предусматривает применение другого ложа. Но, думаю, на первый случай сойдёт и кровать, - быстро сбрасывая одежду, удобно расположился под теплым одеялом Нищета. - Готов к приёму информации, - отрапортовал космический посланник, потягиваясь и зевая во весь рот. Засыпая под монотонное бормотание Казначея, он впервые за много лет ощутил себя счастливейшим человеком в мире.

Утром следующего дня Василий Митрофанович пробудился от сверлящего, тревожащего сон взгляда. Не сразу сообразив, где находится, осторожно осмотрел помещение из полуприкрытых век. Заметив Казначея, гипнотизирующего его безумным взором, проснулся окончательно. Казначей восседал на стуле у изголовья кровати, не отрывая немигающего взгляда от лица спящего.

 

- Я почувствовал, что основная работа вашего мозга завершилась, - удовлетворённо заметил он. - Насколько полно сохранилась информация на дисках?

 - В полном объёме, - пытаясь разогнать остатки сна, промямлил Нищета.

- Могли бы мы проверить избирательно качество записи? - деловито осведомился Казначей.

- Ни в коем случае, - категорически отверг притязания финансиста Василий Митрофанович, в притворном ужасе хватаясь за голову. - Я не могу самостоятельно контролировать и корректировать эту информацию, не имея специального уровня подготовки. Я – посылка, бандероль. В нужное время в нужном месте эту информацию изымут и подвергнут анализу.

 

- Серьёзный подход, - с нотками уважения в голосе отметил польщённый Казначей.

- А вы как думали? - продолжал убедительно врать Нищета. - Кто же мне позволит вмешиваться в оценку ситуации, проведенную самим Казначеем Вселенной?

- Пожалуй, Вы правы, - гордо вскинув голову, согласился великий финансист. - Я этого момента не учёл. Конечно же, Вы только исполнитель чужой воли и это правильно. Каждому, как говорится, своё. Продолжим работу. Я закончил диктовать, - отодвигая рукав пиджака и близоруко глядя на часы, отметил он, - в пять двадцать семь. Сейчас – девять тридцать одна. Мне оказалось достаточно времени, чтобы параллельно подготовить для Вас кое-какие финансовые документы.

 

- Прекрасно, - бодро потирая руки, одобрил Нищета.

 «Когда же здесь завтракают, чёрт возьми? – подумал он, ощущая неприятную лёгкость в пустом желудке. - Что-то я проголодался от всех этих стрессов».

- Не перебивайте меня, - строго одёрнул его Казначей. - Я не хочу упустить ничего важного.

- Конечно, конечно, - извинился Нищета, мысленно досадуя на себя.

«Угораздило же меня выбрать для себя такую ничтожную должность. Теперь потерял право на равноправную беседу».

 

- Так вот. Диски – дело замечательное, но как вы утверждаете сами –новое, - продолжил Казначей тоном, каким обычно строгие начальники предпочитают общаться с подчинёнными. - Я решил подстраховаться и передать на всякий случай краткий отчёт о финансовом состоянии дел на планете Земля. Так сказать, на бумажных носителях, - закончил он, повелительным жестом указывая на объёмную стопку бумаги.

 - Я думаю, это лишнее, - попытался отказаться Нищета от заманчивого предложения.

- Ваше мнение здесь никого не интересует. Будете его высказывать, когда Вас спросят, - безапелляционно повернувшись к собеседнику спиной, грубо заявил Казначей.

 

- Прошу прощения, - униженно извинился Нищета, стараясь лишний раз не раздражать великого человека.

Казначей, довольный посрамлением оппонента, ещё долго гипнотизировал взглядом Василия Митрофановича, не сводя с него немигающих глаз.

- Учитесь держать себя в рамках своего статуса, - окончательно определил он место Василия Митрофановича, на которое тот был вправе рассчитывать в межгалактической иерархической лестнице. - Надеюсь, с отчётом мы закончили. Теперь следующий немаловажный вопрос. Меня интересует, каким образом будет решено финансовое обеспечение Вашей проверки?

 

- Я не совсем Вас понимаю, - насторожился Нищета, ожидая подвоха. 

- Я спрашиваю, кто будет оплачивать Ваши инспекционные поездки по планете? - разжёвывал простые истины Казначей, удивляясь неосведомлённости лица, занимающего довольно высокий пост в фискальных органах Галактики. - Услуги по проживанию, питанию и так далее.

«Неужели хочет дать денег? – мелькнула у Василия Митрофановича шальная мысль. - Да нет. Откуда они у него при таких заботливых санитарах? Глупости всё это. Впрочем, чем чёрт не шутит…. В этом весёлом месте нет ничего невозможного».

 

- Ах, Вы об этом. Разве Вас не предупреждали, что Высшим Советом Галактики финансирование проверки поручено Вам лично? - осторожно прощупал Нищета клиента на наличие монет. – Можно даже мелочью дать, если нет купюр или…

- Не предупреждали, - с холодным презрением охладил пыл жадного фининспектора Казначей. - Поражает, каких масштабов достигло разгильдяйство и безответственность даже там, в центральном аппарате. Но лично Вы можете не беспокоиться. Я с присущей мне прозорливостью предвидел осложнение ситуации и принял кое-какие превентивные меры. Вот возьмите. Это чеки на предъявителя, - небрежно вручил он Нищете небольшие клочки бумаги. - Этот на получение рублей в Национальном банке России, а эти – на валюту в странах Европы и Америки. Общая сумма – полтора миллиона долларов. Думаю, на первое время хватит. Сюда же входит и оплата охраны.

 

Нищета в недоумении принял бумажки, пытаясь прочесть корявый текст, написанный неразборчивыми каракулями. Ничего не понимая, он поочерёдно переводил растерянный взор с бумажек на Казначея и наоборот, пытаясь постичь тайный смысл сказанного.

- Какой охраны? – машинально спросил он.

- Он думает разъезжать по странам один, обличая коррумпированных чиновников, вскрывая язвы их финансовых махинаций? – с сарказмом констатировал некомпетентность Василия Митрофановича Казначей. - Да от Вас, после первой же проверки, и следа не останется.

 

«Рассуждает здраво, как абсолютно нормальный человек. Чёрт его знает, может быть у него с головой всё в порядке, а передо мной просто выпендривается. Если так, то Ваньку валяет очень натурально. А что – тепло, сытно, уютно. Никаких тебе проблем. Живи и радуйся. Да нет, не похоже. Взгляд-то у него не очень… Огнём горит глаз. Всё-таки, наверное, Казначей. Чего это он на меня смотрит, как акула на скумбрию? Затянул с ответом, - лихорадочно думал Нищета, внимательно изучая непростого собеседника».

- Вы меня пугаете, - запинаясь, пролепетал он. - Меня не инструктировали в отношении опасностей, связанных с этой обычной рутинной работой.

 

- Видно, посчитали, что это сделаю я, - отчётливо чеканя каждое слово, отрезал Казначей, откровенно радуясь испугу собеседника. - Возьмите две записки. Одна Министру обороны нашей страны, другая - Госсекретарю США. В них изложена моя настоятельная просьба о выделении Вам охраны и транспорта. Кстати, я уже предупредил ведущие банки мира и правительства некоторых стран о Вашей миссии.

- Их заботу я на себе уже почувствовал, - сказал Нищета, пугливо оглядываясь по сторонам, но, не обнаружив поблизости санитаров, успокоился.

Дверь с грохотом распахнулась, больно ударив Василия Митрофановича в плечо. В комнату ворвался мужчина азиатского вида в тюбетейке и толстом банном халате. Размахивая полотенцем, он заорал с порога, наскакивая на Казначея.

 

- А ну выходи строиться, счетовод. За опоздание два наряда вне очереди. Больше повторять не буду. Сразу в морду.

Исчез он так же внезапно, как и появился, оставив после себя нестойкое колебание воздуха в палате. Через минуту его свирепый крик раздавался уже в соседней палате.

- Кто такой? – болезненно морщась и потирая ушибленное плечо, поинтересовался Нищета.

- Чингисхан, - неохотно пояснил Казначей, не на шутку напуганный яростным наскоком агрессивного полководца. -  Писать, читать не умеет не по-русски, не по-монгольски, а туда же командует.

 

-  И что же здесь делает величайший из полководцев всех времён и народов? – деловито осведомился фининспектор, с опаской поглядывая на дверь, за которой скрылся великий монгольский военачальник.

- Собирает орду для похода к последнему морю.

- Надо же. Ему и здесь неймётся. И как, успешно проходит весенний призыв?

- Да где же он здесь столько монголов-то наберёт? – зло прошипел Казначей. - Тут одни славяне обретаются. Есть, правда, парочка евреев, но они в эту затею не верят. Говорят, что земля круглая и никакого последнего моря нет.

— Это они погорячились, - осудил неразумных детей Израиля Нищета. - И как же это им сошло с рук? Неужели азиатскому деспоту не чужды демократические принципы?

 

- Не сошло. Он их наказывает тем, что в каждый обед отнимает у них второе и пожирает. Вон, какую рожу наел, супостат.

- Дела, - задумчиво протянул Нищета. – А в учебнике по древней истории утверждается, что татаро-монгольское иго было ликвидировано в пятнадцатом веке. Заблуждаются, выходит, учёные. Неверно информируют общественность. Придется записаться добровольцем в ополчение, чтобы не подвергаться репрессиям и полноценно питаться.

Осторожно высунув голову за дверь, он с любопытством обозрел холл. Большая часть обитателей стационара уже устраивались завтракать.

«Вовремя Чингисхан подоспел, - отметил про себя проголодавшийся Василий Митрофанович, - а то за разговорами да пересудами до самого обеда пришлось бы поститься.

 

Несколько квадратных общепитовских столиков, каждый из которых рассчитан на четырёх человек, были заняты почти полностью. Ароматно дымились тарелки с супом. Рядом на блюдах меньших размеров аппетитно смотрелись толстые коричневые сосиски, мирно соседствующие с картошечкой фри, и небольшой порцией салата из свежей капусты. Столики обслуживались специальными дежурными из числа пациентов. Ел народ вяло, без аппетита. Василий Митрофанович, подстёгиваемый голодом, рысью поскакал к ближайшему столу, где уже хозяйничала сияющая Маня. Долгий вынужденный пост пробудил зверский аппетит. В разгар завтрака пожаловали гости – коротышка-доктор и санитары.

 

- Минуточку внимания. «Все в сборе?» —прокричал противным каркающим голосом Нейман, барабаня указательным пальцем по крышке стола.

- Шутник, - прошамкал набитым ртом Нищета. - А куда отсюда денешься?

- Аркадий Яковлевич, Маши нет, - придав лицу скорбное выражение, донёс толстый поэт. - Забыли привести, как всегда.

- Кто такая Маша? - проявил живейший интерес к персоне загадочной незнакомки Нищета, чувствительно толкая Маню в плечо.

- Полная идиотка, попавшая сюда неизвестно когда. Целыми днями сидит на кровати, засунув в рот столько пальцев, сколько их туда влезет. Она не может даже самостоятельно кормиться. Если бы не санитарка, давно бы померла с голодухи или руку себе отгрызла.

 

- Машу оставьте в покое, - отмахнулся Нейман. - Прослушайте информацию. Сегодня, после обеда, вновь поступившие пройдут врачебную комиссию. Всем понятно? - и дождавшись нестройного «да-а-а», строго добавил. - Санитарам проследить.

- Извините, Аркадий Яковлевич, - робко поднял руку старик, слышащий голоса. - Вы же знаете, я таких решений самостоятельно не принимаю. А поскольку связи нет уже очень давно, не знаю, как уж и быть. Полгода ни одной весточки оттуда, - ткнул он тонким восковым пальцем в потолок.

 

- Полгода, говоришь, - задумался доктор. - Ты смотри, значит есть эффект от препарата. А я-то сомневался. Надо будет поэкспериментировать с дозировкой. Да и более глубокие клинические исследования не помешают.

 - Я плохо Вас слышу, - тем же мягким ровным голосом пропел старик.

- Я говорю, что Вы здесь уже полтора года обретаетесь, а приглашаются только вновь прибывшие. Ясно?

- Ясно, - вновь прошелестел нестройный хор голосов.

- У меня есть план, как нам отсюда выбраться поскорее, - лихорадочно зашептал Нищета, дождавшись паузы увлекая Маню в дальний безлюдный угол. Осмотревшись, он наклонился к её уху и что-то горячо зашептал. Маня слушала его, думая о чем-то своем, взгляд ее рассеянно блуждал по сторонам.

 

- Да уразумела ты наконец-то? – раздражённо глядя на апатичную Маню, выкрикнул Василий Митрофанович.

- Поняла, - тусклым бесцветным эхом откликнулась Маня и после непродолжительного умиротворённого молчания, растерянно улыбнувшись, сообщила. - Ты только не обижайся, Вася, но мне здесь нравится. Тихо здесь. Суеты нет, беготни. Никто друг у друга кусок хлеба изо рта не выдёргивает. Народ не сильно, чтобы того... В горло не вцепится. Я понимаю, что не могу объяснить все, что чувствую, но не гонят здесь, понимаешь? Как бы равные все, что ли. Я вчера с соседкой своей по палате допоздна проговорила об этом.

 

 - О чём об этом? - насторожился Нищета.

- Я же говорю, о жизни нашей женской рассуждали. Той, на воле, и этой, здесь, - терпеливо втолковывала Маня.

- Маня, запомни: разговаривать – это означает обмениваться мыслями вслух, - медленно и выразительно подчёркивая каждое слово, произнёс Нищета. - Уловила? Мыслями. А вы чем обменивались, если не секрет? При наличии отсутствия оных у твоей собеседницы и полном дефиците их у тебя.

 - Да ничем мы не обменивались. Что у меня есть? Всё санитары отобрали, сам видел, - обиделась Маня. - Просто о жизни говорили женской. Я свою ей историю рассказала, она мне свою. Поплакали по-бабьи.

 

- Ты это что? Серьезно или шутишь?

- Серьезно, - печально заглядывая в глаза Нищете, твердо сказала Маня

- Понятно. Трудностей убоялась? – с иронией посмотрел на подавленную сожительницу Нищета. - Сытой жизни тебе, курице, захотелось. Спокойствия. А что? Здесь спокойно. Ни ментов, ни бандитов. Рай для ущербных душ. Никто не обижает, не гонит. Более того – кормят, поют, одевают. Крыша над головой и не дует. Я согласен. Непонятно, у кого мозгов меньше, у тех, кто здесь обретается или у тех других, ошибочно считающих себя нормальными людьми и мучающихся на свободе ежедневными проблемами. Они, глупые, наивно полагают, что живут полноценной жизнью. Я догадываюсь, почему тебя заклинило. Здесь же социализм. Такой родной, почти забытый. Ходи по кругу, ешь, когда и что дают, и делай вид, что доволен. Всего-то ничего за тихую размеренную жизнь и мнимое благополучие. Я прав или нет?

 

 - Да не знаю я, - делая каменное лицо, отодвинулась от любимого человека Маня. - Я не такая умная, как ты.

- Всё. Успокоились, - обняв увядшие плечи спутницы жизни, доверительно попросил Нищета. – Послушай, что я тебе скажу. Мы здесь только вторые сутки отбываем. Тебе ещё не приелось. Тебе по недоразумению ещё кажется, что здесь можно жить. Но поверь мне–это только кажется. Это мираж, самообман. Через неделю эти люди станут тебя раздражать. Через месяц ты уже будешь их ненавидеть. А ненавидеть больных людей большой грех, Маня. Они ведь не виноваты, что ты нормальная в их ряды затесалась. А выйти отсюда ты не сможешь. Подумай. Решишь остаться здесь, знай, меня рядом не будет. За столько лет совместной жизни я изучил тебя, как второгодник букварь, - продолжал он убеждать, чувствуя, что посеял в растерянной душе женщины беспокойство и смятение. - Ты никогда не только не могла, но и не пыталась существовать самостоятельно.

 

Согласись, всегда спокойнее, когда у тебя перед глазами маячит чья-то спина – надёжное укрытие от всех жизненных невзгод и трудностей. Не надо со страхом смотреть вперёд, боясь остаться один на один с этой долбаной жизнью. Первый раз в жизни ты пытаешься решить что-то самостоятельно и сама же опасаешься этого шага. В конце концов, намного проще и спокойнее идти, когда тебя ведут за руку. По моей концепции, выстраданной годами размышлений и наблюдений, всё человечество делится на две категории. К первой я отношу тех людей, которые ведут за собой сквозь бури и невзгоды жизненного пути менее приспособленных. Вторая же, понятно, те, которых ведут. Ты относишься к той части человечества, которые не могут не только кого-то куда-то вести, но и сами-то с трудом передвигаются. Иди отдохни, подумай. В шею никто не гонит. Но решение прими такое, чтобы потом жалеть не пришлось.

Маня, тяжело вздохнув, медленно побрела в палату. Нищета долгим рассеянным взглядом проводил её согбенную фигуру и ещё долго сидел на стуле, вперив бессмысленный взгляд в стену. 

 

Заседание экспертной врачебной комиссии проходило в огромной комнате, значительную часть которой занимал длинный массивный стол. За столом, удобно расположившись, сидели несколько человек в белых халатах. Председатель медицинской комиссии, Пётр Ильич Ластовецкий, свободно разместившись в центре стола в окружении коллег и учеников, уверенно вёл приём вновь поступивших больных, находящихся здесь же.

- Ты знаешь, - тихо прошептал Нищета Мане, не отрывая оценивающего взгляда от председателя комиссии, - а профессор-то с момента нашей последней встречи почти не изменился. Так же бодр, весел и полон жизненных сил. Обрати внимание, Маня, на этого великого человека. Доверительный голос, мягкие манеры и огромная волна доброжелательности и обаяния. Впечатляет?

 - Хороший человек, - согласилась Маня.

 

- Да, человек замечательный. То же думают и те несчастные, по воле рока или по стечению обстоятельств, оказавшиеся в клинике впервые. И заметь, самое интересное во всём этом действе то, что пациент, ощущая на себе теплоту профессорского обаяния и чувствуя в его голосе нотки участия и сострадания, сразу же оттаивает сердцем и делится со светилом своими сокровенными мыслями, которые далеко не всегда можно назвать здравыми. В этом-то и заключается фокус большого мастера. Если человек молчалив, замкнут в себе или просто неразговорчив, кто может утверждать, что он, этот конкретный человек, страдает психическим расстройством? У кого язык повернётся подобное ляпнуть? Беседуй с женой или товарищами по работе. Ничего страшного. Но когда обласканный медицинским светилом потенциальный пациент начинает щебетать перед консилиумом, это уже совсем другое дело. Это – диагноз. Приговор другими словами.

 

Перед консилиумом сидел немолодой уже мужчина, внимательно слушая доброжелательную речь профессора. Время от времени он иронически ухмылялся и что-то невнятно бормотал себе под нос.

- Итак, что же нас беспокоит? - участливо обратился профессор к сидящему напротив него мужику с быстро бегающими глазками на хитрой роже.

- Нас? Не знаю, как там у Вас, меня лично ничего не беспокоит, - ехидно ухмыляясь, парировал тот ничуть не смущаясь.

- У меня складывается впечатление, - толкая Маню плечом, удовлетворённо заявил Нищета, - что нынешний улов состоит исключительно из нормальных людей.

 

- Прошу прощения, может быть, я не совсем удачно сформулировал мысль, - мягко проворковал профессор. - Что там, в истории болезни? Проявление признаков агрессии, неадекватная реакция…? - шёпотом полюбопытствовал он, обращаясь к сидящему рядом ассистенту.

- Да нет. Вот так сидит и ухмыляется уже вторую неделю, - в полголоса ответил тот, наклонившись к профессорскому уху. - Из квартиры не выходит, на телефонные звонки не отвечает. Жена вызвала бригаду и просила принять меры. Очень обеспокоена.

 - Мне всё-таки кажется, что Вас что-то беспокоит. Гнетёт, - пристально глядя в глаза пациенту, попробовал подойти профессор с другой стороны.

 

 - Ошибаетесь, профессор, - насторожился тот. – Здесь нечто другое, не предназначенное для посторонних ушей.

- Вам доверена важная тайна, но Вы сомневаетесь, стоит ли с кем-либо ее обсуждать, - усилил нажим профессор.

- А Вы –психолог, - загадочно изрёк пациент, с заметным уважением поглядывая на Ластовецкого.

- Это моя профессия.

- Гм. Вы хотите дать мне дельный совет? - поинтересовался мужчина, сверля пронзительным взглядом Ластовецкого.

 

- Конечно же, - сразу же принял предложение покладистый профессор. - Я предполагаю, что Вам сделали заманчивое предложение, которое трудно отвергнуть.

 - Именно, - вскочил со стула загадочный пациент. – И вот уже вторую неделю я непрерывно размышляю над этим неожиданным предложением.

 - Я думаю, что, если оно не связано с противозаконными действиями, его следует принять, - мягко посоветовал глава экспертной комиссии.

 

Человек выпрямился, словно сбросил со своих плеч непосильный многопудовый груз, и, окинув орлиным взором всех присутствующих, важно изрёк.

 - Видно, это судьба. Я принимаю должность президента страны и беру на себя всю ответственность, связанную с этим высоким постом. После церемонии официального назначения я обещаю подумать и о Вас, - обернулся он к облечённому высоким доверием профессору.

 - Безмерно благодарен за участие в моей судьбе, - прижимая руки к груди, расчувствовался Пётр Ильич, не забывая, однако, делать пометки в истории болезни. – Пожалуйста, проводите кандидата в президенты в лучшие апартаменты, соответствующие его высокому рангу, и пригласите следующего, - попросил он одного из санитаров.

 

Вновь испеченный президент отбыл в сопровождении эскорта, состоящего из людей в белых халатах, по ходу движения одаривая приветственными жестами окружающих. Санитары подвели и усадили на освободившееся место высокого худого человека, аккуратно поддерживая его с обеих сторон.

- А-а-а! Старый знакомый, - радостно приветствовал профессор очередного пациента. -  Рад Вас видеть, Юрий Сергеевич, дорогой, в полном здравии. Давненько наши с Вами пути не пересекались.

- Да знаете ли, Пётр Ильич, - смутился радушным приёмом Юрий Сергеевич, - как-то остро не возникала потребность в такой встрече. Да и рекомендации я Ваши выполнял строго, можете не сомневаться.

 

- Верю, верю, - продолжал веселиться профессор. - Но, видимо, не в совсем полном объёме выполнялись предписания, если наша встреча стала возможной.

- Вы же знаете, Пётр Ильич - я художник, натура творческая. Чтобы творить особый настрой нужен. Подъём сил, моральных и физических. У каждого художника есть свой метод достижения творческого экстаза. Одни покидают цивилизацию, сливаясь с первозданной природой, другие пускаются во все тяжкие. Для меня искусство без допинга, извините, простое ремесло. Какое может быть восприятие на трезвую голову? Серое, мутное. Краски не те. Натура блеклая, невыразительная. Вульгарное ремесло. Но один только стаканчик красненького, один единственный, и мир меняется самым волшебным образом. Преобразуется, насыщается яркими цветами и глубоким смысловым содержанием. Рука сама тянется к кисти, чтобы выразить эти мироощущения. И это уже рука творца, способного запечатлеть на холсте широкий и красочный мир восприятий.

 

- Да, да, да! – часто поддакивая и кивая седой головой, поддержал профессор монолог художника, выискивая в высокопарной речи симптомы белой горячки. - Конечно, конечно! Мне ли Вас не понять. В наше время осталось так мало истинных талантов, что их, пожалуй, следует заносить в красную книгу, как вымирающий вид. Кстати, об искусстве. Вас, я слышал, милиция к нам доставила. Это уже переходит все границы дозволенного, согласитесь, мой друг. Скандал-с, Юрий Сергеевич. Нехорошо-с как-то получается, знаете ли.

- Сохрани Господь, Пётр Ильич! - с неподдельным возмущением отверг нелепые обвинения мастер кисти. - Мы с Вами знакомы не первый год. Я –человек искусства. Хамство – не мой стиль.

 

- Зная Вас вот уже много лет, я также в недоумении, - развёл руками профессор. - Но милиция.… Как это понимать?

- А он картинами непотребными торговал, - вмешался в разговор санитар. - Я его принимал из рук представителей власти и ознакомился с протоколом. Взяли его на бульваре, там, где эти деятели собираются и картинами торгуют. У всех пейзажи, портреты, а у этого – ужас, прости Господи. Непотребство. Они-то, коллеги, его и сдали органам с рук на руки.

- Нечестная конкуренция, Пётр Ильич, - подала голос жертва рыночных отношений. - Мои полотна нарасхват, а они неделями топчутся, ничего продать не в состоянии.

 

- Что же это за шедевры такие? – высказал живейший интерес к искусству профессор. - Скажу честно, я заинтригован. Хотелось бы бросить пытливый взгляд. Я, без сомнения, только любитель, но настоящую живопись, пожалуй, оценить смогу.

- Это без проблем, Пётр Ильич, - с ухмылкой заверил профессора санитар, перенося в центр комнаты несколько картин, ранее небрежно сваленных в углу. - Несколько штук милиционеры привезли к нам вместе с автором. Вроде, как вещественные доказательства. Остальные, правда, он успел распродать. Говорят, народ хватал не торгуясь.

- Покажите, покажите! – профессор, близоруко щурясь, выбежал из-за стола, направляясь к полотнам. - Нас здесь несколько ценителей живописи собралось. Так, что…

 

- Только из уважения к Вам, Пётр Ильич, - скромно потупил взор автор шедевров, искоса наблюдая за энергичными перемещениями профессора, - и только потому, что Вы настаиваете.

Санитар аккуратно расставил картины вдоль стены и отошёл в сторону, давая возможность присутствующим хорошенько их рассмотреть. Эффект превзошёл все ожидания. В помещении повисла липкая напряжённая тишина, изредка прерываемая чьим-то прерывистым дыханием. Все присутствующие, не отрываясь, обуреваемые противоречивыми чувствами, впились взглядами в полотна. Василий Митрофанович, вытянув шею, чтобы лучше видеть, замер в испуге. Маня несколько раз мелко перекрестилась и плюнула в сторону шедевров.

 

Картины действительно стоили того внимания, которое они вызвали. Все три полотна, выполненные в тяжёлых чёрных и частично красных тонах, создавали гнетущее впечатление безысходности. Небольшие вкрапления зелёного цвета не оживляли восприятия. Сюжет полотен можно было определить, как сатанинский, и воспринимался воспеванием гимна нечистой силе. Центральной фигурой полотен являлся сам автор, худоба и измождённость которого проявлялась ещё более выразительно, нежели в жизни. Взгляд присутствующих приковывал ужас и страх, запечатлённые на лице несчастной жертвы, заставляя трепетать невольных участников необычного вернисажа. Даже здесь, в этом специфическом лечебном учреждении, где, казалось бы, невозможно никого ничем удивить, картины подобного содержания и исполнения были неуместны, что остро ощущалось всеми присутствующие.

 

На одном из полотен автор был изображён на фоне мёртвого леса. Среди полусгнивших деревьев, вперемешку лежавших на мёртвой земле и беспорядочно торчащих обугленных пней, огромный чёрно-зелёный удав окутал художника, полностью скрыв тело несчастной жертвы в объятиях своих ужасных колец. Мерзкая тёмно-красная пасть пресмыкающегося разверзлась над кричащей головой, готовая в любой момент сомкнуть челюсти и поглотить несчастную жертву. Место трагедии было окружено различными змейками, ящерицами и прочими мелкими гадами, взирающими на жертву маленькими злобными глазками.

 

На следующем полотне автор изображён в компании бесчисленного множества чертей различных мастей и оттенков с отвратительными красными языками и глазами, горящими как раскалённые угли. Окружив несчастную жертву, они ударяли извивающееся тело рогами и копытами, отрывая от неё куски плоти и облизывая истекающее кровью растерзанное тело. Последняя картина на взгляд Василия Митрофановича была не лучше предыдущих двух. Та же нечистая сила, те же ужасные рожи и несчастный художник, страдающий в котле с кипящей смолой.

- Я поражен, господа, - наконец прервал затянувшуюся паузу профессор. - Затрудняюсь оценить место этих полотен в ряду шедевров мировых классиков, признанных эталоном высочайшего искусства, но с точки зрения нашей специальности – это уникальный материал. До сегодняшнего дня я мог только с определенной долей вероятности представлять, насколько ярко выражены галлюцинации у наших подопечных, страдающих белой горячкой. Сегодня я увидел и пережил их наяву. Жаль, весьма жаль, что остальные картины ушли из наших рук. Ну, что здесь размышлять и сомневаться? Берём, Юрий Сергеевич. Берём оптом. Назовите цену.

 

- Побойтесь Бога, Пётр Ильич, - отмахнулся художник-мистик. - Замысел создания этих полотен родился в этих стенах в апоморфиновых муках и бесконечных похмельных страданиях. Пусть они здесь и остаются. Примите в дар от благодарного автора.

- Понятно. Обратите внимание, коллеги, на этот тонкий психологический момент, безусловно, весьма важный в понимании клиники течения заболевания, - привлёк внимание белых халатов профессор. - Даря картины нам или продавая другим, уважаемый Юрий Сергеевич как бы пытается освободиться от наваждений и переложить их на других людей. Это все равно, что избавиться от навязчивой мелодии, неизвестно откуда проникшей в вашу голову без всяких на то видимых причин. Согласитесь, с этим интересным проявлением особенностей человеческого восприятия окружающего мира все мы частенько сталкиваемся в нашей повседневной жизни. Вы будете ходить, стоять, лежать, насвистывая или напевая надоевший мотив, но он так с вами и останется. Но попробуйте напеть его в присутствии кого-то постороннего, и он уйдёт, отстанет от Вас. И теперь тот второй будет ходить, и насвистывать мерзкий мотивчик, не зная в свою очередь, как от него избавиться. Я правильно понял ход Ваших рассуждений, Юрий Сергеевич?

 

- Вы всё усложняете, Пётр Ильич. Считайте это просто капризом художника.

- Спасибо, - дружески улыбнулся художнику профессор. - Для меня и моих коллег, - обвёл он рукой присутствующий медперсонал, - ваши картины –бесценный дар! Ну, что же, ситуация, как говорится, ясна. Позвольте, уважаемый Юрий Сергеевич, обеспокоить Вас небольшой просьбой. Не откажите в любезности побыть некоторое время нашим гостем. Надеюсь, Вы не станете возражать, если задержитесь у нас на несколько деньков? А заодно и галерею Вашими полотнами обогатим, а? Принимается?

— Это, дорогой профессор, тот самый случай, где возражения клиента мало что весят. Возражай – не возражай, а финал предопределен, - обречённо вздохнул мастер кисти. - Мне в двадцать восьмую?

- Как пожелаете. В двадцать восьмую, так в двадцать восьмую. Проводите Юрия Сергеевича в двадцать восьмую палату, - попросил он санитара, демонстрировавшего картины.

 

- А ты говорил, они по письмам диагнозы ставят, - толкнула Маня плечом Нищету. - Этому хронику по картинам поставили. А их так просто так в почтовый ящик не просунешь.

- Попридержи язык, - прошипел Нищета злобно. - Скоро наш выход. Судя по итогам собеседования с кандидатами на вакантные места, в этом специфическом заведении счёт два – ноль в пользу поликлиники и, не дай Бог, мы его удвоим вместо того, чтобы сравнять.

- Приятно встретить старого друга, молодость вспомнить, - ударился в воспоминания профессор. - Ведь мы с Юрием Сергеевичем знакомцы с тех времен, когда я ещё в зелёных ассистентах ходил. Да-а-а. Годы, годы – самолёты. Пролетели, не заметил. Так кто там у нас следующий?

 

- Небольшая делегация инопланетян из созвездия Рака, - доложил Нейман, подталкивая синюю пару к профессорскому столу. - Прошу вас поближе к руководству планеты, дорогие братья по разуму. Присаживайтесь вот на эти стульчики, пожалуйста.

- Спасибо, - пробормотал Нищета, настороженно косясь на ненавистного лекаря.

- На чём изволили прилететь на нашу планету, дорогие гости? – спросил профессор, с интересом рассматривая людей с необычной пигментацией кожи.

- На метле, - неудачно пошутила Маня, громко смеясь.

 

Шутка показалась ей весьма забавной и уместной. Но судя по испуганным и напряжённым лицам больных, было видно, что не все разделяют её бурную радость.

- А, что, тоже средство передвижения, если подумать, - не удивился профессор.

- Не слушайте Вы её, Пётр Ильич, - дёрнул за рукав не к месту развеселившуюся подругу Василий Митрофанович. - Это она так развлекается, когда в настроении и сытая.

- Понимаю, понимаю, - добродушно улыбнулся профессор. - На каждой планете свои традиции и маленькие невинные развлечения.

 

- Одна у нас с Вами планета, Пётр Ильич, - с чувством проговорил Нищета, строго глядя профессору в глаза. - Одна. Земля называется.

- А как же созвездие Рака, - загадочно спросил профессор. - Открытый и закрытый космос, другие миры и галактики. Межпланетные перелеты не метле, в конце концов. Мне Казначей Вселенной доложил о Вашей ответственной миссии. Будем рады оказать посильную помощь в столь нужном важном вопросе, как инспектирование финансовой деятельности нашей проворовавшейся планеты. Уничтожение коррупции – задача весьма и весьма актуальная. Без поддержки инопланетного разума мы вряд ли справимся…

 

- Мы же с Вами понимаем, что всё это чепуха, - наклонившись через стол, значительно изрек Нищета. - Бред, - пискнул он возвращаемый на место могучей рукой санитара. – В этом деле никакой разум не поможет. Но ведь надо же было как-то объяснить эту синеву.

- Да, кстати, цвет кожи у вас оригинальный. Это ли не подтверждение вашего внеземного происхождения?

- Я бы сказал, уважаемый профессор, что, в первую очередь, это подтверждение низкого качества напитков и продуктов питания, - предался мрачным воспоминаниям Нищета.

 

- Позвольте, позвольте. Не совсем улавливаю связь. Какое отношение это имеет…

- Самое, что ни на есть непосредственное. Самое прямое. То, что Вы изволите сейчас наблюдать на моём и её лицах, да и на остальном теле то же, не что иное, как следствие упомянутой мною причины.

- Продолжайте, прошу Вас, - пригласил профессор жестами коллег принять участие в беседе, - интереснейший случай, уважаемые коллеги. Какая неожиданная мотивировка. Так, так. Продолжайте, пожалуйста.

Нищета с беспокойством обвёл взглядом лица членов комиссии и в ожидании подвоха растерянно умолк.

 

- А что тут говорить? – вступила в разговор Маня, удобно располагаясь на стуле и развязывая косынку. - Было бы у нас деньжат поболе, да разве стали бы мы эту гадость лакать? Взяли бы чего-нибудь серьёзного. Водочки или что-нибудь из благородных напитков. Мы, профессор, ведь почему эту синюю муть вовнутрь организма влили? Не от хорошей жизни, поверь. Одеколон, - ткнула она  указательным пальцем в горло, - вот где уже стоит. Я его через резкий запах глотать не могу. Спазмы замучили. Да и в квартире дух - ужас. Вливаешь вроде душистый продукт, а выдыхаешь, пусть Бог милует. Тараканы, до чего твари выносливые, и те ушли, не выдержали аромата. А тут спирт для обработки дерева. Натуральный продукт. Сюда уж, думаем, что попало сыпать не станут. И надо же тебе, неприятность какая. Вот мы и опростоволосились. Сгоряча неопробованный продукт злоупотребили. И пошла синева по всему телу.

 

- Теперь все окончательно запуталось. Мне совсем непонятен туманный смысл сказанного. То ли гостям нашей планеты не подходит земная пища, то ли ещё что-то. Будем разбираться, - принял решение Ластовецкий.

 - Доктор, я Вас понимаю. Вы на работе, - попытался выглядеть убедительным Нищета, с тоской осознавая, что может надолго задержаться в этом медицинском учреждении, - а это, как говорится, накладывает свой специфический отпечаток на ситуацию. Но попытайтесь хотя бы на минутку предположить, что перед Вами вполне нормальные люди. Люди, которые в состоянии здраво мыслить и логично рассуждать…

- Не пускают слюни и не кусаются, - вновь перебила супруга Маня.

 

- Маня у нас человек специфический, - грозно глядя на спутницу жизни, пояснил Василий Митрофанович. - Кому же, как ни Вам, уважаемый профессор, знать, что отсутствие интеллекта вовсе не означает наличие психического расстройства.

- Надо отдать должное, рассуждаете Вы логично, - задумчиво глядя на собеседника, отметил профессор первый  момент, положительно характеризующий сидящего напротив пациента. - Случается, и мы ошибаемся.… Не боги. Я понимаю, история с метлой могла быть и шуткой, но зачем Вы сами в синий цвет выкрасились и подругу свою выкрасили?

 

- Этот несчастный случай в быту скорее может заинтересовать специалистов-биохимиков, проводящих исследования в области обмена веществ в организме человека. Видите ли, мы с Маней олицетворяем ту часть человеческого  общества, которую сегодня принято называть отбросами, бомжами, бывшими интеллигентными и не совсем интеллигентными, но пока еще людьми, - продолжил Нищета с печальным пафосом. - Будем называть вещи своими именами. Именно отбросы. И мы это осознаём в полной мере. Возможно, вам и не понять весь трагизм ситуации, в которой оказались мы и такие, как мы. Ни Вам, ни вашим коллегам никогда, судя по всему, не пасть так низко, как пали мы. Да, так сложилась ситуация, что мы оказались неприспособленными к жизни в этом новом обществе. Да, мы никому не нужны. Не востребованы, как сейчас любят выражаться отдельные политологи. Нам, детям социализма, не повезло умереть вместе с ним. И во вновь образовавшемся обществе с его первобытными отношениями такие, как мы, оказались инородными телами, от которых благополучно приспособившийся люд готов избавиться любыми правдами и неправдами.

 

Что же нам делать? Обернуть тело в саван и идти на кладбище своим ходом? А там ложиться и умирать, будучи по физиологической сути своей живыми людьми? Ведь в общечеловеческом и социальном плане мы уже трупы. Не получается. Во-первых, две чистых простыни для савана ещё надо иметь в наличии, а во-вторых, получить даже самое паршивое место на погосте с нашим-то достатком – это, доктор, весьма трудная задача. Практически невыполнимая. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Пришлось, знаете ли, столкнуться с вопросом. Вот мы и нашли себе нишу в самом низу. На дне, как любили выражаться классики. А на дне, сами знаете, особо перебирать не приходится: ни одеждой, ни пищей, ни другими социальными благами. Да и светскими манерами в таком коллективе никто особо не блещет. Ко всему сказанному приплюсуйте всепоглощающую потребность организма в алкоголе. Вот мы и имеем ту грустную картину, которую Вы и ваши коллеги сейчас наблюдаете.

 

Что же касается не совсем обычного цвета наших кожных покровов, то по этому вопросу моя малоуважаемая половина всё подробнейшим образом изложила. Иное дело, что Вы не совсем серьёзно восприняли её слова. Видите ли, в чём весь фокус – один литр жидкости для обработки деревянных покрытий стоит в три раза дешевле, чем пол-литра самой дешёвой водки. А градусы те же и даже несколько выше. И эффект от приёма во внутрь тот же. Правда, имеет место некий побочный эффект, который Вы, Пётр Ильич, и ваши уважаемые коллеги имеете возможность наблюдать на наших лицах. Но это, слава Богу, не смертельно, как выяснилось в процессе эксперимента на людях.

 

- Самобичевание и самоуничижение. Вы, наверное, обожаете, когда Вас жалеют? – оставив всякие сомнения в отношении ошибочности предварительного диагноза, ворчал профессор. - Как же, интеллигентный здравомыслящий человек отвергнут обществом. Вас не унижает такой имидж? Думаю, что нет. Вероятно, Вам даже нравится Ваше нынешнее положение. Да! Необычную историю Вы нам поведали. Пожалуй, похоже на правду.

- В таком случае, почему же Вы нам не верите? Художнику Юрию Сергеевичу верите в том, что он хронический алкоголик, верите безоговорочно, а нам нет. Разве не видно невооружённым глазом, что мы с ним братья по крови, обильно разбавленной спиртными напитками?

- А я в этом художнике что-то очень сильно сомневаюсь. Что-то здесь не чисто, - рассудительно заметила Маня.

- Что же именно Вас смущает? – иронично спросил профессор. – Весьма интересно мнение женщины, сведущей в подобных делах.

 

- Понимаешь, профессор, - легко перешла на доверительный тон Маня, - я тебе так скажу, как своему. Ты хотя и образованный, писать, читать умеешь, наверное, но очень уж доверчивый. Обдурить тебя пара пустяков. Вот скажи мне, что это за алкоголик, которого сюда доставили трезвого, как малосольный огурчик. Такого не бывает у пьющих людей с монетой в кармане – это раз. А ещё про картины его скажу. Не стану о других, конкретно за себя расскажу. Я за свою жизнь столько разных бормотух перепробовала, что если бы только одни названия записывать, толстая книга получилась бы, не хуже поваренной. Но в жизни таких кошмаров, как он малюет, никогда не видывала. Я как выпью, сразу засыпаю. Храплю, правда. Вот Вася не даст соврать, но сколько живу на белом свете, ни одного сна так просмотреть и не удалось. Ни цветного, ни чёрно-белого. Я тебе серьёзно говорю, что-то у него с головой не в порядке, - покрутила она пальцем у виска. - Ты запри его покрепче, а нас с Васей отпусти. Понимаешь, дело у нас. Мешок закуски и выпивки в ненадёжных руках оставили. Сашка-философ – это такая ненасытная скотина.… Не успокоится, пока всё не сожрёт и не выпьет.

 

- Мешок? Не многовато ли? – улыбнулся профессор.

- В самый раз. Плата померная. Дело-то какое провернули, не поверишь. Верку Малявкину продавщицу от загробной жизни отмазали. Моя, между прочим, идея…

- Дура. Вот дура-то, - надрывно простонал Нищета, закрыв лицо руками и склонившись к коленям, принялся раскачиваться из стороны в сторону. – Дурища безмозглая.

- Как же вам это удалось? – вновь насторожился успокоившийся было профессор. - Связи у вас там или как?

- Какие там связи? – продолжила Маня, удивляясь огорчению сожителя. - Ты не поверишь, дураков-то на свете, дураков.… Не перечесть. Всего и делов-то, что два синяка по городу прошлись. А кем только побывать не пришлось: и потусторонними силами, и инопланетянами, и даже пострадавшими от экологии.

 

- Так это я вас видел в парке на митинге? – вспомнил Ластовецкий, пристально всматриваясь в лица сидящих напротив пациентов.

- Да поймите же Вы, наконец, профессор! Надо же чем-то жить, - с надрывом в голосе воскликнул Нищета, отнимая ладони с лица и поднимая голову. - А здесь такой шикарный случай подвернулся. Тем более, душой никто не кривил. Разве то, что с нами случилось, это ли не экологическая катастрофа?

- Экологическая, экологическая, - успокоил расстроенного Василия Митрофановича профессор. – Угомонитесь, Бога ради. Судя по всему, вы не мои пациенты, но к специалисту я вас всё-таки направлю. К дерматологу. Нет, нет в самую обычную больницу, - добавил он, заметив протестующий жест Нищеты. – Даже больше скажу, по месту вашей постоянной прописки, если таковая имеется.

 

- Что же это творится, я не пойму? Что коется в этом медицинском заведении, я вас спрашиваю? - неожиданно возмутилась Маня, уперев руки в бока. - Если мы синие, то нас можно к самому распоследнему лекарю посылать? Мы что уже и не люди совсем?

- Следи за речью, Маня, - оборвал сожительницу Нищета. - И я прошу, мягче тональность. Мягче. Во-первых, тебя никто никуда не посылает, а направляют на лечение для твоей же пользы, - взглядом призывая профессора в свидетели, разъяснил он суть вопроса Мане, плохо ориентировавшейся в тонкостях узкой специализации медиков. - А во-вторых, почему ты решила, что нас будет наблюдать неквалифицированный специалист-медик?

 

- Так вот он и сказал, - кивнула оскорблённая Маня головой в сторону профессора. - Этих двух, говорит, запишите на приём к дерьмотологу. А какой же он есть при такой вонючей профессии? Это тогда кто же мы такие будем? – закончила она под дружный смех присутствующих.

- Не спорю, есть от чего расстроиться. Специальность, как бы это помягче сказать, того, - вытирая слезы, признал Нищета, - подгуляла маленько и с душком. Но скажу тебе Маня, как человек всесторонне образованный, и вот уважаемый Пётр Ильич подтвердит, такая специальность не самая последняя в иерархии специалистов-медиков. Этот врач может, конечно, при неудачно назначенном лечении оказаться последним, кто видел больного живым. Подобные факты встречаются при некачественном проведении лечебных мероприятий. Но запомни, Маня, запомни, как свою фамилию. При том образе жизни, который ты ведёшь, это может тебе пригодиться в самое ближайшее время. Последний врач называется патологоанатомом. И знаешь, как его отличить от остальных докторов?

 

- Откуда мне знать? - продолжала сердиться Маня. - Я за всю свою жизнь первый раз в больницу попала и то, не по своей воле.

- Я тебе скажу. К этому специалисту не направляют. К нему везут, не спрашивая согласия пациента, потому что это уже не актуально.

- Ну и гоп компания подобралась. Хватит блистать интеллектом. Я полагаю, разобрались наконец-то. Будете сопровождать их в поликлинику по месту жительства, если у них таковое имеется, - отдал Ластовецкий распоряжение санитару.

- Ну, конечно же, имеется, - поспешил заверить доктора Нищета, клятвенно прижимая руки к груди. - И место жительства и больница номер шесть при нём.

- Вот туда их и доставите, а то я очень сомневаюсь, что они изыщут время для лечения при их беспокойном образе жизни.

- Будет сделано, Пётр Ильич, - ухмыльнулся санитар, беря Нищету под руку и выводя из кабинета.

 

ГЛАВА 6

 

Тускло освещённый коридор самой обычной районной больницы был заполнен снующими, стоящими и сидящими людьми. Кто-то со скорбным лицом бродил по коридорам, рассматривая надписи на белых дверях. Другие посетители уже расположились напротив кабинетов врачей-специалистов в креслах, расставленных длинными рядами вдоль стены, терпеливо ожидая своей очереди. Живописная группа, представленная Нищетой, Маней и прикомандированным к ним санитаром, расположилась напротив двери, на которой висела табличка с надписью «Дерматовенеролог». За соседней дверью принимал травматолог, о чём сообщала соответствующая надпись.

 

- Ты бы пошел, сказал, что мы уже здесь, - теребила санитара Маня, глотнувшая воздуха свободы, пропитанного медицинским спиртом. - Что сидеть-то, без толку.

- Позовут, когда надо, - безразлично отозвался санитар.

- С таким остолопом, как ты, мы до утра здесь проторчим без дела, - сварливо причитала Маня, норовя разозлить невольного охранника.

- А какие у тебя дела-то? – беззлобно парировал санитар. - Водку пить да людей пугать. Вот и все твои дела. Будешь сидеть, сколько потребуется.

Нищета угрюмо молчал, понуро погрузившись в невесёлые мысли, и в перебранку не вмешивался. Маня, вертя головой во все стороны, пыталась рассмотреть людей, ожидающих очереди. Её любопытствующий взгляд привлёк мужчина с открытым ртом, сидящий от неё через два человека. Рядом с ним хлопотала женщина, державшая его за руку, и двое детей дошкольного возраста. Женщина время от времени поглаживала мужчину по руке, пытаясь его успокоить и ободрить.

 

- Петя, как ты себя чувствуешь? Язык что-то синеет и набок вываливается.

- Вась, а Вась? – весело зашептала Маня, толкая Нищету локтем. - Ты только посмотри на этого урода.

 - Отстань, - отмахнулся Нищета, всё ещё находясь в плену невесёлых размышлений.

- Ты такого кина больше нигде не увидишь, - продолжала теребить сожителя Маня. Какой мужик выдающийся сидит.

- Какое от тебя беспокойство. Ну и что у него такого выдающегося, у мужика этого?  - неохотно вступил в беседу Василий Митрофанофич, понимая, что так просто Маня не отстанет.

 

- Снаружи, вроде простой такой мужичонка, - комментировала Маня, не отрывая взгляда от мужчины, - среднестатистического порядка, как ты любишь выражаться. Росту незначительного, ножки кривенькие. Из выдающихся качеств только пузо имеет место. Выпирает, аж подтяжки трещат. Но рот у него подлеца открыт – гланды видно. И слюни изо рта бегут весело, будто ручеек весной. Жена при нем суетится. Дети ихние тут же, под ногами крутятся. За все липкими лапками хватаются. Эй, дамочка, муж это твой, что ли, который со ртом? – громко обратилась она к женщине.

 

 - Муж, - расстроено подтвердила та.

- А что это он пасть разинул? – вновь полюбопытствовала Маня. - Ты бы сказала, пусть захлопнет варежку. Мало ли, что. Муха влетит или таракан запрыгнет. Лови его там потом, между гландами.

- Да не может он, - слезливо всхлипнула женщина. - Грецкие орехи дома щелкал ну и вывихнул челюсть. Вторые сутки так и ходит... Боюсь, как бы инфекция какая не прицепилась... Вон и покраснение уже на горле проступило и язык синий.

- Грецкие орехи зубами грыз, говоришь? - переспросила Маня, деловито подойдя ближе и заглядывая страдальцу в рот. - Вот идиот. Полный рот кариеса, а он орехи грызть принялся. Он бы ещё гвозди зубами выдёргивал. Хотя, все может быть. Видно, орех крепкий попался или челюсть слабовато была закреплена во рту.

Мужчина с открытым ртом злобно взглянул на Маню и замычал.

 

- Ты смотри, какой он у тебя сердитый. Хорошо, что не кусается. Хотя, в таком откупоренном виде он не опасен. Впрочем, всё может быть. Да, видно, не под орех челюсть. Ты взгляни, Вась, какой медицинский конфуз. На фоне нормальной работы всех частей тела имеем открытую пасть и при этом невнятное мычание со стороны пострадавшего.

- Опасаюсь, как бы с языком чего не случилось, - вновь жалобно принялась причитать женщина. - Нам никак нельзя, чтобы язык повредился. Муж то у меня партийный функционер. Нам без языка, что без куска хлеба. С голоду помрем.

- Ты смотри. Надо же какое горе. Несчастная женщина, - посочувствовала Маня. – Нет нынче надежды на головастых мужиков. Я всегда говорила, что лучше с теми дело иметь, кто руками хоть что-то делать может.

 

Открылась дверь, ведущая в кабинет хирурга, и в коридор выплыла медсестра, заполнив своими могучими габаритами большую часть жизненного пространства.

- Взгляни, Вася, на этого медработника. Необъятная, как наша бывшая Родина. Дай ей Бог здоровья при таком весе. Как её только мать-земля носит, не прогибается.

 - Кто следующий по очереди, проходите, - неожиданно тонким голоском выкрикнула медсестра, зыркнув на Маню злым глазом, и исчезла за дверью.

 - Наша очередь - вновь засуетилась женщина и, подхватив мужа под руку, последовала за медсестрой, торопливо семеня ногами.

Маня быстро подскочила к неплотно прикрывшейся двери, ведущей в кабинет травматолога, и стала с жадным любопытством подсматривать сквозь щель, комментируя  события, происходящие по ту сторону двери.

 

- Люди добрые, что творится, - захлёбывалась она от душившего смеха, время от времени оборачиваясь к очереди и призывая всех желающих принять участие в веселье. - Доктор у этого с раскрытой пастью фамилию спрашивает.… Нет, я не могу. Мужик-то, судя по всему, фамилию свою знает или догадывается. Как старается, напрягается бедолага, мычит, что бык на бойне, а ничего не понять. Ни как фамилия, ни кто такой, откудова. Ни черта не разобрать даже доктору с высшим медицинским образованием. Так, так, так! Теперь жена подключилась. Рассказывает своими словами, что знает из биографии пострадавшего. Вспоминает кое-какие факты из его партийной жизни. Она рассказывает, а доктор пишет и пишет. Аж вспотел, сердешный. С мужика уже литровая банка слюней набежала. Через край хлещет.

 

- Мне Ваши сведения о жизни супруга для лечения абсолютно без надобности, - донёсся из-за двери раздражённый голос врача. - С этими своими размышлениями о его творческом пути Вам в прокуратуру надо. Это их узкая специализация.

 - Всё, вправил мужику челюсть, - гнусно хихикая, объявила Маня результат врачебных манипуляций за дверью. - Захлопнул мужик рот, проверил прикус.

Из-за двери послышались хриплые крики и какая-то возня.

- Что творится, что деется. Даёт мужик жизни. Как кроет и доктора, и систему здравоохранения, и супругу свою преподобную. Надо же, сколько разных слов может накопить в себе человек за два дня молчания. Нет, замечательный всё-таки этот доктор, специалист по челюстям. Говорилка работает, как новая.

 

- Да сядь ты на место, - в сердцах прикрикнул санитар на расходившуюся Маню. - Вот неугомонная!

Маня, поджав губы, возвратилась в кресло, стараясь не смотреть в сторону обидчика.

- Это ещё что? Это не случай. А так себе, пустячок, - оживил затихший было разговор толстый мужчина. - Вот я был свидетелем одного случая, так это действительно – полный медицинский конфуз. Я, видите ли, в эту больницу часто хожу. Здоровье, знаете ли, неважное. Так вот с неделю назад сюда бабульку привезли с вывихнутой лапкой.

 

 - Вот наворачивает-то, - засомневалась Маня. - Да кто же сегодня со стариками возиться-то будет? Ни денег, ни здоровья. Разве кто из них сам доползёт до поликлиники, тогда ещё примут, может быть. А то привезли-и-и. Сказочник.

- Не знаю, как такое очевидное-невероятное получилось, - совершенно не обиделся на замечание толстяк, - врать не буду. – Возможно, у них месячник помощи больным был или учения какие в этот день проводились по гражданской обороне, а только действительно, доставили её на скорой помощи с места происшествия. В магазине это несчастье произошло, когда она, прикрываясь возрастом, без очереди к прилавку лезла, что твой многоборец. И скорее всего, какой-нибудь грубиян со стойким перегаром взял да и повредил ей ручку при возникшем конфликте. Толи просто ножки заплелись, и она упала без посторонней помощи. Не знаю, врать не буду, но только через такое безобразие произошло смещение костей, и бабкина рука по неповторимой красоте изгиба стала напоминать лебединую шею.

 

- Старикам такие переломы – дело швах, - авторитетно заявил санитар. – Кости срастаются плохо и бывает неправильно. Муки одни…

- Да не перебивай ты, - прикрикнула на санитара Маня. – Что там дальше-то было?

- Так вот я и говорю. Естественно, доктор, повязанный клятвой Гиппократа, ее успокаивает. Мол, сейчас вправим Вашу конечность на место без проблем. Вернем на исходные позиции. И что, говорит, никаких осложнений от такой травмы в обозримом будущем не предвидится, окромя, конечно, гангрены. Шутит он так. А бабка слезами заливается и умоляет его поскорее вылечить руку.

 «Ты, - говорит, - уж расстарайся, голубь. Мне эта рука позарез требуется. Может, - говорит, - кому-то руки для красоты или для поддержания равновесия при ходьбе необходимы, то в таком случае и потерпеть можно. А мне она для работы вот как нужна. – И ребром ладони, значит по горлу. - Я, - говорит, - этой трудовой немощной рукой в подземном переходе милостыню с прохожих взимаю. Тем и кормлюсь на белом свете».

 

- Выходит, это профессиональная травма? - уточнил Нищета. – И связана она с потерей руки-кормилицы.

- Да что же вы все время перебиваете, - возмутилась Маня. – Дослушать не дадут историю. Рассказывайте дальше, мужчина.

- Так вот. Доктор её успокаивает, как учили.

«О чём, - говорит, - речь, мамаша. Сделаем на совесть. Будет лучше прежней. – И снова шутит. – Можем, - говорит, - даже ладонь расширить, чтобы туда больше денег помещалось. Через неделю – другую вернётесь к своему бизнесу. И даже, - говорит, - могу Вам дать такие японские гарантии, что если по недоразумению или незнанию местных нравов и обычаев подземных переходов Вам набросают полную руку  тяжелой мелочи, то и тогда вывих не повторится».

 

- Вот до чего медицина дошла, - старушка из очереди проявила очевидный интерес к рассказу. – Ладошки расширяют людям. Ну и как, расширили?

- Ты-то чего всполошилась, бабка? – спросила Маня. - Конкурентка, что ли? Не рискуй. В переходах конкурентов не жалуют. Нашлепают по морщинистым местам. Рассказывай дальше.

- Доктор велит медсестре сделать обезболивающий укол пострадавшей. А медсестра, то ли по халатности, то ли не выспалась после вчерашней вечеринки, не знаю. Короче говоря, впрыснула она бабке не то лекарство, которое было задумано доктором. А может быть, через свой древний возраст и жизненную закалку старуха уже не поддавалась действию медицинских препаратов. Не знаю. В этом вопросе много медицинского тумана. Только, что-то в этом деле  не срослось. Доктор через короткое время интересуется.

 

 «Как, -  мол, -  боль утихла»? 

«Нет, - отвечает бабуля, - болит еще».

 А тот в свою очередь успокаивает.

«Мол, самовнушение это у Вас и мнительность. По всем канонам медицины болеть уже ничего не должно. Закройте, Христа ради, свой беззубый рот и не расстраивайте медперсонал кряканьем понапрасну".

- Всегда они так со стариками. Не верят, грубят, издеваются. Сами вот доживут до нашего возраста, узнают, каково оно, старым да немощным, - расстроилась старушка.

Это точно, - согласился рассказчик. – Так вот, проводя такой словесный гипноз, доктор приступил к медицинским манипуляциям. А надо сказать, процедура эта проходила следующим образом. Врач усадил старушку на кушеточку. Своей левой рукой взял ее правую поврежденную конечность и, повернувшись спиной, свободной рукой принялся вправить сустав.

 

И только он приступил к лечебной процедуре в соответствии с упомянутой методикой, как вдруг со старухой стало твориться что-то неладное. Забилась она сердечная, как голубка, в грубых докторских руках. Прямо по Пушкину получилось. По Александру Сергеевичу: "То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя". Это он про няню свою писал, тоже старушку. Но то, что произошло дальше, это, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Это видеть надо. Понимая, что врач – это медицинское светило, не оставит в покое ее конечность, а на крики переходящие в вопли ну просто никак не реагирует, вонзает она ему два оставшихся от далекой молодости клыка прямо в то место, на котором люди обычно имеют привычку сидеть. Вонзила изо всей силы. Атаковала, как кобра атакует свою жертву, яростно и беспощадно. Со всей пролетарской ненавистью к интеллигентной прослойке. Взвился тут доктор. Вытянулся, как струна на балалайке. Видно, не ожидал предательского удара в спину. Вернее, чуть ниже. Стоит бледный, как сукин кот. Губы у него шевелятся, а речь в эфир не поступает. Отнялась речь. Что-то нарушилось в организме. Сломалось и перестало работать.

 

- Это же надо– куда куснула, а где сломалось, - подивилась Маня явному несоответствию между местом нанесения травмы и последствиями. - И что же в этом враче испортилось?

- Думаю, прервалась мобильная сотовая связь между верхом и низом, - с видом знатока предположил рассказчик. -  Не знаю, почему так случилось? То ли бабка важный нерв клыками перебила, то ли сама сильно ядовитой оказалась, только этот медик в кабинете больше не объявлялся. Наверное, сменил профессию на менее опасную.

 

- Я вот тут внимательно прослушал Вашу занимательную историю, и Вы знаете, удивляться-то нечему. Чего только не случается в этих больницах, что и говорить, - прошамкал беззубым ртом старик, внимательно слушавший рассказ. - Я тут тоже как-то опростоволосился. Пришлось в больницу обратиться. Вообще-то я небольшой любитель по врачам шастать. Терплю, сколько могу. Но в тот раз так придавило, так придавило. Нету мочи терпеть! Народные средства уже не помогают. Самые мощные препараты – водка и спирт, настоянный на индийском перце, не действуют на организм. Сильно прихворнул. С хлопцами пивка холодненького выпили по бокальчику. В декабре месяце на свежем воздухе. И холода большого не было. Метелей и ураганов тоже не наблюдалось. Мороза-то всего минус двадцать два градуса. Но горло, все-таки, застудил. Пойду, думаю, к доктору. Пусть таблеток даст или еще какое лечение назначит. А то болезнь просто с ног валит. Прихожу на прием. Говорю так, мол, и так. Здоровье что-то пошатнулось, ни с чего. Доктор, правда, внимательно отнесся. Открой рот, закрой назад. То дыши, то не дыши. И диагноз выдал быстро, без задержки.

 

 «Ну, - говорит, - отец, дело понятное. Простуда. Гланды. Детская болезнь». 

- Вот те на, думаю. Что же это я на старости лет в детство впал, что ли. А врач душевный попался. Успокаивает, мол, не робей старик, вылечим. Только, говорит, наука на месте не стоит, движется, как ни странно. Гланды будем удалять по новой методике, одобренной Минздравом. Через прямую кишку, чтобы зубы не повредить. У тебя, говорит, их и так мало осталось. Совсем жевать нечем.

- Как через кишку? - не поверила Маня, со страхом взирая на старика. - Кишка где? А гланды где?

 

Старик скорбно кивнул головой.

- Вот, вот. И я ему тоже самое. А он мне.

«Не волнуйся, мужик, в науке легких путей нет. Все должно пройти гладко и может даже без летального исхода».

- И как же ты, бедняга, такие адские муки вынес? – по-бабьи подперев голову руками, спросила Маня, жалостливо глядя на старика. - Путь ведь не близкий, извилистый.

- И я ему, тоже самое говорю, - как эхо вторил старик. – Ты, советую, смотри там, сынок, поаккуратней. Не потерять бы по дороге, сохрани Господь.

 

- А он что?

- Не извольте, говорит, беспокоиться, папаша. Методика проверена на собаках и тараканах. Ну, а случится казус, потеряем, что же, беда небольшая. Соберем консилиум, поищем вместе. В самом крайнем случае вскроем. И все культурно, без оскорблений. С применением свежей научной мысли. Мне понравилось отношение к пациенту. Правда, от операции я отказался. Пошел к менее продвинутому врачу. Тот по старой методике лечил, не жалея зубов.

- Это ты правильно сделал, - одобрила решение старика Маня. – Может, потому и живой остался. Не принял смерть мученическую.

 

- Не пойму я, что это вам так в больницах нравится? – холодно осведомился желчный мужчина, до сего времени в разговоре участия не принимавший. - Мне не нравится здесь ничего: ни лечение, ни уход, ни то, как они процедуры и манипуляции проводят. А как ввели платные услуги, вообще, всё кувырком пошло.

- Что Вы выдумываете? – возразил Василий Митрофанович, решивший, наконец-то, нарушить обет молчания. - Медицина у нас пока ещё, слава Богу, бесплатная.

 

- Бесплатная, говоришь? – с сарказмом переспросил скандалист. - Конечно, доктор тот бесплатно тебе грудку через стетоскоп послушает или пальцами по ней морзянку отбарабанит. А за что здесь деньги-то брать? Другое дело – понавыписывает он тебе уколов, анализов и других различных процедур на кругленькую сумму, вот тогда и начнёшь прикидывать да сомневаться, платная у нас медицина или нет? Я по основному своему заболеванию три года наблюдаюсь. Анализов в бутылочках, баночках и коробочках столько сдал для оценки состояния моего здоровья, что унитаз дома мне уже не нужен. А крови-то, крови пролил в мирное время. То из пальца возьмут, то из вены. Одна польза – давлением не страдаю. Видно, уже давить не чему.

 

Медсестра, выглянув из кабинета дерматолога, весело крикнула санитару.

- Заводи своих разноцветных, да поживее.

Маня и Нищета поспешили вслед за медсестрой. Маня, протиснувшись между санитаром и медсестрой, быстро оккупировала место на кушетке и, заискивающе заглядывая доктору в глаза, промурлыкала.

- Здравствуйте Вам.

- Так вот вы какие! – удовлетворённо переводя взгляд с одного пациента на другого, пророкотал хозяин кабинета, выходя из-за стола.

- Какие такие? Самые что ни на есть обыкновенные, - насторожился Нищета, доверие которого к медицине, в свете последних событий, сильно поубавилось.

 

- Ну, ну. Не скромничайте, – широко улыбнулся дерматолог. - Мне сам профессор Ластовецкий звонил. Редчайший, говорит, случай в медицинской практике. И вы знаете, ведь прав коллега. Действительно, случай уникальнейший. Мне ни с чем подобным до сих пор сталкиваться не приходилось. Присаживайтесь, прошу вас. Вот сюда на кушеточку, поближе к супруге, а мы посмотрим, что тут у нас… - предложил он Нищете, внимательно рассматривая его кожные покровы и склеры глаз. - Приподнимите рубашечку. Вот так. Спасибо. Теперь повернёмся бочком. Чудненько. Да-а-а. Вы со своей супругой ходячая докторская.

 

- Я, знаете ли, больше «Любительскую» или «Краковскую» предпочитаю, - застеснялась Маня. – Редко, но берем, когда Вася какие-нибудь деньги приносит.

- Да не о колбасе он, а о диссертации, - уточнил Нищета, пристально всматриваясь в коварное  лицо доктора.

- А-а-а... – разочаровано потянула Маня.

- Так как же это вас так угораздило? Расскажите подробнее, - не переставая осматривать пациентов, приступил к анамнезу специалист по кожным заболеваниям. - Мне не хочется упустить ни одной важной детали. Ведь теперь я буду вас наблюдать.

- А что мы такого сделали, чтобы за нами наблюдать? - возмутилась Маня. – Мы что, эти как их там?

 - Диссиденты, - подсказал Нищета

 

- Вот, вот они самые. Шалишь, докторишка. Мы законов не нарушали. А на пузырьке ничего такого запретного написано не было. Я знаю. Я всю этикетку прочла.

- Да нет же, Вы меня неправильно поняли. Я буду наблюдать не за вами, а за вашим здоровьем. Это значит лечить, а самое главное – найти и устранить причину, которая привела к такому необычному изменению цвета кожных покровов. Возьмём на анализы кровь, участки кожи, проведём лабораторные исследования…

- Что за нами наблюдать? Старые мы, - отвергла предложение доктора Маня. - Ты вон лучше за медсестрой своей понаблюдай. Пышность в ней такая, что пуговицы на халате отлетают. Так ее и прет во все стороны. В самом соку девка. Смотри, уведут.

 

- Я так понимаю, доктор, - решительно пресёк нежелательную перспективу Василий Митрофанович, - что всё это лишние и весьма дорогостоящие процедуры. А у нас на это ни возможностей, ни средств, извините, не имеется. Не предусмотрели по недомыслию. Тем более, картина-то и так ясна, как Божий день. Возьмите жидкость для обработки деревянных покрытий, плесните в корм лабораторной крысе и наблюдайте себе на здоровье, как она подлая синеет. А нас увольте, мы не подопытные кролики.

- Во-первых, вам нечего беспокоиться ни о каких тратах, - дружески улыбнулся эскулап. - Всё будет проводиться совершенно бесплатно. Более того, поскольку случай по сути своей уникальный и впервые встречается в медицинской практике, а следовательно, не изучен детально, вам как участникам эксперимента полагается какое-то денежное вознаграждение.

 

- Это в корне меняет дело, - быстро освоился с ситуацией Нищета. - Мы с Маней всегда готовы внести свой скромный вклад в развитие отечественной науки, поддержать её, так сказать, своими слабыми силами и посиневшими телами…

- Если в цене сойдёмся, - перебила патриотическую речь вульгарная Маня.

- Да-а-а, - протянул дерматолог, пристально всматриваясь в посетителей. – Серьезные вы люди. Хватка мертвая.

- Вы должны нас понять, доктор, - попытался смягчить грубый Манин выпад Нищета. - Все эти ваши опыты и эксперименты потребуют большой отдачи сил и огромных временных затрат. Мы понимаем, что сегодня отечественная медицина не в состоянии заплатить нам столько, сколько предложили бы ваши американские или немецкие коллеги, случись что-либо подобное на их территории.

 

- Да, да, да. Всё, что вы говорите, истинная правда. Но вот, что меня смущает. Случай, аналогичный вашему, был уже описан одним немецким физиологом в 1914 году. Тогда подобное изменение кожи было вызвано вирусом и, кажется мне, что вы можете представлять определённую опасность в плане инфицирования окружающих вас людей, поскольку заболевание может оказаться заразным. Вероятнее всего, потребуется карантин суток на сорок – сорок пять.

- Мы с Маней патриоты, доктор, - торжественно сказал Нищета, поднимаясь на дрожащих коленях и дружески обнимая доктора за плечи, - и понимаем, какая на нас лежит ответственность. И только поэтому с огромной радостью передаём себя в руки нашей отечественной науки почти бесплатно. Единственное наше желание, чтобы именно наша медицина первой приоткрыла завесу тайны этого феномена. Давайте говорить откровенно, положа руку на сердце. Скажите, доктор, так уж необходимо это ограничение свободы передвижения?

 

- Как Вам сказать? – осторожно произнёс тот, хитро косясь на Нищету, делая вид, что колеблется. - В некоторой степени это будет зависеть от вас обоих.

- Уверяю Вас, мы не подведём, - насколько это возможно проникновенно заверил Нищета.

- В таком случае, я не вижу причин для вашей временной изоляции, - принял решение доктор, вручая рецепт Нищете. - Это передадите медсестре в манипуляционный кабинет. Она назначит вам график проведения процедур. Можете быть свободными. Пока.

- До свидания, доктор. Очень приятно было познакомиться, - раскланялся Нищета. - Этот доктор ещё тот удав. От него без потерь не вырвешься, - досадливо пробормотал он, торопливо покидая кабинет.

 

Жизнь жителя большого города не идёт ни в какое сравнение с жизнью селянина. Это разные люди. Они не похожи внешне, отличаются манерой поведения, отношением к самой жизни и друг к другу. Сельский житель степенен в работе и нетребователен в быту, в меру общителен, дружелюбен и нетороплив. Он животновод и хлебопашец; овощевод и садовод; строитель и водитель; плотник и механизатор. Он умеет все, поскольку привык полагаться только на свои силы и весьма скромные возможности. Он мастер на все руки и специалист широкого профиля. Он знает каждого жителя своего села, его родословную – бабушек, дедушек, братьев, сестёр, просто племянников и внучатых племянников. От него вы получите самую достоверную и свежую информацию по любому интересующему Вас вопросу, связанному с жизнью села.

 

«Кто живёт в этом доме?»

«Тот-то».

«А до него?».

 «Его родители. Самостоятельные были люди, солидные. И в кого только этот балбес, их наследник пошёл? Наверное, в бабку по материнской линии. Стервоза была премерзопакостнейшая, царство ей небесное».

И так о каждом. Кто с кем и как живёт и на какие деньги. А кто и не живёт вовсе, а просто числится или очередь отбывает. А кто уже вообще ни с кем жить не может по причине половой слабости. А какой был кобель лет сорок назад! Без намордника к живой женщине подпускать было страшно. При большом желании о жизни села и его жителях можно узнать всё и в мельчайших подробностях. Расскажут, покажут, да и самого тебя подробно расспросят – кто такой, откуда и зачем прибыл.

 

Городской житель – специалист узкий. Программист или врач, учёный или в самом худшем случае начальник широкого профиля, он способен выполнять только ту работу, которой его специально обучили и больше ничего знать не желает. Если его вынуждают забить в стену гвоздь, то из десяти пальцев травмирует девять, из чего следует вполне логичный вывод, что пилу и топор давать ему в руки вообще строжайше противопоказано, дабы не увеличивать число инвалидов в стране. Он не в состоянии отремонтировать ни один из бытовых приборов, нормальную жизнь без которых себе не мыслит. Выход из строя простой соковыжималки повергает его в шок, поскольку он лишается утреннего стакана натурального сока, а это, по мнению диетологов, вычитанному из различных журналов, прямая дорога к авитаминозу. Горожанин суетлив, беспомощен, постоянно озабочен какими-то проблемами, страдает от хронической нехватки времени и денег.

 

Он не знает соседей в лицо, не запоминает тех, кто живёт над ним или под ним. Встречаются соседи редко, сталкиваясь на бегу в лифте или на лестничном марше. С соседями по площадке здоровается, автоматически реагируя только на скрип открывающейся двери. Сплотить, перезнакомить и объединить жителей такого дома сможет только общая для этого муравейника беда - прорыв канализации или водопровода, отключение электрической энергии или протекающая крыша.

Жильцов дома, в котором проживал Василий Митрофанович Нищета с сожительницей, сплотил страх перед неизвестно откуда появившимися монстрами, пугающими по вечерам жителей дома. Хронология событий развивалась стремительно и по восходящей кривой.

 

Тимофеевна, старуха семидесяти лет, проживающая этажом выше Василия Митрофановича, рано утром спускалась по лестнице, намереваясь купить литр молока. Она спешила пораньше занять очередь, поскольку молока селяне привозили мало и не всем оно доставалось. Удачно миновав два пролёта, подслеповатая Тимофеевна вдруг наскочила на согбенную фигуру, копошащуюся у двери квартиры, где проживал Нищета. Потревоженная фигура, приподнявшись на задние лапы, злобно оскалилась на обомлевшую от ужаса старушку, пролаяв человеческим голосом.

- Ты куда несёшься, кляча старая? На погост спешишь? Не торопись, придет время – отнесут.

 

Тимофеевна, с места в карьер, продемонстрировав тройной тулуп, мастерскому исполнению которого позавидовали бы чемпионы мира по фигурному катанию, с невероятной скоростью перебирая старческими ногами, устремилась вверх по лестнице в направлении, строго противоположном первоначальному движению.

- Вот дура-то, совсем рехнулась на старости лет, - прокомментировала Маня беспорядочные подпрыгивания соседки, продолжая протирать мокрой тряпкой пол перед дверью.

 

На второй космической скорости Тимофеевна пронеслась мимо двери собственной квартиры и, с обезьяньей ловкостью вскарабкавшись по вертикальной металлической лестнице на чердак, затихла, накрыв голову подолом старой видавшей виды юбки. В такой, естественной исключительно только для страусов, позе она просидела до самого вечера, трясясь от страха и неизвестности. Водопроводчик местного ЖЭКа, получивший наряд на мелкий ремонт водопроводной трубы на чердаке дома, снял страдалицу с насиженного места в семнадцать часов двадцать семь минут. В бессвязный рассказ о синемордом страшилище, конечно же, не поверил никто. Бабку не без основания считали слегка придурковатой и привидеться ей могло всё, что угодно.

 

В двадцать три часа по московскому времени инженер местного металлургического завода Скоков Валерий Иванович возвращался с работы. Поднимаясь по лестнице, он обратил внимание на слегка приоткрытую дверь в квартиру Нищеты Василия Митрофановича.

«Вот незадача, - подумал про себя Валерий Иванович. – Мужик и так лишней копейки не имеет, а тут последнее барахло вынесут».

Просунув любопытствующую голову в дверь, Скоков громко позвал хозяев. В углу что-то охнуло, зашевелилось, и две безобразные тени мрачно выступили навстречу гостю. Тусклый свет сорок ваттной коридорной лампы, упавший на движущиеся фигуры, явил изумлённому инженеру пару синих бесшумно скользящих привидений. Скоков вдруг почувствовал, как тонкая тёплая струйка побежала по его левой ноге, чувствительно намочив штанину джинсов. Вскоре вокруг туфель образовалась небольшая дурно пахнущая лужица.

 

- Зачем пришел, Иваныч? – вяло поинтересовалась одна из теней. – Чего-то хотел?

Валерий Иванович тихо повернулся и словно лунатик направился к своему спасительному жилищу. Привидения не преследовали его.

- Пришибленный он какой-то, - констатировала Маня. – Случилось, что или заболел чем?

Войдя в квартиру, Скоков в первую очередь закрыл обе двери на все замки и засовы, не забыв так же накинуть и дверную цепочку. Машинально переодевшись и приняв душ, он ещё долго сидел в темноте, не решаясь включить свет. Час сидения в темноте дал хорошие результаты. Он вспомнил, что перед самым окончанием работы выпил с коллегой бутылочку водки на двоих под неплохую, в общем-то, закуску.

 

«Старею, - с грустью подумал инженер. – От двухсот пятидесяти грамм имею галлюцинации. Так и до инсульта допиться можно. Поберечься бы надо».

Валерий Иванович, полностью уйдя в себя, ещё долго прислушивался к работе сердца, несколько раз нащупал слабо проступающий пульс и смог спокойно заснуть только тогда, когда принял непростое для себя решение – в одностороннем порядке ввести мораторий на приём любого алкоголя внутрь своего слабеющего организма.

 

Ранним утром следующего дня сосед Нищеты по лестничной площадке, откликающийся на отчество Данилыч, поскольку ни имени, ни фамилии его никто не знал, собрав несколько старых замызганных сумок, направился отправлять свой обычный ежедневный промысел. С настойчивостью бездомного кота он обходил все известные ему в районе мусорные баки, роясь в них, выуживая из зловонных недр пустые стеклянные и полиэтиленовые бутылки, какие-то тряпки и другие ненужные вещи. Куда он их сбывал, не знал никто, но поскольку это занятие было его единственным ремеслом, позволяющим как-то существовать, покупателя на свой товар он, по всей видимости, находил. С лёгкой руки Нищеты он величал себя менеджером по сортировке бытовых отходов в мусорных баках и слыл человеком верующим и набожным.

 

Заперев за собой входную дверь, Данилыч, неторопливо шаркая изношенными подошвами старых ботинок, направился к выходу. Из распахнувшейся напротив двери вышли двое покойников и, тихо переругиваясь между собой, попытались запереть двери. Данилыч икнул и, упав на колени, зашуршал сумками, словно католический священник сутаной. Один из воскресших обернулся на шум и, увидев коленопреклонённого старика, весело воскликнул.

- Ты смотри, Данилыч – пташка ранняя. На бутылочный промысел собрался, что ли?

- Чего на коленях-то? - поинтересовался женский труп. – Ноги старческие не держат или потерял чего?

 

Обездвиженный Данилыч, утративший от ужаса дар речи, судорожно пытался вспомнить подходящую к данному случаю спасительную молитву, но в голову ничего путного не приходило. Тогда, выхватив из кармана небольшой кусочек мела, он стремительно очертил вокруг себя спасительный круг, куда, по его мнению, вход нечистой силе был категорически заказан.

- Чего это ты малюешь, экспрессионист? Перебрал вчера, что ли? – спросил Нищета, всматриваясь в кривые линии. – Ты заметила, Маня, что-то все в искусство ударились. Поздновато начал живописью интересоваться, Данилыч.

- До хронического художника, Юрия Сергеевича, ему далековато будет, - оценила нарисованный круг Маня.

 

И тут из Данилыча выплеснулась молитва тихая и торжественная. Закрыв глаза, он прочёл её на одном выдохе. Последнее, что сожители успели услышать, спускаясь по ступенькам, было торжественное религиозное пение, которым Данилыч превозмогал силы тьмы, неизвестно как пробравшееся в их дом.

- Совсем из ума выжил старик, - сказала Маня, с жалостью оглядываясь на несчастного. – Пошли, Вась, пусть помолится за нас, может быть, побледнеем. Убогие ближе к Всевышнему, чем мы, грешные.

 

За два последующих дня с необъяснимым явлением природы столкнулся уже каждый третий жилец дома. Не признавать очевидный факт появления в доме нечистой силы было уже невозможно. Испуганные люди предпочитали ходить группами не менее чем по три человека, чтобы в случае чего, было бы кому донести печальную весть о последствиях столкновения двух миров – этого и потустороннего. Ясность в ситуацию внёс Петрович – ближайший друг и собутыльник Нищеты. Пережив небольшой стресс, вызванный встречей со старым приятелем, где Василий Митрофанович предстал в новом качестве, Петрович после ползаний на коленях и униженных просьб не делать с ним ничего плохого, не с первого раза, но всё же признал по голосу в монстре закадычного друга.

 

Выслушав необычную историю преобразования двух рядовых алкоголиков в вампиров, он с безапелляционной назойливостью навозной мухи донёс сложившуюся ситуацию до всех жильцов дома с привидениями. Но вместо ожидаемого восстановления спокойствия, на что очень рассчитывал Василий Митрофанович, потерявших страх жильцов обуяла злость, вскоре переросшая в слепую ярость. Соседи жаждали мщения. К огорчению Нищеты, ситуация резко изменилась в худшую сторону. Теперь преследованию и отлову подвергались уже Нищета и Маня. Блокированные в собственной квартире агрессивными соседями, они решили держать оборону до последнего вздоха. Положение было аховское: продукты питания отсутствовали вообще, а вода в дом подавалась лишь два раза в сутки – с шести до семи и с восемнадцати до девятнадцати.

 

В осаждённой квартире Нищеты царило уныние и паника. Маня, сидя на кровати, не отрывала тревожного взгляда от Василия Митрофановича, осторожно из-за занавески контролирующего настроение жаждущих мщения соседей. Минуло уже трое суток после благополучного возвращения супругов домой.

- Митингуют, сволочи. Третий день митингуют, - злобно выругавшись, затянулся сигаретой Нищета. – Хорошо хоть стекла не бьют. Нам, Маня, какое-то время пересидеть надо. Не высовы­ваться. Примелькались мы в районе. Да и из больницы, видно, о нас уже сообщили куда следует. Я пару раз видел, как под нашими ок­нами участковый дефилировал. Соседей расспрашивал. Интересовался нами. Не будем дразнить гусей.

 

- А с чем пересиживать-то? – тяжело вздохнула Маня. - Ни в рот положить, ни запить абсолютно нечем. Двое суток одним воздухом питаемся. А в воздухе, как известно, ни жиров, ни углеводов. Только запах перепревших обоев да вонь от твоих сигарет.

- Не скулить! - ободряюще улыбнулся Нищета, не переставая смотреть в окно. – Наберёмся терпения… Ты пойми, переждать нам надо. Смотри, сколько их во дворе собралось, мстителей этих. И все гомонят и на наши окна пялятся.

- Что мы им сделали-то? - в сердцах воскликнула Маня. - Чего они к нам пристали? Если даже когда и выходим из квартиры, так ведь не бранными словами, не руками никого не тревожим.

 

- А ты подойди ближе к окну, послушай, о чём соседи гомонят. Речь, в основном, о тебе. Вот и узнаешь, чего они хотят.

Маня, подкравшись к окну, осторожно выглянула из-за занавески. С улицы доносился нестройный гул толпы. Громче всех гремел возмущённый мужской бас.

- Да подождите вы, постойте. Не орите Бога ради. Дайте слово сказать, - старался перекричать всех сосед из второго подъезда. – Я предлагаю с этими тварями разобраться незамедлительно. Сколько можно терпеть это издевательство? Вы пацана моего, Вовку, все хорошо знаете.

- Да кто же не знает этого засранца? – под смех толпы звонко крикнул весёлый голос.

 

- Вам бы только зубы скалить, - обиделся отец известного всем Вовки. - Так вот я о чём. Позавчера наткнулся ребёнок на этот синий ужас в юбке. Случайно наткнулся. И что вы думаете? После этого факта речь утратил. Невропатолог, который его осматривал, сказал, что случай сложный и порожден нервным стрессом. А до этого печального фак­та такой говорун был.

- Как матом начнёт, весь дом наслаждается, - не унимался весёлый голос. – Талантище. Далеко пойдет, но мимо тюрьмы вряд ли проскочит.

- Да, талант. Не тебе, алкашу, чета. А теперь ни мур-мур. Уже вторые сутки молчит, как воды в рот набрал. Только пальцем на их окно показывает и слезами заливается.

- Ты ему еще раз Маню покажи, вдруг излечится пацан. Клин клином вышибают.

 

 - Если я ему еще раз эту мымру предъявлю, он навсегда дар речи утратит. А ему в сентябре в школу идти. Мать его, жена моя теперешняя, опять же убивается, рыдает с утра до вечера. Короче говоря, не знаю, как вы, а я не желаю в одном доме с Франкенштейнами жить.

- Слушай, слушай, ещё не то услышишь, - шептал Нищета испуганной сожительнице. - Что я говорил? Вот и Тимофеевна из форточки высунулась, что твоя кукушка из ходиков. Сейчас поддаст жару кряква старая. Боюсь, как бы не выпала старуха, а то и её на нас спишут, как пацана сопливого.

 

- Эй, мужики, - закричала старуха, высунувшись в форточку. - Видно там Маньку, ай не?

- Не видно, - успокоили её. - В квартире они сидят, запершись от гнева народного. Ничего, когда-нибудь, всё равно выползут.

— Это хорошо, что она дома сидит в оппозиции, - обрадовалась довольная старуха, - а то я пугаюсь за хлебом выйти через её синюю рожу. Третий день без хлебушка сижу. Одними сухариками питаюсь. А когда сухари закончатся, не знаю, что и делать буду.

- Беги, Тимофевна, в магазин, - весело крикнули из толпы, - пока мы их в логове блокировали. Только быстро. А мы покараулим, чтобы они тебя не перехватили и не уволокли на кладбище.

 

Толпа внизу буйно веселилась.

- Ну, что? Всё понятно, или ты ещё хочешь к ним выйти пообщаться в гуще народной? – поинтересовался Нищета.

- Уже не хочу. Если они до нас доберутся, то забьют до смерти. Где, ты говорил, участковый бродит? Надо бы его предупредить.… Пусть он не велит им к нам подбираться.

- Участковый, говоришь? А что, это идея. Если зайдёт, непременно попросим защиты у силовых структур. А пока надо сидеть тихо и никого не раздражать понапрасну.

 

Громкий стук в дверь и последовавший за ним истерический женский визг прервал диалог. Под дверью кто-то завозился и послышался голос Сашки-философа.

- Митрофаныч, открой скорее. Это я, Сашка.

Нищета быстрым шагом подошёл к двери и рывком её отворил. В комнату тяжело ввалился Сашка–философ, неся в вытянутых руках мешок и тараторя возбуждённым голосом.

- Фу ты, чёрт, еле прорвался. Не поверишь, Митрофаныч, но вас соседи блокировали по всем правилам военного искусства. Муха не пролетит. Повезло мне. Они сразу-то не сообразили, в какую квартиру я направляюсь, а то вряд ли дошёл бы сюда живым. Я сделал вид, что собираюсь этажом выше подняться. Они на это и купились.

 

 - А вот и наш мешочек, - радостно заверещала изголодавшаяся в вынужденной блокаде Маня, отбирая у Сашки мешок.

Усевшись за стол, она бережно принялась вынимать из мешка продукты и выпивку и озабоченно раскладывать его содержимое на столе.

- Обнаружилась всё-таки пропажа. Не могу вспомнить, всё на месте или половины не достаёт, - тараторила она, с подозрением косясь на Сашку.

- Я ни крошки не взял и не глотка не сделал, - обиделся Сашка. – Понимаю, это общее и…

 

 - Да не обращай ты внимания на эту дуру набитую, - перебил его Нищета. -  Она как водку учует, человеческий облик теряет. Что там, в подъезде, за крик был?

— Это я с какой-то бабкой столкнулся, - развеселился Сашка, - когда к вам сюда прорывался. В этом доме все с ума сошли. Представь картину. Бежит бабка, несётся из последних сил, а в вытянутых руках купюру держит, как флаг, и впереди себя ничего не видит. Ну и налетела на меня на всём скаку как раз перед вашей дверью. Я думал, её кондрашка хватит. Слышал, как орала, будто ненормальная.

— Это Тимофеевна, - устало сказал Нищета. - Она у нас от рождения дурковатая. Проходи, садись. Вовремя ты подоспел с мешочком. Мы с Маней двое суток ничего съедобного во рту не держали. Что ты на стол уставилась, еды никогда не видела? Давай быстро режь и наливай, - прикрикнул он на Маню.

 

- Давненько уже не видела, - огрызнулась та в свою очередь.

Все уселись за стол. Сашка длинным тупым ножом принялся кромсать колбасу, складывая неровно порезанные куски на газету. Василий Митрофанович пыхтел над консервами, пытаясь вскрыть их подручными средствами за неимением нужного приспособления.

- За хозяев, - жуя набитым ртом, провозгласил Сашка, поднимая стакан с водкой.

- Будем, - кратко откликнулся Нищета.

 

- Да, забыл тебя предупредить, Митрофаныч - вытирая губы газетой, вспомнил Сашка. – Те, что внизу, хотят в вашу штаб-квартиру делегацию направить. Ультиматум уже нацарапали, а кто вручать его будет – непонятно.  Мало очень желающих. Почти совсем нет. Кричат, хорохорятся, а идти никто не хочет. Пугаются вашего образа официальные лица.

Вновь раздался стук в дверь вначале робкий, но со временем становясь всё громче и настойчивей.

- Тихо пересидеть не получилось, - огорчился Нищета, подходя к двери и заглядывая в глазок. Соседа черти принесли. Выйду, встречу гостя. Ну что? С чем пожаловал, Петрович? - открыв дверь, спросил он в упор непрошенного гостя.

 

- Ты, Вася, не обижайся, - срывающимся от волнения голосом попросил Петрович, предпочитая держаться от синей фигуры на безопасном расстоянии. - Я к тебе по дружбе. Предупредить. Жильцы недовольны. А я как бы от общества. Парламентёр, что ли.

-  А что такое? По какому поводу такой диплома­тический ход?

- Ход нормальный. А от общества, значит, к тебе такая просьба будет. Ты это…  Маньке своей вели больше не выходить на улицу. Особенно в сумерках. Да и днем воздержитесь. Народ пугается. Из соседних домов через наш двор уже ходить перестали. Предпочитают крюк делать, только бы на вас не наткнуться, не дай Бог. Скандал. Короче, общество порешило так: или ты отмоешь свою кикимору, или в нормальные цвета перекрасишь. А иначе грозятся взять вас приступом.  Штурмом, говорят, возьмём гнездо этих синемордых монстров.

 

- Штурмом, говоришь? Думаю, со штурмом у вас вряд ли получится. Против штурма у меня есть такое нервнопаралитическое оружие массового поражения, как Манина счастливая улыбка. А ну улыбнись соседу, киска, - ласково попросил он Маню. - Заманчиво улыбнись. Пощекочи ему нервы. Он же у нас экстремал. На переговоры с нечистой силой добровольно идти вызвался. Геройский мужик.

Сашка-философ, в испуге закрыв глаза руками, быстро отвернулся к стене. Маня вихляющей развратной походкой подошла к Петровичу, разверзнув в радостной улыбке беззубую слюнявую пасть. Позеленевший от ужаса парламентёр вжался спиною в стену, ощутив шевеление волос на голове, щекочущих лысину, и холодок в груди.

 

- Не надо, убери её с глаз долой, - хрипло закричал он, отступая к двери.

- Отставить! – скомандовал Нищета Мане. - Надоели вы мне все. Развеселю я Маню, да и пошлю её к вам вниз. Пусть народ порадуется с нею вместе.

 - Не надо, Митрофаныч, - приходя в себя, попросил всё ещё скованный ужасом Петрович. - Мы же не со зла. С испуга мы. Но что-то делать надо. А то слухи поползли разные. Данилыч клялся, что позавчера вечером на живых покойников натолкнулся. Нос к носу. Потом всю ночь, как ненормальный, крестился и молитвы орал. А тут ещё Верка продавщица, волну гонит. Рассказывает, что за ней из преисподней приходили. Двое. Хотели на тот свет забрать. Еле отмазалась водкой и продуктами питания. Это не вы, слу­чайно, были?

 - Нет, не мы, - смутился Василий Митрофанович, закрывая собственным телом стол от бегающих глаз соседа. - Мы и на улицу-то боимся выходить через вас, дураков с предрассудками. Как нам цвет-то вернуть? Теперь, видать, по гроб жизни нам синими оставаться. Привыкать вам всем надо. Человек не оду­ванчик. Ко всякой мерзости привыкнуть может.

 

- Нет, Вася, не ко всякой, - не согласился рассудительный Петрович. - Чтобы к такому привыкнуть, годы нужны. Адаптация по-научному. Я вот полчаса у вас под дверью болтался. Ни­как не мог решиться войти. Вначале под окнами торчал, потом ещё минут двадцать под дверью подтанцовывал. Остерегался нервного срыва. Мало ли, что может случиться, когда, как говорится, лицом к лицу. Наконец решился на контакт. У меня нервы слабые. А от такого стресса и истерика может быть, и шок. Потом в дурку заберут. А у меня, сам знаешь, семья, дети, детей дети. Нет, никак привыкнуть нельзя. Когда я вас первый раз увидел в таких расцветках, пиво возле киоска пил. Ей-богу, как на духу, чуть не захлебнулся от испуга. Думал, горячка. Мужики еле откачали. Нельзя такие ужасы человеку без подготовки демонстрировать. Непоправимое случиться может.

 

- Так что ж нам теперь, всю оставшуюся жизнь в квартире за задёрнутыми шторками сидеть? - зло выкрикнул Нищета. - Чтобы вас, слабонервных, не беспокоить? Да мы же с голодухи подохнем.                             

 - Так бы оно всем лучше было. Что-то я не то говорю. Этот момент мы не додумали чуток, - почесал затылок озадаченный Петрович. – Может быть, вы по ночам выходить будете. Когда все спят. Даже если кто и столкнётся с вами ночью, то и поделом ему. Порядочный человек по темноте шастать не станет. Хулиганьё – эти да, эти сумерки любят. Вы у нас чем-то вроде добровольной народной дружины будете. Вась, клянусь, через неделю входные двери можно будет на замок не закрывать, настолько в нашем районе криминогенная обстановка улучшится. А жратву и гонорар за охрану мы под дверью оставлять будем.

 

- Подумаем, - неопределённо сказал Нищета. – С наскоку такой жизненно важный вопрос не решить. А теперь иди и передай тем в низу, чтобы расходились по квартирам. Объясни им, что терпению нашему конец приходит. Лопнет скоро терпение. Сохрани вас Господь, нас из себя вывести. Страшно даже помыслить, что случиться может.           

- Лады, - с облегчением выдохнул Петрович. - Только просьба одна к тебе будет. Ты долго не думай. Такие дела быстро решать надо. Дашь нам сигнал, если что надумаешь. В окно платком махнёшь или ещё как-нибудь просигналишь готовность номер один.

 

- Ну, а как не увидите? Пропустите?

- На этот счет не извольте беспокоиться. Мы уже вторые сутки с ваших окон глаз не сводим. Кое-кто от испуга вообще сна лишился. Когда в вашей квартире гаснет свет, у них крупнозернистый мороз по коже дерет. Так что сигнал не проморгаем.

- Ну, вот и ладненько. Считай, что договорились, - протягивая руку, согласился на условия конфликтующей стороны Нищета.

- Пойду я, - заторопился Петрович, делая вид, что не замечает протянутой руки. - До свидания.

 

Выскочив на площадку, он в сердцах плюнул на пол, бормоча про себя.

- Вот идиот. На кой оно мне, это предынфарктное свидание.

- Дела творятся в нашем спальном районе, - засмеялся Нищета, возвращаясь за стол. - Даже эти запуганные жильцы и те с нас пользу поиметь желают.

- Уж больно, Митрофаныч, вы с Маней неординарные личности, - сказал Сашка ртом, набитым колбасой. - Предлагаю свои услуги для переговоров с восставшими жильцами. Думаю, кое-какие выгоды мы от этого сотрудничества иметь будем.

- Только смотри не продешеви, посредник, - строго приказала Маня. - Бери с каждой квартиры, а если кто-то откажется, того навестить придётся ближе к ночи.

 

- Ты, Сашок, не поверишь, - восторженно заявил Нищета, радостно хлопая в ладоши, - но у Мани иногда случаются проблески гениальности. Какую схему придумала. Те, которые станут платить, только рады будут, если мы пугнём неплательщиков.

- То бишь, реализуем старую истину – «разделяй и властвуй», - завершил Сашка мысль собутыльника.

- Вот и-и-и-именно. Но поборы должны быть незначительными и одобренными общим собранием жильцов. Если что не так пойдет, мы не причём. Жильцы, мол, так постановили. А мы сторожа, вроде. Как бы нанятые коллективом на работу.

 

- Смотри-ка, Петрович-то, как ораторствует, - засмеялась Маня, выглядывая осторожно в окно. - А народ его слушает, не перебивает… Слава Богу, расходятся помаленьку. Пронесло.

- Сработало, значит, - не скрывая удовлетворения, сказал Нищета, оборачиваясь на стук в дверь. - Интересно, кто там смелый нашёлся? «Против решения общего собрания жильцов пошел?» —с любопытством спросил он, направляясь к двери и открывая ёё. - Боже мой, какой гость. Милости просим, Юрий Михайлович.

- Что-то возле вас шумно, а? - спросил Сытник, осторожно переступая порог. - Народ какой-то толчется, волнуется. Случилось что?

 

- Случилось. Ты себя-то на кладбище вспомни, когда с нами пересёкся впервые. Тоже и здесь случилось. Со всеми, кто нас видит, одно и то же случается – стресс.

- Да-а-а-а. Чудны дела твои, Господи. Но нам такая реклама ни к чему? В нашем деле осторожность требуется и скромность, - едва сдерживая раздражение, повысил голос кладбищенский делец. - А вы, как я вижу, уже почти национальные герои. Осталось только портреты в газетах напечатать. Вот, мол, гордитесь нашими земляками. Самые синие в мире. Ни у кого таких нет.

- Мы же не прозрачные, - обиделась Маня. - Синие мы. Нас не увидеть нельзя. Мы даже наоборот очень уж приметные.

- Я же предупреждал, тихо сидеть надо было, не высовываться без надобности, - зашипел Сытник, давая волю раздражению. - Неужели это так трудно – сидеть и не высовываться до поры до времени?

 

- Ты смотри, какой умный выискался? - закричала Маня, уперев руки в бока и наступая на Сытника. - Дал бутылку водки, кружок колбаски и хочет, чтобы мы всю жизнь под замком сидели.

- Заходил я к вам, - поубавил тон Сытник, смущённый неадекватной реакцией Мани. – В тот же день и заходил. Не было вас. И на второй день тоже не было. Каждый день сюда прихожу, как на работу.

- Вот заливает-то, - вновь разъярилась Маня. – Мы в этой резервации уже два дня сидим окруженные жильцами и за это время ни одного гостя не видели.

- Меньше эмоций, дамы и господа. Не хватало, чтобы вы еще подрались, - сказал Нищета, обращаясь к Сытнику. - Мы здесь ни причём. Так неблагоприятно легли звезды.

 

- Понятно. Они ни причём, - вновь завёлся Сытник, опасливо косясь на Маню. - Я при чём. Это я договоренность нарушил. Это не вы подрядились мне помогать? Оч-чень мило!

- И ты здесь ни при чём, и мы тоже, - продолжил миротворческие попытки Нищета. - Роковое стечение обстоятельств. Другими словами – судьба. В дурдом нас замели на обратном пути, ясно? Пятый день, как оттуда выскочили.

- Иди ты, - удивился Сытник. – Так вы всё это время под замком сидели? Надо же. Это в корне меняет дело. Значится так, все договоренности остаются в силе и, как говорится, прошу сегодня заступить в ночную смену. Мы вашему дуэту чудный реквизитик подготовили, закачаешься. Могилку двухместную вырыли, чтобы не тесно было. Утеплили, как положено. Подъёмничек туда ручной приспособили, чтобы вы, как говорится, возносились из глубин земных тёмными силами легко и без задержки, а не царапались, словно жуки навозные.

 

- Ты бы ещё лифт притащил, - буркнула злопамятная Маня.

- И притащим, - весело воскликнул Сытник. - И не только лифт. А пока на досуге я прейскурантик для кладбищенского шоу заготовил.

- Какого шоу? - не понял Нищета.

- Параллельно с запугиванием конкурентов, - пояснил Сытник, - мы организуем пешеходные маршруты по ночному кладбищу для тех, кто нервы пощекотать желает. Адреналином побрызгать. Вот хотя бы это, - читает он, - прогулка по кладбищу туристической группы количеством не более десяти человек с двух до трёх часов ночи с обязательным просмотром выхода мертвецов из могилы – триста восемьдесят рубчиков с человека без НДС. Прослушивание завываний нечистой силы в специально отведенных местах – сто девяносто рубчиков за сорок минут воя. По этому вопросу я тут с одним певцом из перехода подземного познакомился. Ни слуха, ни голоса. А у нас он будет иметь бешеный успех. И так далее.

 

- Сомневаюсь я, чтобы кто-нибудь решился такое паскудное мероприятие посетить, - не поверила Маня.

- Не скажи. Вы себе представить не можете, друзья мои, сколько романтиков, извращенцев, да и просто любопытствующих субъектов по земле бродит. Не перечесть. Так что со спросом проблем не ожидается.

- Ну, вот и чудненько. Договорились, значит, - обрадовался Нищета угасанию так и не разгоревшегося конфликта. - Да ты присаживайся, Михалыч. В ногах, как известно, правды нет. Впрочем, по большому счёту, её вообще нигде нет, а в ногах тем более.

- Спасибо за гостеприимство, - Сытник, присев к столу, пригубил бокал вина. - Отличное винцо.  Чей разлив?

 

- Ты что не видишь? Вася наливает, - удивляясь бестолковости гостя, пояснила Маня.

 - Васин, значит, разлив, - усмехнулся Сытник. - Понятно. А я вижу, вы не бедствуете.

- А чего им бедствовать при таких богатых расцветках? - степенно разливая водку по стаканам, откликнулся Сашка-философ. - Они нынче нарасхват.

- Это точно. А сам-то ты кто будешь? – поинтересовался кладбищенский делец.

- Референт я, - охотно пояснил Сашка. – Выступаю во всех переговорных процессах от их синего лица. Проблемы всевозможные закрываю, ну и так, по мелочи.

 

- Растёшь, Митрофаныч, штатом обзаводишься.

- Не без того. Как говорится, ситуация порождает спрос, - пояснил Нищета. - Нам этот бледнолицый позарез необходим, для поручений.

— Это ты правильно говоришь. Решено. Берём его в штат. Будет организационными вопросами ведать. Парень он, по всему видно, хваткий….

- Договорились по всем вопросам…

Стук в дверь прервал Сытника на середине фразы.

 - Не квартира, а проходной двор, - недовольно проворчал Нищета. - Кого это ещё нелёгкая несёт.

- А это мы сейчас узнаем, - сказал Сашка, выходя из-за стола и отворяя  дверь.

 

- Ну вот, друзья мои, и конец вашим страданиям и разочарованиям. Много пришлось мне потрудиться поднять кое-какую литературу и покорпеть над первоисточниками. Решение проблем само по себе не приходит. Необходим творческий поиск и ангельское терпение. И вот он результат, - весело выкрикнул врач–дерматолог, ураганом врываясь в комнату и потрясая пузырьком, наполненным крупными жёлтыми таблетками.

- Что это за дрянь? – брезгливо поморщилась Маня.

- Долгожданное избавление, - обведя присутствующих победоносным взглядом, изрёк эскулап.

 

- Кто это? - удивился Сытник.

- Наш с Маней личный врач, - небрежно обронил Нищета.

 – Прошу всеобщего внимания, - вновь привлек  к себе внимание новый гость. - Мы присутствуем при очень важном научном эксперименте. Уникальном, я бы сказал. Подайте им воды, пожалуйста. Вот так, спасибо. Сейчас каждый из вас примет по три таблеточки. Прошу вас не стесняйтесь. Все бесплатно.

Нищета и Маня машинально приняли лекарство, запив его водой.

- Вот так. Хорошо. А теперь покой. Несколько минут абсолютного покоя. Лучше, конечно, полежать это время — вот здесь, - продолжал ворковать доктор, укладывая участников эксперимента на кровать лицом к стене, обеспокоено поглядывая на часы. - Ну вот, через пять – семь минут всё должно благополучно завершиться.

 

- Если я правильно Вас понял, уважаемый, мы присутствуем при каком-то важном медицинском эксперименте? – проявил интерес всесторонне образованный Сытник.

- Совершенно, верно. Именно эксперимент, - довольно потёр руки врач. - Причём, я бы даже сказал, этот эксперимент развеет, наконец-то, туман в ряде вопросов, считающихся сегодня в медицине спорными. Я собираюсь опубликовать его результаты в «Медицинском вестнике».

- Что Вы говорите? Тогда и нам с коллегой, - кивнул Сытник в сторону Сашки-философа, - будет, о чём внукам рассказать. Честно говоря, я при эпохальном событии первый раз присутствую.

 

- Ну что же, - продолжая поглядывать на часы, сказал нервным срывающимся голосом экспериментатор, - пожалуй, пора.

Подойдя к кровати, он помог Нищете и Мане подняться на ноги. Их лица были обычного цвета.

- Блестящий результат, - прокомментировал событие дерматолог. - Ни грамма синевы.

- Ты что сделал, эскулап? – грозно спросил Сытник, отодвигая врача и с ужасом разглядывая осветлённые лица хозяев квартиры. – Ты что с ними сделал?

- Вернул им естественный природный цвет, - испугано пролепетал тот пятясь.

- Какую, подлец, идею загубил, - заныл Сашка, с плохо скрываемым отвращением прикасаясь к лицу Нищеты. - Да ты знаешь, скольких людей ты куска хлеба лишил, сколько славных проектов разрушил? - вдруг заорал он на врача. - Да тебя убить за это, и то мало будет, чёртов энтузиаст.

 

- Но, но… Я бы попросил не хамить, - позорно отступал к спасительной двери борец с кожными заболеваниями.

- Ты смотри, какой молодец этот доктор, - ухмыльнулся Нищета, не без удовольствия рассматривая себя в зеркале. - Я снова могу причислять себя к европейской расе.

- Причислять ты, конечно, можешь, - усмехнулся Сытник, не сводя разочарованного взгляда с вертящегося перед зеркалом Нищеты. - Да вот только кому ты теперь нужен, такой обыкновенный.

- Не извольте беспокоиться, шеф. При острой необходимости механизм посинения нам известен, - легкомысленно откликнулся Нищета.

- А ведь точно же, - повеселел Сашка, ударяя себя ладонью по лбу. - Рецепт такой: по литру жидкости для обработки деревянных покрытий per os, что в переводе с латыни означает в рот до посинения.

 

— Это вряд ли, - скептически возразил оправившийся от испуга врач-дерматолог. - Вся эта история с посинением – результат биохимической реакции того пойла, что Вы, уважаемый, в магазине стройматериалов прикупили и каких-то экологически нечистых продуктов. Каких, теперь уже и не узнаешь. Столько вами всякой дряни съедено. Так что пойди – угадай, что там было за сочетание.

В опустевшей квартире царили полумрак и уныние. Василий Митрофанович, сидя на диване, молча курил сигарету. Маня, облокотившись на стол, печально смотрела на сожителя.

- Что теперь делать-то станем? Чем жить будем? - наконец не выдержала она.

- Не боись, прорвёмся, - процедил сквозь зубы тот. – Раньше жили и теперь проживём.

За окном стремительно темнело, а они продолжали неподвижно сидеть в полнейшей тишине.

 

 Конец.